Анатолий Карчмит - Рокоссовский. Терновый венец славы

Рокоссовский не упускал ни одного случая, чтобы поговорить с польскими гостями. На торжественных выпусках в военных академиях он всегда находил удобный момент для того, чтобы побывать в кругу польских офицеров, поздравить их и побеседовать накоротке — притом всегда на польском языке.

Сегодня на исходе дня, когда Рокоссовский редактировал статью для сборника «Великая битва на Волге», ему принесли Письмо от Белозерова. Он прочитал его, повертел в руках, будто сомневаясь, понял ли его, вышел из-за стола, закурил, прошелся по кабинету. Было видно, что письмо испортило ему настроение. И было за что переживать.

Наряду с рассказом о своей жизни, о работе, о семье, Белозеров пошел в атаку на решения двадцать второго съезда КПСС, наметившего программу построения коммунизма в нашей стране. Андрей рубил тут направо и налево.

Рокоссовский снова взял письмо и, раздумывая, прочитал небольшой отрывок вслух:

«Знаешь, Костя, у меня создается стойкое впечатление, что жизнь народа нашей страны заключается только в жертвенности. Не хватает хлеба, ходим в латаных штанах, едва сводим концы с концами, а тут на тебе — наше поколение уже будет жить при коммунизме. Это же бред, рассчитанный на то, чтобы народу вскрутить мозги. Неужели наши многострадальные люди не заслужили счастья при жизни? Ты извини меня, Костя, но я не могу справиться с эмоциями. Люди, поглощенные будущим, забывая о настоящем, напоминают мне ослов: чтобы заставить последних идти быстрее, на прикрепленной к их голове палке вешают вязанку сена. Осел постоянно видит ее перед собой и семенит за ней, чтобы ее схватить. И так, бедолага, трудится в надежде вдосталь поесть, бежит и бежит, пока не наступит его конец. Примерно таким методом мы строим наше будущее».

«Это уж слишком», — подумал Рокоссовский и лихорадочно принялся за ответ. Рокоссовский своим обостренным чутьем угадывал опасность в рассуждениях друга и просил его не впадать в крайности и вести более благоразумный образ жизни. В заключение он ему напоминает: «Ты, Андрей, как лунатик, гуляешь по крышам, но когда тебя разбудят, ты можешь провалиться в пропасть. Я настоятельно рекомендую жене и дочурке держать тебя в узде и не пускать на крышу. Ты же умный мужик и хорошо знаешь, что она может и поехать».

В конце 1966 года Рокоссовский сидел в своем кабинете и работал над будущей книгой. Зеленое сукно стола, свет, падавший из двух окон, спокойная и привычная обстановка — все это настраивало на рабочий лад. Сегодня он писал с удивительным чувством свободы и легкости, еле поспевая за мыслью. Одна треть книги, над которой он работал уже около года, была готова, и он, словно предчувствуя, что не так много осталось времени ходить по этой земле, старался ее побыстрее закончить. Пройдено много разных дорог, остались позади победы и неудачи, встречи с известными и простыми людьми, трудные для понимания исторические события. Все это надо было вспомнить, обдумать и правдиво рассказать людям. Маршал был твердо намерен сегодня посидеть за столом пять-шесть часов, но вот незадача — напросился на встречу знакомый еще по войне корреспондент, который собирался у него взять интервью в связи с семидесятилетием. Не лежала у него душа к разговорам, но газетчик оказался слишком настырным, и он не мог ему отказать.

Как было условлено, через четверть часа корреспондент уже сидел у него в кабинете и, применяя свои журналистские приемы, пытался маршала разговорить. Задав несколько дежурных вопросов и получив на них короткие ответы, сотрудник газеты натолкнулся на нежелание маршала вести какую-либо беседу. Было заметно, что стоять у него сегодня над душой бесполезно и что, вопреки общему мнению о веселом нраве Рокоссовского, в этот раз у него не было настроения.

— Можно задать вопрос не для печати? — спросил корреспондент.

— Пожалуйста, только покороче.

— Как вы относитесь к Никите Сергеевичу Хрущеву?

— В основном, как к шуту.

