Артуро Перес-Реверте - Учитель фехтования

Он подумал об Аделе де Отеро и затосковал. Эта женщина вошла в его жизнь слишком поздно: ей не удастся сорвать с его увядших губ ни единого слова нежности.

До ее прихода оставалось всего полчаса. Дон Хайме бегло взглянул на свое отражение в зеркале и остался удовлетворен. Никому из его знакомых не удалось сохранить в такие годы столь блестящую форму. Благодаря худобе и энергичным, четким движениям, наработанным неустанными занятиями фехтованием, издали его можно было принять за юношу. Он тщательно побрился своей старой английской бритвой с ручкой из слоновой кости, аккуратно подровнял тонкие седые усы, расчесал белые волосы, немного вьющиеся на висках и затылке; пробор с левой стороны был безупречен, словно его прочертили по линейке.

Предвкушая первое свидание, он был счастлив, точно молодой офицер, впервые надевший форму… Это почти забытое чувство ничуть его не тяготило, напротив, бодрило и радовало. Он открыл свой единственный флакон одеколона, спрыснул им руки и осторожно нанес благоухающую прохладную влагу на щеки и шею. Вокруг его глаз собрались тонкие морщинки: он улыбался.

Дон Хайме не ожидал от этой встречи ничего обнадеживающего: он был слишком благоразумным человеком, чтобы тешить себя пустыми мечтами. Однако он с удивлением замечал, как новые переживания постепенно захватывают его. Впервые его учеником была женщина, и то, что эта женщина – Адела де Отеро, придавало всей ситуации особую прелесть, которую он, сам не зная почему, осознавал как некое эстетическое удовольствие. Его необычный ученик – противоположного пола. Ему удалось с этим смириться, подавить возмущение, загнать предрассудки в столь дальний угол, что их слабый ропот уже не был слышен. И внезапно он ощутил свежесть и новизну: случилось нечто совершенно новое, чуждое его доселе однообразному существованию. Дон Хайме без сопротивления отдался тому, что совсем недавно пробуждало в нем лишь тяжелые предчувствия и невеселые мысли, – захватывающей игре оживших чувств, в которой единственным действующим лицом был он сам.

Без четверти пять дон Хайме последний раз обошел дом. В кабинете, одновременно служившем гостиной, все было на своих местах. Консьержка, трижды в неделю мывшая в квартирах полы, аккуратно протерла висящие в зале зеркала; тяжелые портьеры и полуприкрытые ставни создавали в зеркальном отражении уютный золотистый полумрак. Без десяти пять он последний раз осмотрел себя в зеркале, поспешно пригладил волосы и расправил складки одежды. На нем был привычный рабочий костюм – рубашка, узкие брюки, тонкие кожаные туфли; все безупречной белизны. Поверх костюма он надел темно-синюю куртку английского сукна, вышедшую из моды, довольно заношенную, но удобную и легкую, которая – он знал это – придавала ему безупречно элегантный вид. Вокруг шеи он повязал платок из тонкого белого шелка.

Когда маленькие настенные часы уже готовы были пробить пять, он сел на диван в кабинете, положил ногу на ногу и рассеянно открыл книгу, лежавшую на соседнем столике: потертый том «Мемориала Святой Елены» [25]. Он перевернул несколько страниц, тщетно пытаясь сконцентрировать внимание на чтении, однако вскоре вновь поднял взгляд на часы: семь минут шестого. Он посетовал было на женскую неточность, но внезапно его охватил страх: а что, если она не появится? Он уже начал терять надежду, как вдруг раздался стук в дверь.

Фиалковые глаза смотрели на него лукаво и оживленно.

– Добрый день, маэстро.

– Добрый день, сеньора де Отеро.

Она обернулась к служанке, стоявшей позади нее на лестнице. Дон Хайме узнал смуглую девушку, открывшую ему дверь на улице Рианьо.

– Ты свободна, Лусия. Зайди за мной через час. Девушка подала хозяйке маленькую дорожную сумку и, поклонившись, вышла на улицу. Адела де Отеро вытащила из шляпки длинную булавку и протянула шляпку и солнечный зонтик маэстро. Затем она сделала несколько шагов по кабинету, и, остановившись напротив портрета, произнесла те же слова, что и накануне:

– Какой красивый человек!

Дон Хайме заранее обдумал, какой прием следует оказать даме, и решил держать себя с ней так же, как со всеми остальными учениками. Он нахмурился и покашлял, словно давая понять, что Адела де Отеро явилась к нему не для того, чтобы рассматривать портреты его предков. Холодным и одновременно учтивым жестом он пригласил ее пройти в зал. Она посмотрела на него с интересом и удивлением и покорно кивнула в знак согласия, словно послушная школьница. Маленький шрам в правом уголке рта походил на загадочную улыбку, столь волновавшую дона Хайме.

