Андрей Ветер - Осенние ветры

Увидев рядом настоящего бойца, я немного приободрился, взял протянутые мне патроны и сделал вид, что заряжаю карабин. Лопнувшая Тетива тем временем спокойно поднял ружьё к плечу и прицелился. Проткнутые Носы, как я успел заметить за время жизни с ними, стреляли наверняка.

Грянул выстрел. Юджин откинулся в седле, но не упал. Винтовка выскользнула из его рук на землю, я видел поднявшиеся в луже брызги от удара приклада. Юджин придержал коня, качнулся, вцепившись одной рукой в нижнюю часть груди, и тяжело сполз на землю, чтобы подобрать оружие. Внимательно наблюдая за ним, Лопнувшая Тетива ударил мустанга пятками и поскакал к врагу. Юджин медленно нагнулся, притянул винтовку, решительно повернулся в нашу сторону и прицелился, стоя на одном колене. Лопнувшая Тетива издал гортанный выкрик, вскинул над косматой головой руку с ружьём и заплясал на месте. Послышался хлопок, над Сэмтоном распустилось пороховое облако, громыхнуло ещё раз, и мой индейский друг дёрнул головой. Он на мгновение остановил коня, прильнул к его шее, будто охваченный порывом нежности, и тут же направил его на Сэмтона.

Я сделал усилие над невидимым властителем внутри меня и поднял карабин к плечу. Мушка совместилась с неподвижной фигурой Юджина, который стоял уже на двух коленях и опирался всем корпусом на винтовку. Я рванул спусковой крючок. Юджин плавно откинулся на спину, вывернув ноги, и тело его приобрело до отвращения нелепый вид.

Лопнувшая Тетива подскакал ко мне, втянув голову в плечи. По его лицу бежала кровь. Похоже, пуля пробила голову над глазом. Он остановился и едва слышно обратился ко мне.

– Отвези меня к моим людям, брат.

Я протянул руку, но не успел удержать его. Он рухнул вниз.

В деревню я вернулся мрачнее тучи. Передав индейцам на руки тело Лопнувшей Тетивы, я протолкнулся между ними и сел на корточки. На меня напало равнодушие. Действительность застлало ватной серостью.

Последующие дни проплыли, окутанные каким-то душным безмолвием. В памяти почти не отпечаталась переправа через Миссури, где Проткнутые Носы напали и разграбили военный склад на Коровьем Острове. Смутно припоминаю атаку на какой-то обоз, горящие фургоны, падающих солдат…

К реальности я вернулся на берегу Змеиного Ручья. Было пронзительно холодное тёмное утро. Воздух сотрясался от грохота копыт. Отовсюду на нашу деревню неслись потоки кавалеристов. Звуки выстрелов тонули в конском топоте.

Я почувствовал оглушительный стук сердца и жар во всём теле. Руки сами собой схватились за карабин. Вертя головой, я побежал к залёгшим индейцам. Когда до линии обороны оставалось не более сотни ярдов, воины открыли огонь. Кавалеристы смешались, повалились на землю, многие потеряли лошадей и притаились за камнями. Наездники вываливались из сёдел, как переспелые плоды с сотрясаемых ветвей. Мне показалось, что наш огонь поразил добрую треть наступавших солдат. Заметьте – я говорю «наш огонь», потому что я тоже стрелял. Во мне всё клокотало, глаза застилал кровавый туман, как если бы мои мозги текли из моего лба на лицо. Я нажимал на спусковой крючок с яростью, ранее мне не известной. Я кричал во всё горло, не произнося никаких слов. Я превратился в сгусток невыразимых чувств. И я знал, что не мог не стрелять.

С точки зрения закона я стал настоящим преступником, подняв оружие на правительственные войска. Но мне было не до рассуждений. Я включился в войну, в эту нелепую по своей природе игру ожесточённых душ, и ничто не могло меня сдержать.

Индейцы терпеливо ждали, когда солдаты двинутся вперёд, и вскоре кавалеристы, обнадёжившись молчанием в наших рядах, поднялись на ноги и побежали к нам, низко пригнувшись. Встретивший их огонь был таким шквальным, что наступающие сразу отхлынули. Очередная атака была смята. Несколько раз синие фигуры поднимались и пытались продвинуться вперёд, но Проткнутые Носы вели столь точный прицельный огонь, что наступление в пешем строю оказалось просто погибельным. Солдаты отползли назад.

По земле струился ледяной ветер с прожилками первого снега, слишком раннего и чересчур злого. Последний день сентября напоминал настоящую зиму и вгрызался в кожу лица и рук ядовитыми иголками. Время шло. В прояснившемся воздухе фигурки синих солдат стали видны отчётливее. Они охватывали кольцом всю деревню.

