Элизабет Гилберт - Происхождение всех вещей

Однако, узнав о чудаковатых воззрениях Уоллеса и ознакомившись с его пылкой и бесстрашной аргументацией, Альма почему-то полюбила Уоллеса еще сильнее. За прошедшие годы она узнала его (узнала анонимно и на расстоянии, разумеется) как смелого мыслителя, и чем старше становилась, тем больше ценила в нем эту смелость. Ее собственная жизнь становилась все спокойнее, но Уоллес по-прежнему поднимал громкий шум везде, куда ни попадал. В нем не было ничего от аристократической сдержанности Дарвина; озарения, случайные идеи и непроверенные теории сыпались из него как из рога изобилия. И Уоллес никогда подолгу не придерживался одной теории, как бабочка порхая от причуды к причуде.

Самыми невероятными из своих увлечений Уоллес, естественно, напоминал Альме Амброуза, и это заставило ее проникнуться к нему еще большей симпатией. Как и Амброуз, Уоллес был мечтателем. Он хотел верить в чудеса. Спорил, что нет ничего важнее, чем изучение того, что, по всей видимости, противоречило законам природы, — ибо кто мы такие, чтобы утверждать, будто нам понятны эти законы? Все в мире кажется чудесным до того, говорил он, как мы раскроем тайну. Первый человек, увидевший летучую рыбу, рассуждал Уоллес, тоже, должно быть, подумал, что стал свидетелем чуда, а первый человек, впервые описавший летучую рыбу, должно быть, прослыл вруном. Альме нравились его шутливые и упрямые аргументы. Она часто думала, что он бы очень пришелся ко двору в «Белых акрах».

При этом Уоллес не отказался от своих более традиционных научных исследований — ни в коей мере! В 1876 году он опубликовал свой шедевр: «Географическое распространение животных», которому суждено было навек прославиться как наиболее авторитетному труду по зоогеографии, когда-либо написанному человеком. Это была потрясающая книга. Внучатой племяннице Альмы, Мими, пришлось прочитать ее вслух почти целиком — глаза самой Альмы к тому времени совсем уже плохо видели, — и в душе Альма аплодировала Уоллесу за этот блестящий труд, а порой, даже не замечая, делала это вслух.

Тогда Мими отрывалась от чтения и спрашивала:

— Этот Альфред Рассел Уоллес вам очень нравится, да, тетушка?

— Это принц науки! — с улыбкой отвечала Альма.

Однако Уоллес вскоре вновь подпортил свою спасенную гениальной книгой репутацию, все глубже вовлекаясь в политику — он рьяно поддерживал аграрные реформы, женскую эмансипацию и права бедных и обездоленных. Он просто не мог удержаться, чтобы не ввязаться в драку. Друзья и высокопоставленные почитатели пытались устроить Уоллеса на высокие посты в приличных учреждениях, но у него была репутация радикального мыслителя, и мало кто стал бы рисковать, взяв его на службу. Альму беспокоило его финансовое положение. Она чувствовала, что он не слишком разумно умеет распоряжаться деньгами. Уоллес попросту отказывался играть роль английского джентльмена — возможно, потому, что действительно не был никаким английским джентльменом, а был склонным к авантюрам простолюдином, который никогда не думал, прежде чем сказать, и никогда не медлил, прежде чем опубликовать свои работы.

— Давай же, Альфред, — бормотала Альма, услышав о последнем устроенном им блестящем — или возмутительном — скандале. — Покажи им, мой мальчик. Покажи им!

Вслух Дарвин ни разу не сказал о Уоллесе ни одного плохого слова, как и Уоллес о Дарвине, но Альме всегда было интересно, что же эти двое — такие блестящие ученые, но столь противоположные по темпераменту люди — на самом деле думают друг о друге. Ответ на этот вопрос она получила в 1882 году, когда Чарлз Дарвин умер, а Альфред Рассел Уоллес, повинуясь недвусмысленным указаниям великого ученого, нес его гроб на похоронах.

Они любили друг друга, поняла она. Они знали друг друга и поэтому любили.

Эта мысль впервые за несколько десятков лет заставила ее ощутить глубокое одиночество.

Смерть Дарвина встревожила Альму; ей на тот момент было восемьдесят два года, и она чувствовала, что с каждым днем слабеет. Ему же было всего семьдесят три! Она никогда не думала, что переживет его. Чувство тревоги не покидало Альму несколько месяцев после смерти Дарвина. С ним словно умерла частица ее собственной жизни, о которой теперь никому не суждено было узнать. Впрочем, о ней и раньше никто не знал, но связь между ней, Дарвином и Уоллесом, несомненно, существовала — связь, которая так много для нее значила. Вскоре и Альма умрет, и тогда останется лишь одно звено их цепи — молодой Уоллес, которому на тот момент было около шестидесяти лет, следовательно, и он был уже далеко не молод. Если ничего не изменится, Альма умрет, так и не познакомившись с Уоллесом, как никогда не знала Дарвина. Такая судьба показалась ей очень печальной. Она не могла допустить, чтобы это случилось.

