Антанас Венуолис - Перепутья

Рыцарь Греже тут же укротил своего коня. Увидев, что лошадь Книстаутайте понесла, он галопом поскакал следом. Догнал ее уже на болоте. Лошадь боярышни, угодившая в трясину, била ногами, дергалась, стараясь выбраться, но только разбрызгивала грязь и уходила все глубже. Рыцарь ловко спрыгнул с коня, бросил на землю копье, по нему боком приблизился к боярышне и протянул ей руку, но тут заметил, что и сам медленно погружается в трясину. Не мешкая, он схватил боярышню на руки и снова двигаясь боком по копью вынес ее на сухое место. Когда нес, видел Греже перед собой ее прекрасное лицо, голубые глаза, желтые косы и чувствовал на своих сильных руках дорогую ношу; чувствовал ее упругое тело, ее мягкое платье. Боярышня одной рукой обхватила его за шею, а другой придерживала свое платье; то ли испуганная, то ли смущенная, она глубоко дышала, и все скользила по шее рыцаря ее нежная ручка. Никто их не видел — они были вдвоем.

— Боярышня, ты испугалась? — смущенно спросил рыцарь, опуская девушку на землю.

— Да, — прошептали ее губы.

Она еще сильнее зарделась и не знала, куда девать руки.

— А ты не ушиблась?

— Нет, — снова прошептали ее губы, а потом, так и не глянув на Греже, она сказала: — Спасибо тебе, отважный рыцарь.

Тем временем выбралась из трясины и ее лошадь. Боярышня ловко прыгнула в седло, — рыцарь даже не успел помочь девушке, — и, разминая своего коня, поскакала назад. Рыцарь — вслед за ней.

Пока одни рыцари укрощали своих коней, пока другие возвращались из леса на свое место в заслоне, сквозь образовавшуюся брешь в линии бежали туры, зубры, лоси и другие крупные и мелкие звери. И когда охотники заняли места в передней линии и закрыли брешь, многие звери уже успели скрыться, остались только самки, молодняк и старые, разъяренные, неповоротливые самцы. Увидев перед собой охотников, они не хотели вылезать из леса и ожесточенно отбивались от собак, готовые броситься назад в пущу и накинуться на загонщиков. Однако загонщики поднимали такой шум, что звери, словно оглохнув, уходили подальше от этих чудищ; увидев поляну, они пытались быстро миновать открытое пространство и укрыться в болоте. Именно здесь и развернулась самая главная битва.

Лайма Книстаутайте, желая успокоиться и забыть только что пережитое приключение, притворилась разозленной, так как она засмущалась, вспомнив, что никого не было рядом, когда Греже выносил ее из болота на своих сильных руках, а она прижималась к рыцарю, одной рукой обхватив его за шею. Какой позор! Она то и дело дергала уздечку и носилась с одного места на другое. Она первой напала на тура и метко послала стрелу, вонзив ее в шею зверя. Почувствовав боль, тур заревел, напрягся и, готовясь напасть на девушку, принялся передними ногами рыть землю. Книстаутайте не стала ждать: она быстро выхватила у Шарки копье и выставила его перед собой. Тур наклонил голову вниз и стал нападать, собираясь поднять ее на рога вместе с лошадью. Боярышня ударила зверя копьем и так сильно оттолкнулась, что лошадь качнулась и, попятившись, присела на задние ноги. Боярышня вскрикнула, выпустила из рук копье, и, едва не вылетев из седла, обняла коня за шею. Тут подскочил все время наблюдавший за ней рыцарь Греже и изо всех сил ударил тура в бок. Когда зверь повернулся к нему, он мечом перерубил шею тура до самой кости. Тур свалился, еще пытался встать, поднял голову, но она, словно молот, бессильно ударилась о землю. Шарка добил зверя ножом.

— Достопочтенная фройлейн, ты охотишься, как настоящий рыцарь, — как будто ничего не было или все уже забылось, при всех похвалил ее рыцарь Греже.

— Отважный рыцарь, это твое присутствие придало мне столько сил и смелости, — ответила ему Книстаутайте и, глубоко дыша, с благодарностью посмотрела на своего спасителя. Но этот благодарный взгляд был отнюдь не такой, каким она наградила рыцаря на болоте.

— Ты испугалась, доченька? — спросила мать, увидев убитого тура.

— Это не одна я, матушка, это мы вместе с отважным рыцарем.

— В самом деле, достопочтенная фрау, у нас, в Пруссии, только рыцари так смело охотятся на зверя, как ваша достопочтенная дочь.

— О, отважный рыцарь! Когда наши мужчины уходят на войну, мы, женщины, сами охотимся, сами и замок от врага защищаем, — ответила ему боярыня.