Войдя в зал, маэстро отдернул одну из портьер, и в окно ворвался поток солнечного света, вспыхнувшего в высоких зеркалах. Лучи солнца ярко осветили сеньору де Отеро, превратив ее замерший против света силуэт в золотой столп. Она огляделась, приятно удивленная обстановкой этого необычного помещения; у нее на груди сверкнул камешек фиалкового цвета. От дона Хайме не ускользнуло, что эта загадочная особа всегда надевала что-нибудь под цвет глаз; их редкий оттенок она умела использовать с выгодой для себя.

– Как мило! – воскликнула она с неподдельным восхищением. Дон Хайме бегло окинул взглядом зеркала, старинное оружие, портьеры и пожал плечами.

– Обычный зал для фехтования, – возразил он, но в глубине души был польщен.

Она отрицательно покачала головой и покосилась на свое отражение в зеркале.

– Нет, не обычный. Этот рассеянный свет, старинные шпаги на стенах, темные портьеры… – Ее глаза несколько дольше обычного вглядывались в глаза дона Хайме, который смущенно отвернулся. – Наверное, тренироваться здесь – настоящее удовольствие, дон Хайме. Все это так…

– Старомодно?

Она нахмурилась, не улыбнувшись шутке.

– Я не то хотела сказать. – Чуть хрипловатый голос звучал неуверенно, она искала подходящее определение. – Я хочу сказать, что здесь… витает дух декаданса. – Она повторила слово, словно оно пришлось ей по вкусу. – Декаданс в его самом прекрасном значении; это как увядший цветок или хорошая старинная гравюра. Когда я с вами познакомилась, я подумала, что ваш дом именно таков.

Дон Хайме нетерпеливо переступил с ноги на ногу. Близость этой женщины, ее непринужденное поведение, граничащее с бесстыдством, жизненная сила, исходившая от ее великолепного тела, приводили его в трепет. Дон Хайме твердо решил не позволять наваждению овладеть собой. Он постарался перевести разговор на интересную для них обоих тему и спросил ее, не принесла ли она с собой более подходящего платья. Адела де Отеро успокоила его, указав на маленькую дорожную сумку.

– Где я могу переодеться?

Дону Хайме показалось, что в ее голосе прозвучал вызов; досадуя на себя, он отогнал вздорные мысли. В то же время он чувствовал, как его все больше захватывает эта необычная игра, и усилием воли приказал себе не уступать пустым старческим бредням. Он сухо указал ей на дверь чулана, где обычно переодевались ученики, и, не обращая на нее более внимания, словно позабыв о ее присутствии, стал проверять крепость одной из досок помоста, возвышавшегося на полу. Когда она проходила мимо него к гардеробной, он искоса взглянул на ее лицо и заметил на губах легкую усмешку, которую тут же объяснил игрой света и тени или обманчивым впечатлением от странного шрама, придававшего ее лицу загадочное выражение. Она прикрыла за собой дверь, но не плотно, а оставив щель в несколько дюймов. Дон Хайме сглотнул, стараясь сохранять спокойствие. Узкая щель полуприкрытой двери притягивала его взгляд, словно магнит. Борясь с магическими чарами, исходившими из гардеробной, он упрямо рассматривал носки своих туфель. До него донесся шорох нижней юбки, и ему неумолимо представилось смуглое тело в душном полумраке чулана. Он с досадой отогнал от себя навязчивое видение.

«Ради всего святого! – Все его существо превратилось в немую мольбу, хотя он не ведал, к кому именно она обращена. – Ведь это же знатная дама!»

Он сделал два шага по направлению к одному из окон, поднял голову, и ослепительные лучи солнца разогнали вздорные мысли.

Адела де Отеро сменила свое муслиновое платье на амазонку коричневого цвета без единого украшения; юбка была легкая и достаточно короткая, чтобы не сковывать движений, но при этом достаточно длинная, чтобы скрыть ноги, оставляя неприкрытыми обтянутые белыми чулками лодыжки лишь на несколько дюймов. На ней были спортивные тапочки на плоской подошве, придававшие ее движениям грацию балерины; белая блузка с застежкой на спине и круглым вырезом без воротника; блузка была довольно тесная и подчеркивала форму груди, взглянув на которую старый учитель фехтования почувствовал смущение и неловкость. При ходьбе ее мягкие плоские туфли придавали ей изящество великолепного животного и одновременно подчеркивали в ней что-то мужское – дон Хайме давно заметил это необычное сочетание в ее четких, легких и гибких движениях.