Альма задумалась. Она раздумывала почти год. И наконец начала действовать. Попросила Мими помочь ей написать учтивое письмо на фирменном бланке «Хортуса», приглашая Альфреда Рассела Уоллеса выступить с лекциями по теории естественного отбора в ботаническом саду «Хортус» в Амстердаме весной 1883 года. За потраченное и время и беспокойство она пообещала заплатить этому джентльмену гонорар в размере тысячи двухсот фунтов и, естественно, покрыть все его дорожные расходы. Когда дело дошло до гонорара, Мими опешила, но Альма спокойно отвечала:

— Я все оплачу сама, и, кроме того, мистер Уоллес нуждается в деньгах.

Далее в письме сообщалось, что мистера Уоллеса с радостью примут в комфортабельной семейной резиденции ван Девендеров, которая находится совсем рядом с ботаническим садом, в самом живописном районе Амстердама, что очень удобно. В саду работает немало молодых ученых-ботаников, которые будут лишь счастливы показать великому биологу все, чем богаты «Хортус» и город за его стенами. Ботанический сад сочтет за честь принять столь достопочтенного гостя. Письмо Альма подписала так: «С искренним уважением, мисс Альма Уиттакер, куратор мхов».

Ответ из Англии не замедлил последовать, и написала его супруга Уоллеса, Энни (отцом которой, как Альма, к восторгу своему, узнала еще несколько лет тому назад, был великий Уильям Миттен, специалист по фармацевтической химии и первоклассный бриолог). Энни Уоллес писала, что ее супруг с радостью приедет в Амстердам. Он прибудет девятнадцатого марта 1883 года и останется на две недели. Мистер Уоллес был безмерно благодарен за приглашение и счел предложенный гонорар весьма щедрым. В письме содержался намек, что предложение поступило в самое подходящее время, как и оплата.

Каким же он оказался высоким!

Этого Альма никак не ожидала. Альфред Рассел Уоллес был таким же долговязым, как Амброуз. Ему и лет было примерно столько же, сколько было бы Амброузу, если бы тот не умер, — шестьдесят; при этом он находился в отменном здравии, разве что немного сутулился. (А как иначе мог выглядеть человек, который провел много лет, склонившись над микроскопом?) У него были седые волосы и большая борода, и Альме пришлось бороться с желанием протянуть руку и коснуться его лица кончиками пальцев, чтобы точно понять, как он выглядит. Она уже плохо видела, и ей хотелось лучше узнать его черты. Но, разумеется, это было бы неприлично, поэтому Альма сдержалась. Но в то же время, увидев его, почувствовала, что приветствует самого лучшего своего друга на всем свете.

В начале его визита, однако, разразилась сущая суматоха, и Альма затерялась в толпе. Она была женщиной отнюдь не миниатюрной, спору нет, но уже пожилой, а во время больших сборищ пожилых женщин, как правило, оттесняют в сторону, даже если эти пожилые женщины самолично оплатили предстоящее мероприятие. Людей, желавших познакомиться с великим биологом-эволюционистом, нашлось немало, и внучатые племянницы и племянники Альмы, и все восторженные молодые ученые отняли у него много времени, осадив его, как женихи, добивающиеся расположения невесты. А Уоллес был так учтив и приветлив, особенно с молодыми. Он разрешил им всем продемонстрировать свои собственные проекты и спросить у него совета. Разумеется, они захотели провести его по Амстердаму, и, таким образом, несколько дней ушло на глупые туристические забавы.

Потом были речь в пальмовой оранжерее, нудные вопросы журналистов и сановников и непременный долгий и скучный парадный ужин. Выступал Уоллес замечательно — как на лекции, так и во время ужина. Ему удалось избежать споров и одновременно ответить на скучные и невежественные вопросы о естественном отборе с ангельским терпением. Должно быть, жена его натаскала, подумала Альма. Молодец, Энни.

Альма все это время ждала. Ждать ей было не привыкать.

Со временем ощущение новизны прошло, и восторженные толпы поредели. Молодое поколение отвлеклось на другие забавы, и Альме удалось провести в обществе своего гостя несколько дней подряд. Несомненно, она знала его лучше других — и знала, что он не захочет до бесконечности говорить о теории естественного отбора. Вместо этого она увлекла его разговорами на темы, которые, как было ей известно, были ближе его сердцу — мимикрия бабочек, виды жуков, чтение мыслей на расстоянии, вегетарианство, порочное влияние на людей наследуемого богатства, его планы по упразднению биржи и прекращению всех войн, выступления в защиту самоуправления индейцев и ирландцев, утверждение, что так называемое дикое общество занимает более высокую эволюционную ступень, чем так называемое цивилизованное общество, призыв к британским властям упасть на колени и молить у мира прощения за зверства Британской империи, мечта построить модель Земли диаметром четыреста футов, которую можно было бы облетать на гигантском воздушном шаре в образовательных целях… и так далее и тому подобное.