Дмитрий Миропольский - Тайна трех государей

Он махнул рукой.

– Проветрить здесь не мешало бы, вот что.

На стене краснела кнопка в коробке под стеклом с надписью «Разбить при пожаре». Псурцев врезал по стеклу локтем. Где-то загудел электродвигатель, послышалось тихое журчание – и через несколько секунд из форсунок на потолке во все стороны ударили тонкие струи воды. Генерал удовлетворённо кивнул.

– Вот что значит военные люди! Положена объекту система пожаротушения? Будьте любезны – работает.

Салтаханов прижался к стене, пытаясь укрыться от холодного душа.

– Ничего, – утешил его Псурцев, – не сахарные, не растаем. Зато воздух родины станет чище.

Впрочем, несмотря на куртку с капюшоном, понапрасну мокнуть он тоже не стал и последовал примеру Салтаханова…

…а тот использовал передышку, чтобы осмыслить ситуацию, – до сих пор времени не было, всё происходило слишком быстро. Ситуация выглядела хреново, как ни посмотри. Салтаханов начал прикидывать ещё менее радостные перспективы, но его снова отвлёк Псурцев:

– Вон он, родимый!

Душ с потолка иссяк так же быстро, как начался. Ковчег стоял в луже грязной воды: потоком с него смыло налипшую землю.

Псурцев и Салтаханов, отряхиваясь и протирая забрызганные очки противогазов, подошли поближе к сундуку размером с хороший кухонный стол на коротких ножках в форме львиных лап. Сквозь толстые кольца на бортах были пропущены шесты для переноски. Крышку венчали фигуры херувимов, глядящих друг на друга. С ангельских крыльев, распахнутых на полутораметровой высоте, срывались последние капли. Рядом с Ковчегом мокрым золотом блестели контейнеры.

Генерал хлопнул себя по бокам и захрипел мембраной:

– Теперь понятно, в чём закавыка была! А эти, значит, допетрили… Чуешь, Салтаханов? Профессор-то прав оказался! И Книжник в корень смотрел. Троица наша – эгрегор самый настоящий. Избранные, мать их…

Избранные понемногу приходили в чувство. Одинцов попытался встать, но упал на колени в лужу. Пришлось ему, опираясь на кресло, втащить себя обратно. Он пощупал опустевшие карманы в поисках оружия, угрюмо глянул на Салтаханова и принялся растирать уши. Ева непослушными пальцами отлепляла от лица мокрые волосы, пытаясь убрать их с глаз. Мунин блуждал по сторонам близоруким мутным взглядом и боролся с тошнотой.

– Ствол где? – рявкнул генерал. – Что ж я тебе всё время напоминать должен!

Салтаханов поспешил направить пистолет на троицу. Псурцев осторожно коснулся рукой края крышки Ковчега и громко спросил:

– Всё собрали? Ничего не забыли?.. Эй! Я говорю, Ковчег в сборе или как?

– На улицу нам надо, – прокряхтел Одинцов. – Свежим воздухом подышим, погуляем, потолкуем…

– Весёлый ты парень, майор. Ладно… Историк, что скажешь? Здесь всё, или где-то ещё что-то осталось?

– Кто… вы… такой? – Мунин прищурился, пытаясь разглядеть Псурцева.

– Я задал вопрос, – даже через мембрану в голосе генерала прозвенел металл. – Отвечать быстро!

– Да пошёл ты…

Историк добавил пару неуклюжих матюгов и закашлялся. Псурцев на мгновение опешил, а Одинцов посмотрел на Мунина с уважением.

– Понятно, – генерал повернулся к Салтаханову. – Теряем время. Значит, так. Бабу забираем с собой, майора и этого – в расход.

Салтаханов замешкался, не понимая: Псурцев блефует, чтобы заставить троицу говорить, или отдаёт приказ?

– В расход, – он сглотнул, – прямо сейчас?

– Нет, ёпть, завтра! – рассвирепел Псурцев. – До чего ж вы мне все надоели!

Он потянул из кобуры пистолет. В памяти Салтаханова промелькнула виденная накануне гравюра из альбома Книжника: волк Фенрир, который в последней схватке убивает великого Одина и гибнет сам… Генеральский «стечкин» с глушителем был намного длиннее обычного, поэтому вынимался дольше. Салтаханов не стал ждать и нажал на спуск.

Скорострельность у Glock в автоматическом режиме действительно сумасшедшая. Меньше чем за секунду под бетонными сводами звонко грохнули девятнадцать выстрелов – и девятнадцать пуль в клочья разнесли маску генеральского противогаза.

Псурцев рухнул, обдав Салтаханова брызгами воды. От головы его остались ошмётки резины с осколками очков, из-под которых в луже на полу растекалось месиво. Мунин отвернулся, его наконец вытошнило. Ева заткнула уши и зажмурилась.

