Любовь Русева - Петр, но не Первый

21 февраля 1728 года портовый город Киль (столица немецкого герцогства Голштейн) и его окрестности огласились звуками труб и литавр, колокольным звоном и пальбой. Глашатаи торжественно извещали о счастливом событии — у их королевских высочеств родился сын! Принца назвали Карлом-Петром-Ульрихом — в честь двух его прославленных дедов: шведского короля Карла XII и русского императора Петра I.

В придворной церкви состоялись крестины, по случаю которых происходило трехдневное торжество. Перед дворцом был устроен красочный фейерверк. Молодая мать, любившая подобные зрелища, поднялась с постели и подошла к раскрытому окну.

— Ваше высочество, закройте окно, — забеспокоились придворные дамы, — холодный воздух опасен. Простудитесь…

Подданные любили свою герцогиню и гордились ею. Когда на императорском российском фрегате Анна Петровна прибыла с молодым супругом в Киль, все местное дворянство собралось для их торжественной встречи. Голштинцы были поражены необыкновенной красотой и величественной осанкой герцогини. Вскоре она покорила своих подданных щедростью, добротой, искренностью и проницательным умом…

— Ваше высочество, вы должны беречь себя в настоящем положении. Отойдите от окна, — настаивали приближенные.

— Мы, русские, не так изнежены, как вы, и не знаем ничего подобного, — рассмеялась Анна Петровна.

В это время дворец озарился яркой вспышкой. В саду поднялась паника. Во время фейерверка загорелся один из пороховых ящиков, и в результате взрыва несколько человек погибло, многие были ранены.

Удрученная Анна Петровна подошла к сыну. Младенец лежал в серебряной колыбели, обитой внутри синим бархатом.

— Бедный ребенок, не на счастье ты родился.

Взрыв во время празднования крестин расценили как зловещее предзнаменование для новорожденного принца. Дальнейшие события не замедлили подтвердить это. Анна Петровна простудилась, занемогла горячкой, у нее началась скоротечная чахотка и на семнадцатом году жизни она умерла.

Герцог был безутешен в своем горе. Он издал манифест, в котором предписывал подданным годовой траур. В честь жены герцог учредил Голштинский кавалерский орден Святой Анны.

Герцог Голштинский Карл-Фридрих был сыном старшей сестры Карла XII Элеоноры-Гедвиги и имел законное право занять после дяди шведский престол. Но либеральная партия лишила герцога короны, предложив ее Элеоноре-Ульрике — его тетке.

Были некогда у Карла-Фридриха надежды и на русский престол: после обручения с цесаревной Анной Петр I стал приобщать жениха старшей дочери к государственному управлению, но его последняя фраза оборвалась на словах: «Оставить все…». Не без основания современники полагали, что недосказано было «Анне», которой царь хотел доверить государство. После бракосочетания Карла-Фридриха с Анной Петровной всесильный Меншиков выдворил голштинскую чету из России. Но право на российский трон сохранялось у их сына.

В 1730 году императрицей была провозглашена Анна Иоанновна, которая поспешила объявить, что наследовать ей будет мужское потомство ее племянницы — Анны Леопольдовны (которого еще и в помине не было). Маленький Карл-Петр-Ульрих мешал обеим монархиням, которые лишили принца трона, но права его сохранялись.

— Чертушка еще жив! — не раз тревожно восклицала Анна Иоанновна.

Карл-Фридрих был никудышным государственным деятелем, отличался легкомыслием и склонностью к разгульной жизни. Чрезмерная его расточительность и страсть к военной экзерциции обременили небогатую Голштинию значительными долгами.

Положение ухудшалось. С одной стороны давил Петербург, с другой — притязания многочисленных кредиторов. Половины доходов герцогства едва хватало на уплату процентов, в заклад пришлось отдать целые управления. За столом появились истертые дырявые скатерти. В этом печальном положении Карл-Фридрих все надежды возлагал на сына.

— Он выручит нас из нужды и поправит наши дела.

Между пьянством и военными учениями герцог занимался воспитанием наследника. До семи лет мальчика воспитывали женщины, которые учили его французскому языку. В надежде на русскую корону принца обучали и русскому, воспитывали в греко-российском вероисповедании. Закон Божий ему преподавал иеромонах Греческой придворной церкви.

Но основное внимание уделялось военному делу. Принц учился ружью и маршировке, ходил в караулы. Место воспитательниц-женщин заняли офицеры герцогской гвардии, некоторые из которых прежде служили в прусской армии. Мальчик пристрастился к военщине, ни о чем другом и слышать не хотел. Когда под его окнами производился парад, он прекращал занятия и до окончания парада его нельзя было оторвать от окна.

