Орел легиона - Ирина Александровна Измайлова

— Если только что? — Клавдий спросил, хотя ответ знал заранее.

— Если только она была единственная! — вновь рассмеялся Зеленоглазый и наконец залпом осушил свою чашу.

Дитрих Зеленоглазый служил в римской армии с семнадцати лет, причём пошёл на службу не просто добровольно, но и охотно. Его племя жило за Рейном и не имело особых привилегий, в отличие от нескольких племён Левобережья. Те получали различные льготы за охрану границ Империи — кто освобождение от рекрутского набора, кто послабление в выплате дани. Однако отец Дитриха — могучий вождь Ариовист, понимавший бессмысленность войны с Римом, — сумел завоевать доверие римлян и тоже получил немало прав, вплоть до возможности без дополнительного разрешения посещать вместе со своими людьми левый берег Рейна и вести торговлю в любой из близлежащих провинций. Зеленоглазый (своё прозвище он получил ещё в детстве) не раз ездил с отцом в Рецию, — самую богатую из южных германских провинций.

В центре её высился настоящий римский город, с форумом, храмами, цирком, прекрасными термами и огромным плацем.

Этот-то плац и заворожил мальчика, едва он его увидел. Он смотрел на обучение римских воинов, и в его душе зрело желание научиться всему, что умеют делать они. Его восхищал строевой шаг легиона, когда несколько тысяч выстроенных шеренгами людей, в сверкающих нагрудниках, в шлемах, увенчанных красными гребнями, шли нога в ногу, единовременно ударяя светлый песок тяжёлыми, на толстой подошве, боевыми сандалиями. Он любовался упражнениями копьеносцев и состязаниями с мечами, восхищался быстротой, с которой когорты перестраивались, меняя оборонительные построения на боевые. В этой безукоризненной слаженности, точности, в этом беспрекословном повиновении командам он видел объяснение непобедимости Рима.

Другое дело, что уже в детстве он сам ничуть не хуже взрослых римских воинов стрелял из лука, метал дротик, а уж в верховой езде оказался бы не слабее самых опытных легионеров-всадников. Но его отдельные умения ничего не стоили без военного искусства и мощи целой армии. Дитрих заговорил было об этом с отцом, и, к его удивлению, Ариовист выслушал четырнадцатилетнего сына серьёзно, но потом сказал:

— Каждое умение даётся что человеку, что народу — только с опытом. Наш народ отважен и могуч, у нас есть опыт в битвах. Но нет опыта в послушании. Кто из вождей сумеет собрать такую же армию, как та, что есть у римлян, и заставить её подчиняться? Сразу найдётся ещё несколько вождей, которые захотят отнять у него право на управление этой армией, и ничего хорошего не выйдет. Из-за этого не удалась ни одна попытка освободиться из-под господства Рима и в ближайшие лет сто не удастся — у нас нет ещё стремления объединиться, принести в жертву гордость и самомнение ради нашего единства. Воюющие друг с другом племена сейчас опаснее друг для друга, чем Рим для всей Германии. Поэтому я предпочитаю дружбу с Римом.

Дитрих понял отца, и с тех пор его мечтой стала служба в римской армии. И возможность поступить на эту службу представилась раньше, чем он надеялся. Зеленоглазому минуло шестнадцать лет, когда на земли его племени, к тому времени давно мирно возделывавшего поля и выгонявшего на пастбища скот, напал мощный отряд соседствовавших с землями Ариовиста херусков[19]. Главной их целью были несколько прекрасных конских табунов, составлявших гордость племени и бывших ходовым товаром на рынках Левобережья. Завоеватели не прочь были поживиться и только что собранным урожаем проса, а ещё увести в плен юношей, женщин и девушек, благо ближайшая римская крепость находилась в сотне миль, за Рейном. Была крепость и по эту сторону реки, она располагалась ближе, но до неё пришлось бы добираться дольше: затяжные осенние дожди превратили в болота многие окрестные луга, заболотили леса и рощи.

Ариовист предполагал, что следует ждать нападения, и предпринял меры к тому, чтобы его не застали врасплох. Много раз побывав в римских крепостях, вождь знал, как они строятся. Конечно, возвести подобие такой крепости в своём поселении предводитель тевтонов едва ли сумел бы, однако вырыть ров вокруг нескольких посёлков и обнести их высоким земляным валом он всё же ухитрился. Едва началась битва, за пределы этого рва и вала сбежались женщины и дети из других, близлежащих посёлков, сюда же загнали несколько сотен лошадей, не желая делать их лёгкой добычей херусков. Но тех было очень много, и они надеялись сломить сопротивление воинов Ариовиста.

— Скачи! — крикнул отец Дитриху. — Среди наездников тебе нет у нас равных. Доберись до Рейна, переправься и попроси помощи у гарнизона крепости. Римляне знают, что я им не враг, и если помогут, не останусь в долгу.

Он успел промчаться по последнему из трёх, перекинутых через ров, мостов, прежде чем отцовские дружинники ударами топоров подрубили их опоры. Орда херусков была уже в стадии[20] от земляного вала, и Дитрих направил коня вдоль рва, затем наискосок, прямо под носом у врагов, в первый момент не понявших, что означает это явление одинокого всадника, словно нарочно скачущего под их стрелы. Поэтому они и не обстреляли его сразу. Когда же несколько человек, остановившись, потому что стрелять на ходу было бессмысленно, выпустили в беглеца пару десятков стрел, достать всадника смогли только три. Одна вонзилась в круп коня позади седла, и конь лишь ускорил от этого бег, вторая воткнулась в ногу Дитриха ниже колена, третья попала в левую руку. Он обломил их — вынимать было некогда — и продолжал скакать. Кто-то из херусков пытался его догнать, но это ещё никому не удавалось, на каком бы из отцовских коней он ни мчался, а сейчас под ним был лучший из лучших.

Потом была скачка лесом, по размытому дождями бесконечному лугу, потом снова через лес. Дитрих лучше кого бы то ни было знал, как экономить силы коня, когда необходимо чуть придержать его, дать перейти на спокойную рысь, когда вновь пустить вскачь, чтобы он выдержал как можно дольше. Припав к шее могучего скакуна, юноша уговаривал его, называл самыми ласковыми словами, объяснял, что иначе нельзя, что от их общих сил сейчас слишком многое зависит...

Ледяная вода Рейна охладила горевшие огнём раны, но простреленная нога, и без того онемевшая, совсем перестала чувствовать. Зеленоглазый молил Вотана[21] сохранить силы его коня,