Василий Ряховский - Евпатий Коловрат

На посаде и в слободах начинался трудовой день.

Зеленым прогоном, отдуваясь, прошли угрюмые коровы, понукаемые плеткой пастуха и его голосистым рожком. Из прокуренных древесным дымом кузниц уже пробивался дробный перестук молотков. Ныне ковали работали от зари до зари, выполняя княжеский заказ: отваривали мечи, ковали секиры и дротики, слаживали латы и тянули стальную кольчужную нить. По локоть измазанные рыжей глиной гончары работали у кругов, подвязав лычком спадающие на глаза волосы. Выведенные ими горшки, крынки и мисы подхватывались их подручными обжигальщиками и устанавливались в печах, дышавших синеватым жаром. Чуть дальше путников обдало домовитым и хмельным духом квасоварни. Там хлебница-стряпуха выносила на крыльцо студить огромные, как мельничные жернова, горячие хлебы. Со стороны прудика, замлевшего в тени лозин глубокого тумана, слышался ранний перестук вальков портомоек…

И на каждом шагу — около домов, на задворках и широких прогонах — виднелись в кучку и в одиночку воины. Одни из них проводили коней, другие точили на точильных камнях зазубренные мечи, рассыпая пучки разноцветных искр, там несколько воинов замеряли по торбам овес, а тут, сойдясь в тесный круг, пили из липового жбана хмельную брагу и уже затягивали песни…

Город был наводнен ратными людьми, оттого он и казался шумным в этот ранний час.

Пологим съездом дорога спускалась к реке. С каждым шагом коней город, казалось, встал все выше и выше. Вот первый луч солнца скользнул и зажег крест храма, потом красноватым бликом лег на овершие и скат городской башни, разом вспыхнул во многих слюдяных окнах княжеского терема…

И вдруг с высоты полился густой и тягучий звон чугунного била, созывавшего люд к ранней утрене. Звон проплыл по широкой глади реки, перекатился в березовые рощи и певучим отзвуком исчез в небесной лазури. Словно вызванные звоном, на битой лесной дороге, что вела на Коломну и на Москву, появились многие всадники. То подходили к Рязани войска Коломенского князя.

Над передней группой воинов развернулся и вспыхнул на солнце малиновый стяг.

Кони потянулись к воде.

Шишаки[14] и латы воинов отразили золотой свет солнца.

В добром Соте небольшой отряд княжича Ингваря перешел вброд Проню и вступил в темень лесов Чернораменья.

Поспешая, Ингварь, по доброму совету Евпатия, свернул с большой пронской дороги прямо на Дубок. Здесь пролегал глухой путь на елец, к Тихой Сосне, за которой начинались земли черниговского князя и волости, отошедшие по отеческому праву к рязанским князьям. Пути до них было восемь суток.

На Ранове, быстрой реке с омутами и заводями, в которых ловцы руками брали усатых сомов и сердитых налимов, поселения рязанцев были часты и людны. Тут жили вятичи, исконное приокское племя, уступившее место пришедшим из Киевской Руси рязанцам.

Вятичи были умелыми землепашцами. На полях и по лесным полянам вокруг селений здесь вызревали грузные хлеба. Вечерними зорями путников долго провожало призывное и грустное тюрлюканье перепелов, кормившихся в овсяных копнах. На травянистые опушки, заросшие волчьей ягодой и крушинником, выходили непуганые выводки тетеревов и куропаток. Высоко в небе реяли, распластав крылья, коршуны и ястребы. Иногда с высоты спадал торжественный и грозный клекот орла. Тогда сразу замолкала лесная тварь, и молодые ягнята забивались под брюхо овцам.

В селениях, за высокими коньками изб и домовин-сараев, рдели зрелыми плодами осенние сады. Через ореховые плетни видны были накрытые лубьем ульи пасек. Отсюда густо пахло воском и свежим медом.

Нелюдимо и настороженно жили в этих селениях люди. По вечерам не раздавались у околиц девичьи песни, не слышно было и церковного звона. Дубовые ворота во всех дворах рано запирались на тяжелые засовы. На привалах слушали рязанцы немногословные рассказы о лесных разбойниках и о разгульной вольнице, что на узких челнах гуляла по глухим рекам.

На волоке на Рановы и Рожню, которая впадала в Дон, рязанцам повстречался небольшой, сотни в три всадников и пеших воинов, отряд из Дубка.

Дубчане — лесные люди с неласковым взглядом, крутоплечие и неразговорчивые — все поголовно были сыромятной коже плащах и в таких же наплечниках. На ногах у них были легкие кожаные поршни с ремнями, закрученными по голени до самого колена. Мечи имели только десятские и сотники, прочие же воины были вооружены топорами за поясом и дротиками, которыми они били на ловах в угон быстроногих косуль.