Пока они приканчивали одного лесного великана, другой набросился на князя Витаутаса. Князь, подпустив зубра совсем близко, пришпорил коня и, отскочив в сторону, вогнал в бок разъяренного зверя меч. Зубр страшно заревел, повернулся и снова попытался поднять на рога лошадь и всадника, но опытный охотник успел ударить его копьем в другой бок и снова очутился позади зверя. Зубр так разъярился, что уже не знал, на кого бросаться, так как со всех сторон его окружали бояре, крестоносцы, придворные и, не мешая князю бороться со зверем один на один, только следили, чтобы с ним не случилась беда. Зверь бросился на пешего боярина Судимантаса, но боярин так ударил его секирой между рогами, что зубр сразу рухнул на колени. Другого зубра быстро повалили на землю жемайтийцы; повезло и крестоносцам. Радовался и комтур Герман, научившийся бросать жемайтийскую сулицу, и, соскочив с коня, ножом прикончил свою жертву — крупного оленя.

Хотя охота не удалась, но все-таки были убиты два зубра, тур, медведь и много других крупных я мелких зверей. Теперь загонщики лазили по кустам и железными палицами добивали раненых зверей.

Когда все звери были вытащены из кустов и погружены на повозки, охотники вернулись в замок. На обратном пути все оживленно переговаривались, у всех еще были свежи впечатления, и все не столько жалели о неудавшейся охоте, сколько смеялись над теми, которые на перепуганных лошадях вместе с лосями умчались на болото и потом с трудом выбрались из него. Каждый рассказывал о своих приключениях, приукрашивая их. Молчали только рыцарь Греже и Лайма Книстаутайте. Они слушали, расспрашивали других, но сами о своих приключениях ни словом не обмолвились, тем более, что в общей суматохе этого никто даже не заметил. Боярышня и своей матери ничего не сказала. Она старалась не встретиться с рыцарем взглядом, старалась держаться подальше от него, и в то же время в ее юной груди уже не умещалось приятное чувство, вызванное пережитым приключением. Она все еще ощущала на своем стане сильные руки рыцаря, ощущала его мускулистые плечи, крепкую шею, видела перед своими глазами его красивое лицо, чувствовала на своей шее холодное прикосновение его металлических доспехов, к которым она была прижата. Она покраснела, вспомнив, как рыцарь, опуская ее на землю, полусогнутой рукой нечаянно прикоснулся к ее упругой груди. О, какое глубокое и таинственное чувство — прикосновение этой сильной мужской руки! И, казалось, не будет конца этой благодати.

Если, отправляясь на охоту, рыцарь Греже любовался красотой и стройностью Лаймы Книстаутайте, то теперь он был восхищен и ее отвагой, умением управлять конем и владеть копьем. Кроме того, рыцарь почувствовал, что это маленькое происшествие на охоте, это приятное сближение объединило, если не их сердца, то хотя бы мысли. И то счастье, о котором он вчера только мечтал, сегодня, когда он возвращался с охоты, уже как бы становилось явью.

Вечером в честь высокого гостя в замке боярина Книстаутаса был большой пир. Во дворе замка жарили на вертелах самые лучшие куски мяса, пили сладкий хмельной медок, разговаривали, спорили, шутили, и у всех было прекрасное настроение. Рыцарь Греже ловил взгляды Лаймы Книстаутайте, он не мог оторвать от нее глаз. Боярышня казалась веселой, и трудно было отгадать, что творится у нее в душе. За столом она одинаково заботливо ухаживала за всеми гостями, ласково отвечала комтуру Герману, боярину Скерсгаудасу, но лишь с рыцарем Греже ее связывала таинственная мысль, приятное воспоминание.

После пира устроили игрища, на которых жемайтийцы показали свое умение в бросании сулицы, крестоносцы — в поединке на мечах, татары — в стрельбе из лука, а белорусский боярин Пильца из Матаковцев со своими людьми устроил поминки по убиенному медведю-мишутке. Не только крестоносцы и татары, но даже жемайтийцы еще никогда не видели такого представления. Тем более, что белорусы и кланялись убитому зверю, и разговаривали с ним, и пели, и в глаза и в морду его целовали, и разными именами величали.

Еще пели дворовые девки, а потом, подыгрывая себе на канклес 27, — и боярская дочь Лайма.

Завершил пир старый кривис. Взяв в руки канклес, он спел песнь о том, как в темную ночь напали враги на высокий замок отважного боярина, изрубили добрых молодцев, опозорили красных девиц и после себя лишь пепел оставили.

Крестоносцам эта песня очень не понравилась; они слушали ее и морщились.

На другой день князь Витаутас со спутниками уже ехал по жемайтийским пущам в другие замки своих бояр. Сопровождали его еще несколько татар, взятые из замка Книстаутаса, только уже не требовался проводник, так как дорога все время шла вдоль Дубисы к Неману.