Проткнутые Носы, хоть и сумели встретить солдат, всё же были растеряны. Многим не удалось поймать своих лошадей в суете. Теперь индейцы поднялись и побежали к табуну. Оглянувшись, я увидел новую колонну кавалеристов, заходивших к нам сзади, чтобы отрезать нашу группу от основного лагеря. Все побежали. Возникла суматоха. Некоторые повскакивали на лошадей. Табун забурлил, двинувшись в сторону деревни.

Я ничего не мог понять. Откуда-то сбоку возник Жозеф. Он вертел головой, раскинув руки, в которых не было ни ружья, ни ножа, и, похоже, не знал, что предпринять. Отовсюду загремели выстрелы. Жозеф бросился прямо на солдат. Я мчался следом за ним. Не знаю, каким чудом нам удалось добежать до палаток, прорвавшись сквозь синие ряды. Мне казалось, что весь мир летел кувырком. Я выпустил две последние пули и больше не стрелял.

Я увидел, как Жозеф что-то закричал дочери и стоявшим возле неё юношам. Они немедленно прыгнули на коней и помчались прочь. В дальнем конце нашего лагеря тёмной струйкой тянулась куда-то целая вереница Проткнутых Носов. Решив, что это был манёвр, я тоже залез на лошадь и последовал за ними. Стрельба не прекращалась.

Солдаты подступили вплотную и кое-где уже забежали в деревню, прячась в индейских жилищах. Я проскакал мимо них и вырвался за пределы стойбища, но от верховых индейцев отстал.

Въехав на косогор, я остановился и понял, что я один. Я подумал, что нужно было возвращаться, и окинул взглядом деревню. Театр смерти и отчаяния развернул передо мной своё буйное полотно. Гремели выстрелы. Над рекой тянулся густой пороховой дым. На окраине деревни различались между палатками пешие фигурки, сгрудившиеся в рукопашной схватке. Я вдруг ясно понял, что на этот раз положение племени было безвыходным. Армия обложила деревню плотным кольцом. Почти весь табун остался вне досягаемости индейцев, а без лошадей ни о каком бегстве думать не приходилось.

К ночи стихло. Издали можно было различить, как индейцы рыли руками небольшие траншеи. Костров в деревне горело два-три, не больше.

Меня начала бить дрожь. Не могу объяснить, каким образом мне удалось продержаться до утра без огня. Голод не сильно терзал меня, потому что я привык мало есть в последние дни. Но холод истязал.

Утром начался отвратительный дождь, в считанные минуты превративший меня в жалкую мокрую куклу с бесполезным карабином в руках.

Чувствуя себя отрезанным от мира людей, я, превращённый в бородатого грязного пса, не выдержал и поехал вперёд, решив довериться судьбе. Меня могли застрелить с любой стороны, могли взять в плен, могли сделать всё, что угодно. Солдаты, их индейские скауты и сами Проткнутые Носы могли угостить меня свинцом, не справляясь о моём желании. Всё теперь зависело от случая, удачного или несчастного. Впрочем, каким мог быть счастливый исход в моём случае, я не представлял.

Случай не заставил долго ждать. Он явился в образе трёх длинноволосых всадников в синих мундирах. Из-под полей мокрых шляп на плечи ниспадали косы с вплетёнными в них бусами. Индейцы не были Проткнутыми Носами. Они что-то сказали мне, вырвали из моих рук карабин, взяли под уздцы мою клячу и повели за собой рысью.

Вскоре я был в лагере солдат.

Я назвался и не стал скрывать, что прошёл с Жозефом от Стивенсвиля до Змеиного Ручья. Мне было совершенно безразлично в тот момент, расстреляют меня или просто высекут ремнём, как провинившегося ребёнка. Я смертельно устал и желал только одного – уснуть и забыть обо всём. Полковник Майлс и другие окружавшие меня офицеры взирали на меня с жалостью. Очевидно, мой облик и моё душевное состояние не позволяли им увидеть во мне предателя. Я был просто жалок, не более. И я был белым. Вероятно, они решили, что дикари держали меня заложником во время своего похода. Впрочем, не знаю…

В тот же день я провалился в черноту. Выстрелы и топот копыт я различал смутно, затем мой слух отключился совсем. Передо мной клубились в дыму глазастые морды людей с козлиными бородками и птичьим пухом вместо волос на голове. Эти физиономии разбухали и превращались в скалистые кряжи, с которых лавиной сыпались срубленные кем-то деревья. Брёвна разбивались об острые камни внизу и становились чёрным порошком золы над обгорелыми палатками, а вокруг них корчились в грязи и крови маленькие голые человечки…

Когда я пришёл в себя, я лежал в крытом фургоне. Он гремел и сотрясался, бросая меня с боку на бок. Надо мной в брезентовом покрытии различалось несколько рваных дырок и маслянистых пятен. Задрав голову, я увидел спину возницы и военную шляпу на его голове. На его плечах покоилось расшитое индейское одеяло.