Владимир Козлов - Попс

— Нормально, — говорит Глеб. — Если б еще комната побольше была…

— Ну, какая уж есть — расширяться здесь некуда. А вам, собственно, что за проблема? Вас же трое всего… Неужели не помещаетесь?

— Не, пространства всегда маловато. — Глеб улыбается. — Музыка все заполняет!

Небо над Комсомольским проспектом синеет. На ступеньках Дворца молодежи чуваки и девчонки пьют пиво. Я и Настя выходим из кино «МДМ на пуфиках».

— Наркотики — гадость, — говорит Настя.

— Смотря какие. В легких наркотиках нет ничего плохого. Это ничем не хуже, чем водка.

— Как ты можешь такое говорить? Наркотики есть наркотики. Ты принимаешь любое количество, и твое сознание изменяется. А водки можно выпить чуть-чуть — и вообще ничего не почувствуешь.

— Ты рассуждаешь, как врач. Это родители тебя агитируют?

— А при чем здесь мои родители? Не надо их, пожалуйста, трогать.

— Нет, просто странно. Слышать такое от тебя…

— Если странно — можешь не слушать. У тебя интересная логика. По-твоему, употреблять наркотики, водить компанию с грязными панками — это нормально, а жить нормально, учиться, думать о будущем — это стыдно. Я тебя не понимаю, перестала вообще понимать.

— А ты попробуй понять — может, получится…

— Я и пытаюсь… Но что-то не очень выходит.

Мы идем по проспекту. Навстречу — парочки и компании молодежи. Все веселые, кто-то пьет на ходу коктейли и пиво. У меня настроение мрачное — Настя меня напрягает. Не только тем, что сейчас говорила, а вообще — своими повадками и понятиями. Иногда мне с ней хорошо, а иногда не хочется видеть ее вообще. Скоро год, как мы с ней встречаемся, и сначала все было отлично. Потом я уехал в Америку, и мы писали друг другу «эсэмэски» и «мэйлы», и скучали друг по другу, и ждали момента, когда увидимся снова…

— Саш, а скажи мне честно… Тебе правда нравится то, что ты делаешь? Твой музыкальный проект…

— Я уже говорил много раз, что нравится.

— Ну, все меняется. Может, тебе было нужно самовыразиться. Может, у тебя был период такой…Ведь в жизни бывают моменты… Кто-то начинает заниматься альпинизмом, кто-то чем-то еще…

— Ну, это разные вещи — музыка и альпинизм.

— Это я так, для примера… Просто, мне это кажется чем-то таким… Я тебе говорила уже… Для грубой неотесанной молодежи, для пэтэушников…

— Мало ли, что может казаться? Вон ты вообще слушаешь техно, и я тебя никогда насчет этого не стебал.

— А что здесь такого? Вся молодежь слушает техно. Хорошая танцевальная музыка.

— Именно так — «вся молодежь». И ты тоже хочешь, как все?

— Да нет, ничего я не хочу. Но если мне нравится…

— Вот и мне моя музыка нравится.

— А мне — моя.

— Твое техно — развлекательная жвачка для людей с тупыми мозгами. Для тех, кому на все наплевать, кому не хочется думать.

— Музыка вся развлекательная. Это такой же продукт, как сникерс или кола. Не надо только говорить, что у рока или у панка есть глубокий смысл.

— У некоторых групп он есть.

— Ну и у техно-групп тоже.

— Ладно, с тобой бесполезно спорить.

— И с тобой тоже.

— Давайте, значится, передохнем, — говорит Глеб.

Он снимает бас-гитару, ставит на подставку. Леха продолжает что-то настукивать.

— Перестань молотить! — кричит Глеб. — И так уши заложило. База какая-то левая, бас вообще не звучит.

— Да ладно, не так уж и плохо, — говорю я.

Леха вылезает из-за барабанов, подходит к окну. За желтыми деревьями — соседний дом и кусок улицы. Я окручиваю крышку у бутылки воды, делаю долгий глоток. Глеб протягивает руку, я даю ему воду. Леха подходит к столу в углу, выдвигает ящик, сует в него руку, достает бутылку без этикетки. В ней — немного прозрачной жидкости. Леха поворачивается к нам, улыбается.

— Коллеги, кто-нибудь желает присоединиться?

— Нет, спасибо, — говорю я. — И тебе не советую тоже. Мало ли, что там внутри?

Леха откручивает крышку, нюхает.

— По моим ощущениям, вроде, водочка…

— А если нет?

— Ты меня обижаешь, Александр. Этот напиток я всегда определю по запаху.

Леха пьет, высоко закинув бутылку, проливает на стол. Он морщится, улыбается, кладет бутылку на место.

— Ладно, давайте играть, — говорю я. — Время тикает.

Анатолий заходит в комнату.

— Все, ребята, осталось пять минут. Следующая группа ждет… А что за запах такой, а?

— Наверно, водкой пахнет, — улыбаясь, говорит Леха.

