Вера Крыжановская-Рочестер - Железный канцлер Древнего Египта

Добрый Потифар и не подозревал, какие тайные бури бушевали в сердце его жены, а Ранофрит искусно скрывала все с чисто женской хитростью. Как-то муж застал ее взволнованной, с влажными от слез глазами, и с удивлением спросил: что это значит? Молодая женщина ответила, что смертельно скучает без него, оставаясь одна по целым дням. Потифар расхохотался, объяснив очаровательной капризнице, что лишь обязанности службы, против воли, задерживают его вдали от нее, и прибавил:

– Ты любишь, кажется, пение и игру на арфе, а наш управитель Иосэф – музыкант получше самих певцов храма. Пусть он, когда тебе будет скучно, развлекает тебя своим пением: его песни так прекрасны, что я и сам их очень люблю.

Смущенная Ранофрит обняла мужа, а Потифар, довольный, что нашел средство рассеять ее скуку, позвал Иосэфа и отдал ему приказание забавлять пением и музыкой его госпожу в те дни, когда он будет в отсутствии. Тот скромно благодарил за высокую милость, оказанную ему; Потифар и не заметил выражения неудовольствия и насмешки, мелькнувших на лице Иосэфа, когда тот кланялся ему до земли.

Прошло несколько дней. Потифар был снова в отсутствии, а Ранофрит наслаждалась на плоской крыше вечерней прохладой, рассеянно слушая молодую рабыню, тянувшую какую-то заунывную песню под аккомпанемент мандоры, когда появился Иосэф в сопровождении раба, несшего за ним арфу, и скромно спросил, не позволит ли его молодая госпожа развлечь ее пением и музыкой.

– Да, конечно; спой мне какую-нибудь песню твоей родины; муж говорил мне, что сам полюбил их, – ответила Ранофрит, ласково смотря на него и усаживаясь поудобнее на подушках.

Иосэф поставил арфу вблизи от нее и сыграл прелюдию. Но вот шумные аккорды стихли, словно растаяли, и дивная, грустная мелодия полилась из-под его рук, как мелодичный шепот, вторя песне молодого еврея. У Иосэфа был звучный, гибкий, бархатный голос, а его выразительное пение заставляло дрожать и трепетать сердце Ранофрит. Как очарованная, сидела она, не сводя глаз с красивого, бледного лица молодого раба, с его больших задумчивых глаз, устремленных куда-то в пространство. В эту минуту Иосэф забыл о самом существовании Ранофрит; мысль его, на крыльях его же песни, унеслась назад: полузабытое, далекое прошлое вновь встало перед его глазами. Он видел перед собой широкие зеленые степи, стада под охраной братьев: дев своего племени, пляшущих под вечер вокруг огня под звуки его лиры и, наконец, отца, без сомнения, оплакивавшего его смерть. Сцены дикой, простой кочевой жизни, – жизни бедной, полной лишений, но свободной, – одна за другой вставали в его воображении, будя давно угаснувшие чувства. Сын пустыни проснулся в нем, и неудержимо потянуло его на широкий простор, – вдохнуть в себя воздух степи. Роскошь и утонченность его нынешней жизни показались ему золотым покрывалом рабского ярма, давившего его; жгучая тоска сжала его сердце. Металлический голос отливал все оттенки волновавших его чувств. Наконец, он смолк, и только пальцы лениво бродили еще по струнам, добирая последние аккорды. Страстный взгляд Ранофрит, с которым он встретился, вмиг рассеял видения прошлого и вернул его к действительности. Под впечатлением всего, только что передуманного и перечувствованного, Ранофрит возбуждала в нем теперь одно презрение; чувство, которое он сам же пробудил, стало ему ненавистно, и презрительный взгляд его скользнул по возбужденному лицу молодой женщины. «Еще захочу ли я тебя?» – говорил ясно этот взгляд, но Ранофрит ничего не видела. Она поднялась и, взяв чашу с вином со стоявшего рядом низенького столика, протянула ее Иосэфу.

– Выпей, освежись и иди отдохнуть. Благодарю за удовольствие, которое ты мне доставил; действительно, пение твое очаровательно и мне хотелось бы самой научиться тем чудным мелодиям.

Иосэф, со сложенными на груди руками, отвесил поклон.

– Приказывай, госпожа; раб твой счастлив будет преподать тебе то немногое, чем сам владеет.

Ранофрит осталась одна. Она свернулась на своем ложе, закрыла глаза и задумалась. Она поняла, что страсть к молодому рабу захватила ее всю, и страх за будущее тихонько сжал ее сердце. Мысль отдаться ему еще не приходила ей в голову; но она была слишком страстна и неосторожна, чтобы искать радикального средства от своего сердечного недуга; напротив, она думала только о том, как бы почаще видеть Иосэфа и упиваться его могучим чарующим голосом, наполнявшим все ее существо новыми неизведанными чувствами. Потифар охотно изъявил свое согласие на уроки; нежность жены делала его вполне счастливым, а мысль, что она могла остановить свой взор на ком-нибудь из его слуг, и на ум ему не приходила.

