Чак Паланик - Уцелевший

Она говорит мне, что Тревор покончил с собой, потому что у него в жизни не осталось уже ничего, что могло бы его удивить. Никаких приключений, никаких сюрпризов. Он был болен, смертельно болен. Он умирал от скуки. Смерть была для него единственной тайной в жизни.

Адам хотел умереть, потому что он знал, что ему никогда не стать кем-то другим — он так на всю жизнь и останется братом из Церкви Истинной Веры. Потому что это в него вдолбили с младенчества. Адам убивал уцелевших членов общины, потому что он знал: старая культура рабов не сможет создать новую культуру свободных людей. Как и Моисей, который водил свой народ по пустыне почти сорок лет, Адам хотел, чтобы я выжил, но избавился от установок раба, вбитых в меня с детства.

Фертилити говорит:

— Ты не убивал моего брата.

Она говорит:

— И своего брата ты тоже не убивал. То, что ты сделал, это можно назвать самоубийством при участии третьего лица.

Она достает из сумки цветы, настоящие живые цветы, небольшой букет свежих роз и гвоздик. Красные розы и белые гвоздики.

— Так что не переживай.

Она приседает на корточки и кладет цветы на журналы, под которыми похоронен Адам.

— Вот еще один символ, — говорит она, по-прежнему сидя на корточках и глядя на меня снизу вверх. — Эти цветы через пару часов завянут и начнут гнить. Их обкакают птички. Из-за дыма они будут вонять, а завтра по ним, может быть, проедет бульдозер. Но сейчас они такие красивые.

Какой она все-таки милый и чуткий человек.

— Да, — говорит она. — Я знаю.

Фертилити поднимается на ноги, берет меня за руку выше запястья — там, где чисто, где нету крови, — и ведет к такси.

— Слабыми, измученными и бездушными мы можем побыть и потом, когда это не будет стоить мне денег, — говорит она.

По дороге к такси она мне рассказывает, что вся страна кипит от возмущения — как я испортил им все удовольствие от Суперкубка. Так что на самолет или автобус мы точно нигде не сядем. В газетах меня называют Антихристом. Массовым убийцей из Церкви Истинной Веры. Цены на все товары под маркой Тендера Бренсона резко взлетели вверх, но совсем не по тем причинам. Все крупные мировые религии, католики, иудеи, баптисты и кто еще там, все вопят в один голос: а мы же вас предупреждали.

Когда мы подходим к такси, я прячу окровавленные руки в карманы. Спусковой крючок пистолета буквально сам лезет под палец.

Фертилити открывает заднюю дверцу и подталкивает меня внутрь. Потом обходит машину и садится с другой стороны.

Она улыбается водителю в зеркале заднего вида и говорит:

— Теперь обратно в Гранд-Айленд.

На счетчике светится: 780 долларов.

Водитель смотрит на меня в зеркале заднего вида и говорит:

— Что, мамочка выбросила на помойку твой любимый дрочильный журнал? — Он говорит: — Эта свалка — она бесконечная. Здесь никогда ничего не найдешь, если вдруг что потерялось.

Фертилити говорит мне шепотом:

— Не обращай на него внимания.

Водитель — хронический алкоголик, говорит она шепотом. Она собирается расплатиться с ним по кредитной карточке, потому что через два дня он погибнет в аварии. Так что запрос на выплату от него не придет.

Близится полдень, солнце почти в зените, и с каждой минутой тень от бетонной колонны — все меньше и меньше:

Я говорю: а как там моя рыбка?

— О Господи, — говорит она. — Твоя рыбка.

Такси едет обратно во внешний мир, подпрыгивая на ухабах и выбоинах.

По идее, меня уже ничто не должно задевать. Но я все равно не хочу это слышать.

— Твоя рыбка. Мне очень жаль, — говорит Фертилити. — Она умерла.

Рыбка номер шестьсот сорок один.

Я говорю: ей не было больно?

Фертилити говорит:

— Нет, наверное, нет.

Я говорю: ты забыла ее покормить?

— Нет.

Я говорю: тогда что случилось?

И Фертилити говорит:

— Я не знаю. Она просто сдохла. Сама по себе.

Без всякой видимой причины.

Это ничего не значит.

Это не было значимым политическим жестом.

Она просто сдохла.

Это была самая обыкновенная рыбка, но, кроме нее, у меня не было никого.

Любимая рыбка.

После всего, что случилось, я должен был воспринять это с легкостью.

Ну, подумаешь, рыбка.

Милая рыбка.

Но, сидя на заднем сиденье такси, держа руки в карманах, сжимая в руке пистолет, я вдруг понимаю, что горько плачу.