— Какой еще водкой? Что за шутки такие?

— Ну, у вас там, вроде, была…

Анатолий подходит к столу, выдвигает ящик, достает пустую бутылку, смотрит на Леху.

— И ты что, ее выпил?

Леха кивает.

— Ты что, блядь, охуел? По чужим столам лазишь? Ты что, не понимаешь, что ты здесь в гостях? Ты пришел ко мне в гости, можно сказать, и ты лазил здесь, как какой-нибудь бомж… А если б там была бутылка коньяка? «Хенесси», блядь, какого-нибудь, ты бы тоже все выжрал? Нет, это просто пиздец, маты сами сыплются с языка — так ты меня удивил. Я просто охуеваю… Вы, блядь, какие-то ебанутые все — поколение «икс», поколение «игрек», хуй знает что. У нас такого не было никогда — тоже ведь музыканты, и покруче, чем сейчас. Я в «Землянах» играл на ударных. Приезжаем в какой-нибудь город — гастроль десять дней. И каждый день — дворец спорта, причем полный всегда, под завязку. И чтобы кто-нибудь водку там спиздил, такого не было, быть не могло…

По фойе дома культуры бегают девочки лет по десять в балетных пачках. Мы проходим мимо них, стараясь не ударить инструментами, выходим на крыльцо.

— Ну что, Леха, спасибо тебе, — говорю я. — Теперь новую базу надо искать.

— Херня, — говорит Глеб. — Баз в Москве дофига. А эта параша уже надоела.

Отмыкаю дверь, захожу в квартиру. Снимаю с плеча гитару, прислоняю к стене. Она падает, я ловлю ее за ручку чехла, осторожно кладу на пол.

— Эй, есть здесь кто живой?

— Я на балконе! — кричит мама.

Я снимаю кроссовки, прохожу через комнату, выхожу на балкон. Мама курит. Она курит редко — только когда ее достают на работе. Она работает в турфирме — уже пять лет, а до этого вела географию в школе.

Я спрашиваю:

— Что, опять проблемы на работе?

— Можно сказать и так.

— А что случилось?

— Так, ничего. Мелочи. Не хочу об этом. Все пройдет…

— Вспоминать не надо…

Мама тушит сигарету о поручень балкона, кладет окурок на карниз, чтобы потом выбросить. Она никогда не бросит окурок вниз. Говорит, что так делают только люмпены.

— Как репетиция?

— В общем, нормально. Но базе той больше не будем.

— А почему?

— Так, хозяин какой-то странный. Очень странный. Кстати, барабанил когда-то в «Землянах».

— Группа моей молодости. А куда они делись потом?

— Не знаю. Кому они на фиг нужны?

— Как это — кому нужны? Их вся страна практически слушала. «Но снится нам не рокот космодрома…»

— «Не эта ледяная синева…», — напеваю я, пародируя.

— И все-таки, лучше, чем официоз. Леонтьев, Пугачева, Кобзон…

— А «Земляне» — не официоз?

— Не настолько…

— И тебе они правда нравились?

— В общем, нравились. Только не эта песня, а другая. Ее реже крутили по телевизору. Называется «Путь домой». А потом появились итальянцы…

— И ты слушала итальянцев…

— Ну да, итальянцев. Челентано, Тото Кутуньо, кто-то еще там был… Да черт с ними со всеми. Я музыкой не очень увлекалась. Так, слушала иногда. Поэтому удивительно, что ты вдруг так увлекся. Ты что, хочешь стать музыкантом, заниматься этим серьезно?

— Не знаю, вряд ли. У нас музыка непопсовая, играем для себя.

— Для самореализации?

— Вроде того.

Подхожу к окну. Серо и пасмурно. Над домами плывут тучи. На шоссе, в сторону центра — пробка.

Первых двух пар по пятницам нет, а дома сидеть тоскливо. Я стаскиваю спортивные штаны и натягиваю джинсы.

Перехожу Шипиловский проезд, иду вдоль зеленого забора. Над ним накручены петли колючей проволоки. Слева, за таким же забором — кирпичное строение с трубой. Вокруг него бегают собаки. Одна замечает меня, гавкает. Я не реагирую, собака замолкает.

Забор кончается. Внизу — овраг, за оврагом — лес, еще дальше — микрорайоны одинаковых домов. Забор покрыт разноцветными надписями, большинство нечитаемы. Одна — явно свежая, черным фломастером: «Кто это прочитал тот пидарас».

Под ногами — пачка от сигарет «L amp;M», раздавленная пластиковая бутыль от пива «Очаково». В землю впечатались пробки от «Клинского», «Балтики» и «Эфеса».

Здесь по-прежнему тусуются тинэйджеры. Лет шесть-семь назад мы тоже тусовались на этом пятачке, между забором и оврагом, но редко. Чаще всего здесь сидели парни постарше, пили пиво или водку. А мы обычно сидели на трубах — две параллельные трубы теплотрассы проходят через весь овраг на высоте метров двадцать.