Уроки начались, и результатом их было, во-первых, то, что Ранофрит очаровала своего мужа, спев ему довольно посредственно одну из диких оригинальных песенок: а во-вторых, что молодая женщина окончательно потеряла голову и едва сдерживала бушевавшую в ней страсть. Иосэф, замечая все в ней происходившее, чувствовал некоторое беспокойство, пытался даже «внушением» уменьшить излишнюю яркость огня, который сам же и зажег, но попытка не увенчалась успехом, а совершенно уничтожить чувство, которое могло бы перейти в ненависть, он не решался. Надо заметить, что Иосэф далеко не вполне овладел силой, которой пользовался; Шебна посвятил его лишь в одну часть науки, и хотя он многому научился в Египте, но положение раба закрывало ему двери, ведущие к истинному просвещению. Эти пробелы в его знаниях заставляли его не раз совершать проступки себе во вред.

Раз, когда Потифар, сопровождавший фараона на охоту, должен был вернуться домой поздно ночью, Иосэф, по обыкновению, сидел на плоской крыше перед своей госпожой. Урок был кончен и, сидя на низкой скамейке, он, по ее приказанию, пел одну из ее любимых песен. Откинувшись на подушки, Ранофрит пожирала его глазами. Скромная сдержанность, границ которой никогда не переступал Иосэф, выводила ее из себя. Все на свете отдала бы она в эту минуту, чтобы большие, задумчивые, темные глаза, ушедшие куда-то вдаль, подарили ее хоть одним взглядом любви, хоть на мгновенье согрели бы ее тем огнем, который, как молния, вспыхивал в них по временам. Забывая все, отдавшись страсти, она вдруг положила руку на плечо Иосэфа: ее хорошенькая головка наклонилась так близко, что черные кудри скользнули по щеке певца, а глухой, страстный голос прошептал: «Люблю тебя!»

Иосэф вздрогнул и оборвал игру; затем, не поднимая глаз, – взгляда, брошенного по сторонам, было достаточно, чтобы увидеть, что крыша пуста и слуги удалились, – он тихо ответил:

– Безмерна, благородная госпожа, доброта твоя к рабу, и счастлив я, что ты ценишь скромные дары богов, ниспосланные мне небом тебе на утешение.

Губы Ранофрит дрогнули: ей хотелось видеть его более смелым. Нагнувшись еще ниже, она повторила страстным шепотом:

– Тебя люблю я!

Иосэф нахмурился; холодный, строгий взгляд блеснул в ответ на пламенный взор молодой женщины. Сняв руку, все еще лежавшую у него на плече, он встал и отступил назад.

– Велик и драгоценен дар твой, благородная супруга знатного Потифара, – сказал тихо, но отчетливо Иосэф, – так велик он, что я даже не могу принять его. Ты забыла, что человек, к которому ты пылаешь страстью – раб твоего мужа. Я дорожу своей головой, благородная Ранофрит, и знаю, как наказует египетский закон за прелюбодеяние; да и не будь этого закона, супруг твой осыпал меня такими милостями, был мне всегда отцом, а не господином, – что я скорей умру, чем посягну на его честь. Вспомни это, благородная госпожа, и не искушай вперед чарующей речью раба, всегда верно служившего тебе.

Ранофрит вздрогнула и побледнела, выслушав жестокий урок от человека, которого надеялась свести с ума неслыханным счастьем, которого думала увидеть у своих ног в порыве обожания. А он, дерзкий, еще смеет напоминать ей о долге и не желает ее… Под давлением ледяного взгляда бесстрастно смотревших на нее глаз ей казалось, что ее ударили в лицо; голова закружилась, и она зашаталась. Иосэф не двинулся с места, не протянул даже руки, чтобы поддержать ее. Быстро оправившись и сжав кулаки, Ранофрит шагнула к нему; безумная злоба сменила мимолетную слабость.

– Червяк, презренная, негодная собака! – вырвалось у нее со свистом. – Как осмелился ты мне ответить? Если ты, как нищий, валяясь в ногах, будешь теперь вымаливать хоть один взгляд любви, я оттолкну тебя, как гадину. Да, ты мой раб, и я покажу, что могу делать с тобой все, что захочу; я отплачу тебе за эту минуту. Вот тебе, а теперь пошел прочь!

Закатив ему пощечину, она вне себя повернулась к нему спиной. Теперь настала очередь Иосэфа побледнеть как полотно его туники. Щека горела, как в огне, гнев душил его: но, быстро овладев собой, он торопливо оставил крышу. Ранофрит упала в кресло и разразилась рыданиями.

Задыхаясь от злости, вбежал Иосэф к себе и заперся.

– Дрянь распутная! – ворчал он, сжимая кулаки. – Как мне отмстить тебе за оскорбление, когда я напомнил лишь тебе о долге?