В Гранд-Айленде у нас появился маленький сынишка с волчанкой, так что мы пару дней задержались в местном доме Рональда Макдоналда.

Потом мы «поймали» особняк Парквуда, курсом на запад. Там было только четыре спальни, и мы спали раздельно, каждый — в своей комнате с еще двумя спальнями между нами.

В Денвере у нас была дочка с полиомиелитом, и мы опять получили приют в доме Рональда Макдоналда — там мы поели и переночевали, и мир не трясся у нас под ногами всю ночь. В доме Рональда Макдоналда нам пришлось спать в одной комнате, но там были две отдельные кровати.

Из Денвера мы отправились в Шайенн — в особняке «Парусник». Мы дрейфовали в пространстве, как в море. И это не стоило нам ни гроша.

Мы «застопили» половину городского коттеджа Саттон-Плейс, который ехал мы даже не знали куда. Мы с Фертилити просто забрались внутрь, разрезав защитную пленку и заклеив ее за собой изнутри.

Три дня и три ночи подряд мы ехали в половине садового домика Фламинго и проснулись только тогда, когда его принялись устанавливать на фундамент в Гамильтоне, штат Монтана. Мы вышли наружу из задней двери чуть ли не в ту же секунду, когда счастливое семейство, купившее этот дом, входило в переднюю дверь.

У нас с собой не было ничего — только сумка Фертилити и пистолет Адама.

Мы потерялись в пустыне.

В Миссоуле, штат Монтана, мы «поймали» треть дома «Мастер», курсом на запад по межштатной автомагистрали № 90.

За окном промелькнул знак: Спокейн, 300 миль.

За Спокейном был знак: Сиэтл, 200 миль.

В Сиэтле у нас был сынишка с патологией отверстий в сердце.

В Такоме у нас была дочка с полным отсутствием чувствительности в руках и ногах.

Мы говорили людям, что врачи даже не знают, в чем дело.

Люди нам говорили, что надо надеяться, пусть даже на чудо.

Люди, у которых действительно были дети — дети, которые умерли или умирали от рака, — говорили нам, что Бог добрый и милосердный.

Мы жили вместе, как будто мы муж и жена, но мы почти что и не разговаривали друг с другом.

На юг, по межштатной автомагистрали № 5, через Портленд, штат Орегон, мы ехали в половине поместья «Падубы на холме».

И прежде чем мы успели внутренне к этому подготовится, мы уже были дома — в том городе, где мы с ней познакомились. Мы стоим на обочине, глядя, как уезжает вдаль наш последний дом.

Я все еще не сказал Фертилити о последнем желании Адама: чтобы мы с ней занялись сексом.

Как будто она не знает.

Она знает. В ту ночь, когда я лежал без сознания, Адам только об этом с ней и говорил. Нам с ней надо заняться сексом. Чтобы освободить меня и придать мне силу. Чтобы Фертилити поняла, что секс — это не только когда богатенький консультант по маркетингу средних лет вливает в тебя свою ДНК.

Но нам теперь негде здесь жить, нам обоим. В наших квартирах — в моей и в ее — давно уже поселились чужие люди. Фертилити это знает.

— Есть одно место, где можно переночевать, — говорит она, — но сперва нужно туда позвонить.

В телефонной будке висит мое объявление столетней давности.

Дай себе, своей жизни, еще один шанс. Нужна помощь — звони. И мой старый номер.

Я звоню, и записанный на пленку голос говорит: мой номер отключен.

И я говорю в трубку: без шуток.

Фертилити звонит в это место, где, как ей кажется, мы сможем остановиться на ночь. Она говорит в трубку:

— Меня зовут Фертилити Холлис, меня к вам направил доктор Вебстер Эмброуз.

Ее дурная работа.

Вот он — замкнутый круг. Петля истории, о которой говорил агент. Всеведущая Фертилити — это так просто. Нет ничего нового под луной.

— Да, у меня есть ваш адрес, — говорит Фертилити в трубку. — Прощу прощения за позднее предупреждение, но так получилось. Я раньше этим не занималась, так что, можно сказать, это мой дебют. Нет, — говорит она, — это не исключается из суммы, подлежащей обложению подоходным налогом. Нет, — говорит она, — это за всю ночь, но каждая следующая попытка оплачивается дополнительно. Нет, — говорит она, — скидок за оплату наличными у нас нет.

Она говорит:

— Детали мы с вами обсудим при личной встрече.

Она говорит в трубку:

— Нет, чаевых мне не нужно.

Она щелкает пальцами, обернувшись ко мне, и произносит одними губами «дай ручку». Она записывает адрес на моем объявлении о телефоне доверия, повторяя в трубку название улицы и номер дома.