При дворе говорили исключительно о Македонском и Цезаре, о Петре I и Карле XII, внимательно следили за каждым шагом Фридриха II. Под влиянием культа великих полководцев чрезмерно развилась фантазия принца. Во сне и наяву мальчик «блестяще выигрывал» грандиозные битвы. Он, внук двух великих венценосцев, превзойдет их славу. Его должны знать и бояться во всей Европе. Ему будут поклоняться. С ним будут искать дружбы. Герцог радовался увлечениям сына и непомерно разжигал в нем тщеславие.

— Мой сын станет вторым Карлом Великим!

В сознании ребенка это закрепилось. Занозой засели в сердце маленького принца и жалобы отца на притеснения Дании.

— Вырасту — непременно верну все земли… и остальные отберу. Голштиния станет великим государством, а я — великим королем!

На Суассонском конгрессе Карл-Фридрих вновь попытался вернуть Шлезвиг. Англии и Голландии он обещал за поддержку провести через свои владения между Немецким и Балтийским морями соединительный канал и обеспечить их кораблям свободный проход. Но эти державы не прониклись идеями герцога, зато его план еще больше раздражил Данию. Карл-Фридрих обращает свой взор на Францию, которая, по его расчетам, должна помочь ему получить шведскую корону во время сейма в 1739 году. Но надежды его рухнули окончательно — герцога Голштинского вторично устранили от наследства шведского престола. В этом же году Карл-Фридрих скончался, оставшись в памяти потомков лишь жалким претендентом на трон.

— Я вас так велю сечь, что собаки кровь лизать будут! — разносилась по дворцу угроза главного воспитателя Брюммера.

И принца действительно секли — розгами и хлыстом. Мальчика ставили на горох голыми коленками, от чего они распухали и краснели, заставляли переносить с места на место книги, привязывали к столу и к печи. В наказание «за дурное поведение» закрывали нижнюю половину его окон, оставляя свет только сверху, чтобы «его королевское высочество не имел удовольствия смотреть на солдат».

Судьба сироты была незавидной. «Педагогические» приемы воспитателей вредно отразились не только на его характере, но и на здоровье. Опекун принца епископ Ейтинский мало о нем беспокоился. Он прежде всего сменил наставников — главным воспитателем стал обер-гофмаршал Брюммер. Первое, что сделал обер-гофмаршал, — уволил учителя русского языка Рихарда.

— Этот подлый язык пригоден только свиньям и рабам.

Отныне при дворе культивируется ненависть и презрение к русским и их варварской стране. Сам Брюммер, будучи с малолетства на военной службе, был малообразованным человеком. Он не посещал занятий подопечного, и его роль воспитателя сводилась исключительно к наказаниям принца, к систематическим унижениям и распространению мнения о чрезвычайной порочности его высочества.

Принца часто не кормили до двух часов. От голода ему приходилось воровать сухой хлеб. В тех случаях, когда Брюммер получал дурные отзывы учителей, он грозил воспитаннику наказаниями после обеда, из-за чего тот сидел за столом ни жив ни мертв. В результате у мальчика начались головные боли и рвота желчью. Бывало, что принц и вовсе не допускался к столу. Его привязывали к стулу, на шею вешали нарисованного осла, в руку давали розгу. В таком положении мальчик наблюдал за весело обедающими придворными кавалерами.

Принца лишили возможности нормально развиваться: он не мог порезвиться на свежем воздухе даже в прекрасную летнюю погоду. До шести вечера — уроки, с шести до восьми — танцы с дочерью госпожи Брокдорф, фаворитки главного воспитателя, в восемь — ужин и сон.

— Я уверен, что они хотели меня сделать профессором кадрили, а другого ничего мне знать не надобно, — вспоминал он впоследствии.

Голштинский двор был слишком многочисленным, разделялся на несколько враждующих партий, и каждая старалась перетянуть принца на свою сторону. Карл-Петр-Ульрих ненавидел Брюммера и не любил своих придворных, которые его тяготили. Вынужденная неискренность в общении стала чертой характера. Извечные придирки Брюммера сделали юношу не только ловким в спорах, чему способствовало его природное остроумие, но и чрезвычайно упрямым. Он был необычайно смешлив и не мог удержаться от смеха, если его что-то смешило. Способность замечать смешное и удачно подражать в насмешку доставила принцу немало врагов. Но юноше не были чужды ни порывы доброго чувства, ни здравый смысл, в чем зачастую ему отказывают.