Салтаханов стрелял в человека первый раз в жизни. Оторвать взгляд от тела Псурцева он не мог, но привычным движением вставил в Glock новую обойму – и краем глаза успел заметить движение Одинцова…

…который собрался с силами, выпрыгнул с места и сшиб Салтаханова с ног. Пистолет отлетел в сторону; сцепившиеся мужчины покатились по мокрому полу. Мышцы Одинцова повиновались плохо – забористый газовый коктейль генерала продолжал действовать. Салтаханов вывернулся из захвата, отработанным борцовским приёмом перебросил Одинцова через себя и навалился сверху, сжимая горло…

…но тут ему на спину плюхнулся подоспевший Мунин, схватил за воротник пиджака и попытался оттащить. Салтаханов резко ударил назад локтем; историк вскрикнул и ослабил хватку…

…а Салтаханов через мгновение тоже замер, потому что в лоб ему больно уткнулся Glock, который обеими руками стискивала Ева.

– Убью! – выдохнула она.

Израильский фургон тихо урчал двигателем на улице у входа в бомбоубежище.

Они сидели в пассажирском отсеке. Ева съёжилась под мужской курткой, наброшенной на плечи. Несмотря на вялые возражения компаньонов, Одинцов снял сухую одежду с израильтян, которых расстрелял Псурцев: промокшей троице надо было переодеться.

Мунин выпросил-таки оружие у Одинцова и с грозным лицом упирал в бок Салтаханова трофейный «стечкин». Ни Мунин, ни Салтаханов не знали, что патроны из обоймы Одинцов на всякий случай вытащил.

В багажнике «лендровера» генерал очень кстати оставил большую армейскую аптечку. Одинцов в ней порылся; принял нужные таблетки, чтобы скорее очухаться, и выдал Мунину с Евой. Пара шприцев с антидотом, найденных у Псурцева, израильтян спасти уже не могли, зато пригодились Салтаханову: он хватанул остатков газа, когда с него сорвали маску.

Печка жарила вовсю, но свежий воздух для отравленных сейчас был важнее тепла. Одинцов опустил стёкла, высунул нос наружу, несколько раз глубоко вдохнул и обратился к Салтаханову:

– Так с какого перепугу ты генерала завалил, а?

– Ствол вообще-то можно убрать, – покосившись на Мунина, проворчал Салтаханов…

…и поделился некоторыми соображениями, которые помог сформулировать противопожарный душ.

За всё время, пока Салтаханов контролировал связь, Псурцев ни разу ни с кем не совещался и все решения принимал самостоятельно. В том числе – насчёт поездки в бомбоубежище. То есть товарищ Третий не согласовал операцию ни с товарищем Вторым, ни с товарищем Первым. На захват Ковчега он решился по собственной инициативе.

Про то, что Псурцев на пару с Салтахановым штурмовал убежище, провёл газовую атаку, уничтожил полтора десятка человек и ненадолго захватил-таки Ковчег Завета, никто не знает. О прежних действиях генерала тоже никому не известно: по его приказу вчера ликвидировали Арцишева, посвящённого в детали операции; записей было велено не делать, и академиков Псурцев использовал втёмную – так же, как Салтаханова.

Генерал оттёр от Ковчега президента Интерпола и заключил какой-то договор с Вейнтраубом, у которого своих ассистентов хватает. Слишком осведомлённый офицер генералу с миллиардером ни к чему. Псурцев уже подставил Салтаханова с убийством учёных и наверняка собирался списать на него другие трупы, сколько бы их ни было. А значит, жить Салтаханову оставалось до тех пор, пока Ковчег не попадёт генералу в руки…

– Бедняга! Тебя, оказывается, жалеть надо, – съязвил Одинцов.

– Не надо. Но академики меня будут искать так же, как и вас, – Салтаханов снова покосился на грозного Мунина. – Понятно же, что я теперь с вами, а не с ними.

– Ничего не понятно, – возразил Одинцов. – С нами ты случайно, а с ними всю дорогу. Скажешь, что труп генерала – это моих рук дело, и они тебе поверят, ты же герой! Ещё чуть-чуть, и меня бы прикончил.

– Он спасал себе жизнь от тебя, – вмешалась Ева. – А сначала спасал нас.

– Он оба раза себя спасал. И в генерала пальнул, когда тот собирался его пристрелить.

– Нет. Сначала мозг делает решение, потом человек его понимает. Мозг работает раньше на тридцать секунд. Это очень много. Салтаханов давно хотел стрелять, просто не сразу знал.

Одинцов сердито уставился на Еву, а Мунин заговорил, по-прежнему упирая пистолет в Салтаханова:

– Может, он просто подумал хорошенько? Прусский король Фридрих говорил, что если бы солдаты начали думать, ни один не остался бы в строю. Вот и Салтаханов тоже…

– Слышь, ты! – возмутился Салтаханов и тут же получил тычок стволом в рёбра.