Самокрутка - Евгений Андреевич Салиас

— Так! Ну, спасибо тебе. Завтра доложу.

И дворецкий, видимо довольный, пошёл спать.

Накануне Петрова дня в Петербурге произошёл правительственный переворот в пользу Екатерины II.

Питерское "действо", как говорили тогда, привело к провозглашению императрицы Екатерины Самодержицей Всероссийской.

Всё сделала гвардия, в особенности Преображенский полк, а равно и измайловцы и семёновцы, первые присягнувшие новой императрице, когда она явилась в казармы, привезённая из Петергофа в столицу молодым Преображенским офицером Алексеем Орловым.

Сенат и Синод, собравшиеся в Казанском соборе на молебствие, единогласно примкнули к молодым гвардейцам.

Кто выигрывал от перемены правления — шёл смело, а кто терял, тот боялся противодействовать и надеялся на "авось".

Первые три дня по приезде в Москву, по ужасной, бревенчатой дороге, государыня, измучившись, прохворала и никого не принимала. Но она рада была, что находится в сердце России, близ кремлёвских святынь. Она видела ясно, чуяла душой в той громадной серой толпе, что заливала всякий день — из Москвы и деревень — её резиденцию и стояла от утра до ночи, в надежде увидеть её у окна или на балконе, что здесь "Россия", а в Петербурге только взмыленная пена всего русского моря житейского.

Уверяли, будто государыня, на вопрос посланника Марии Терезии, много ли отличается Москва от Петербурга, выразилась так:

— В Петербурге русские онемечиваются и платьем и душой, а в Москве немцы, поселившись, вскоре обижаются, когда их не считают за настоящих русских.

Не смотря на своё недомогание и усталость, императрица работала целые дни, и курьеры один за другим посылались в Петербург, управление которого было поручено сенатору Неплюеву.

Только очень немногих лиц принимала государыня в эти дни, и то на одну минуту. Единственный гость, просидевший у царицы целый вечер, беседуя с ней наедине, был граф Ал. Гр. Разумовский, вышедший от неё взволнованный и растроганный, с красным, заплаканным лицом. Но нельзя было подумать, что тайная беседа была неприятна, ибо государыня сама проводила вельможу чрез все апартаменты и шутя простилась с ним при посторонних, словами:

— Не забывайте меня, бедную вдову. Навестите поскорее опять. И об нашем деле опять побеседуем.

Многие затем приставали к генеральс-адъютанту, в чём состояла беседа и это дело... Но Григорий Орлов не добился ничего от государыни и даже был видимо обижен отказом сообщить что-либо.

— Много будете знать, г. адъютант, скоро состареетесь, а я бы всегда желала вас видеть молодым и красивым! — шутила она.

Помимо графа Разумовского, два раза осталась государыня наедине с канцлером графом Михаилом Илларионовичем Воронцовым — но их беседа тоже осталась тайной.

Петербургские друзья царицы уже обижались, завидовали и косились теперь на двух москвичей "по складу норова и мыслям», т. е. Разумовского и Воронцова.

Вокруг великолепных палат подмосковной вотчины графа Разумовского, в сельце Петровском, у главных ворот, на дворе и на самом большом подъезде, стояли часовые в красивых мундирах. На дороге, в лесу, между Петровским и городом, сновали взад и вперёд, по пыльной дороге, красивые экипажи. Двор был с утра заставлен берлинами и колясками, и осёдланными лошадьми, которых держала в поводу дворцовая прислуга или просто рядовые. Во внутренних апартаментах стояли у дверей высокие, рослые часовые в новых мундирах. На них невольно заглядывались даже сановники, когда проходили чрез залы. Один из них, съездивший из дворца в Кремль верхом по поручению государыни, произвёл в первопрестольной настоящий переполох. Всё что на дороге встретило случайно посланного — бросилось бежать за ним в город, а когда всадник миновал Страстной монастырь и въехал в Москву чрез деревянные Тверские ворота, то целая толпа зевак, набравшись отовсюду, густой массой облепила его со всех сторон и тучей проводила до Кремля. На обратном пути его было бы тоже. Но посланец догадался; или же самолюбие его было уже достаточно удовлетворено любопытством москвичей, и он, пустив коня вскачь, проскакал по улицам. Только минуя ограду Страстного монастыря поехал он шагом.

Этот всадник диковинный, был из вновь сформированного отряда телохранителей государыни, которые были названы кавалергардами. Никогда невиданные никем, богатые мундиры могли легко всполошить простой народ Первопрестольной, когда в самом Петербурге на них ещё не успели вдоволь наглядеться.

Эти кавалергарды, в своих серебряных латах поверх мундиров, с блестящим и тяжёлым вооружением, все громадного роста, богатырь на богатыре и все красавцы собой, придавали теперь апартаментам Петровских палат внушительный вид.

Всё что приезжало теперь в каретах, сановники и генералы — являлись не к императрице. Государыня никакого не принимала уже третий день, — кто говорил по болезни или усталости от пути, а кто сказывал на ухо приятелю, что есть на то важные причины. Государыня сидела в особой, маленькой красивой горнице в китайском вкусе, которую знала хорошо и любила, так как, случалось, при покойной императрице часто бывала в ней. Государыня была одна, и несколько озабоченная изредка прислушивалась к гулу и шуму в нижнем этаже, где поместился молодой богатырь-офицер, ещё недавно простой артиллерийский цалмейстер, а ныне камергер и генеральс-адъютант.

Государыня изредка вставала и тихо, ровными шагами начинала ходить по комнате, будто обдумывая и соображая, будто решая многое, что волновало её. Действительно, она не праздно проводила время, она работала. Но для этой работы не нужны были ни книги, ни деловые бумаги, ни чернила и перья... Проницательный ум искал решений разных вопросов, но в особенности старался развязать, а не разрубить, один Гордиев узел, завязанный первыми её любимцами, которым она была многим обязана — братьями Орловыми.

Не далее как в это утро, Григорий Орлов привёз от брата Ивана, москвича, какие-то новые доказательства, что императрица Елизавета была тайно обвенчана с Разумовским. Слух этот давно знали все, но никто этому не верил.

Государыня была опечалена привезённою "новостью" об Елизавете, а Григорий Орлов, напротив, доволен...

Верный слуга государыни, камер-лакей Шкурин, знавший всё, знавший более самого Орлова, несколько раз входивший сегодня к царице, заставал её одинаково печальной, и наконец сказал:

— Неужто, матушка-государыня, всё об том же тревожите себя?..

— Да, Василий. Много заботы, но эта главная. Её теперь черёд...

— Полно, государыня. Говорю, наших молодцев гвардейцев, хоть бы я один, на ноги подыму всех одним словечком. Они порох! Только прикажи, я уголёк суну — и ахнет вся гвардия...

— Думаю... Согласна даже, Василий, — произнесла государыня как-то робко, — но ведь это надо хитро, умно... Надо повершить по твоей пословице.

— Чтобы и волки сыты были, и овцы целы! — усмехнулся добродушно Шкурин.