Предводитель отряда сказал княжичу о том, что в окраинах к Дикому Полю селениях жители встревожены вестями о татарской орде и начали переходить в людные города и острожки. Тот же предводитель сказывал, что княжеские бирючи наказывали стекаться войску к Пронску, куда в скорости должен прибыть сам рязанский князь со своими полками.

Близ Дубка по пажитям бродили несчитанные стада коров и овец. Конские табуны гуляли на лесных полянах, около сенных стогов. Кони-вожаки, сторожко поводя ушами и вздыбив трубами хвосты, принюхивались к ветру, потом, задев путников, фыркали, и по их знаку весь табун бросался в чащу и через мгновение исчезал из глаз.

На ночевках и в пути Евпатий держался княжича и заводил с ним неспешные разговоры о том, что в равной степени тревожило обоих: о бедствии, нагрянувшем на Русскую землю, о любезной сердцу Рязани и о судьбах близких людей.

Сирота-княжич был тих нравом, не любил ратных забав, хотя и не отставал от братьев своих в отваге и мужестве. Юный Ингварь проводил дни на княжеском дворе, среди стременных и конюших, заводил дружбу с княжескими подельцами, ловчими, огородниками и медогонами, умел плотничать и плести сети-силки. Но больше всего тянуло княжича к строению городов. Знал он толк в разбивке башенных клетей по навыку суздальских деревяников-строителей и все помышлял перенять у псковичей — мастеров каменного строения — их дивное мастерство.

Спрашивал Евпатий княжича:

— Почто князь Юрий не даст тебе удела? Хотя бы Ожеск или Ольгов?

Ингварь плотнее сжимал девичьи пухлые губы и чуть поводил в сторону Евпатия выпуклым карим глазом:

— Князь-дядя знает о том лучше нас. Устроение удела разума много требует. — И, поглаживая гриву коня, Ингварь вскидывал на Евпатия чистый и немного грустный взгляд: — Русь надо строить с умом, Евпатий. Видишь, кругом дремучие леса. Мало люду на нашей земле, нечасты поселения. Дикий половец и татарин убивают и полоняют русских людей и сжигают их жилье. Надо на всех водных путях и перепутьях воздвигать острожки и города, торжки в них заводить. Тогда будет велика у князя казна, а у людей его заведется достаток. Богатство укрепит и бранную силу.

И о другом спрашивал Евпатий рассудительного княжича:

— Отчего дикие орды, набегая на Русь, одолевают князей и облагают их данью? Печенеги ли, половцы или вот ныне татары?

Ингварь долго ехал молча, положив руку на луку низкого половецкого седла. Он зорко следил за поспешно идущим впереди скороходом-проводником, что дал для верности рязанцам предводитель отряда дубчан.

Мужик в овчинном тулупе и в липовых лаптях ловко перепрыгивал через корни и завалы лесной дороги, иногда трубил в кулаки, склонив голову на плечо, прислушивался к короткому эху. Трубный звук служил призывным кличем у лихих людей, и если не доносился ответ, можно было смело двигаться дальше. Временами мужик исчезал в зарослях. Тогда Ингварь придерживал коня и не шевелил поводьев до появления проводника на тропе. Часто мужик пускался в рысь, и воины подгоняли за ним коней.

Дорога пролегала в непроезженной глухомани. Дубы и клены стояли у дороги сплошной стеной. Солнечный свет проникал до земли узкими столбами, зажигая лапчатые листья папоротников, зеленые мхи и заросли жимолости. Лесную тишину нарушали лишь топот копыт да пофыркивание настороженных коней. Воины ехали молча, стараясь не звякать стременами и оружием.

Когда между деревьями мелькнул просвет, Ингварь обернулся к Евпатию. Его конь, рыжий жеребец с ковыльной гривой до самых колен, вдруг оступился и вскинул голову. Сильной рукой Ингварь натянул повод и сжал коленями высокие бока коня.

— Русь крепка единством, Коловрат. Только не всегда князья блюдут это единство. Оттого и одолевают русских поганые орды.

— Коли ведомо, отчего приходит на Русь напасть, почему не положат князья зарок? И забудем ли распри теперь, перед лицом новых врагов, княжич?

— Про то ведает бог.

— Горько быть на своей, отеческой земле данником чужеземцев! Русь ли не крепка мужеством, не высока ли воинской доблестью!

— Верно, друг Евпатий! Но нас ослабляет гордыня. У нас не всяк охоч склонить голову перед старшими и послушаться мудрого. Оттого и трудно будет дяде князю Юрию отстоять Русскую землю и на этот раз.