— Теперь меняются взгляды, подходы к проведению тех или иных операций в Великой Отечественной войне. Оказывается, роль Хрущева, а теперь Брежнева в истории военного искусства недооценивались. Как вы на это смотрите?

— Очень просто.

— А именно?

— Создается впечатление, что войну выиграли люди, которые ели больше всего каши из котла победоносных армий.

— В чем теперь ваше счастье?

— В моих внуках. — Лицо Рокоссовского потеплело. На щеках пробился болезненный румянец. — Старший, Костя, становится взрослым… Уже начинает басить. Хороший парень. Младший внук Павлик пошел только что в первый класс. Теперь мы неразлучные друзья: вместе учимся, вместе играем. — Маршал вышел из-за стола, открыл дверь. — Павлик, иди сюда!

Когда к нему подошел вихрастый малыш, с большими моргающими глазами, с вымазанными в чернилах пухленькими щечками, дедушка словно захмелел от радости.

— Вот он, мой ученик. — Рокоссовский вытер платком щеки внука, который крутил головой, чтобы избежать этой неприятной процедуры.

— Павлик, кем ты собираешься стать, когда вырастешь? — спросил корреспондент.

— Прокурором, — серьезно ответил малыш.

— О-о, как ты высоко берешь! — улыбнулся маршал и, повернувшись к подошедшей дочери, сказал: — Ада, у нас с представителем прессы пропал контакт. Может, ты ответишь на его вопросы?

— С удовольствием, — усмехнулась она, поглаживая волосы сына.

— Отлично! Вот это идея! Превосходно! — воскликнул сотрудник газеты.

— Даже интересно знать, что думает обо мне моя дочь, — сказал Рокоссовский.

Несколько часов подряд задавал вопросы корреспондент учительнице французского языка Аде Рокоссовской (она сохранила добрачную фамилию).

— Как вы относитесь к известности маршала Рокоссовского?

— Для меня он прежде всего был и остается отцом, близким, любимым человеком, который чинил мои куклы, помогал мне решать задачи по алгебре, читал Пушкина, Байрона, Мицкевича, Есенина, учил ездить на лошади, понимать и любить природу. Таковы почти все отцы, но мой все равно кажется мне самым добрым, самым чутким, самым умным и веселым.

— Как вы считаете, какой нрав у вашего отца?

— Мой отец очень веселый, остроумный и неунывающий. Он умеет шутить, петь песни, которых знает великое множество. Причем он поет не только русские песни, но и польские, и литовские. Он очень уважает талантливых людей и бережно к ним относится.

— Вы можете привести пример?

— Пожалуйста. Во время боев на Днепре, обходя позиции, он услышал прекрасную мелодию украинской народной песни, которая лилась из окопа. Он дослушал песню до конца, а затем подошел к солдату. Отец поговорил с ним, записал его фамилию и пообещал, что после освобождения Киева он направит его учиться пению в консерваторию. Солдат пытался отказываться, неудобно, мол, ему перед товарищами, они будут воевать, а он поедет песни распевать. Но командующий фронтом сдержал свое слово: рядовой Кривуля был откомандирован на учебу в киевскую консерваторию. Узнали мы об этом случае спустя несколько лет после войны из письма самого Кривули, ныне солиста Ленинградской оперы. Немало отец сделал и для того, чтобы получил возможность учиться пению и сын полка, сейчас известный исполнитель русских народных песен Иван Суржиков.

— Как вы считаете, почему Константин Константинович к семидесяти годам сумел сохранить такую спортивную осанку и моложавый вид?

— Это все потому, что он любит спорт. Особенно уважает волейбол и теннис, но футбола не любит. Когда идет по телевизору футбол, он говорит моему старшему сыну: «Костя, иди смотри, там уже твои «башашкины» бегают».

— Почему он так называет футболистов?

— Дело в том, что когда папа командовал Северной группой войск, туда приехала какая-то известная футбольная команда, где третьим номером играл защитник Башашкин, который в нетрезвом виде начал дебоширить в городе среди поляков. Скандал принял такой оборот, что пришлось вмешаться в это дело маршалу. Когда папа пытался его урезонить, тот артачился: меня вся Москва знает, когда возникает потребность сообразить на троих, то говорят: «Башашкиным будешь?» С тех пор папа предвзято относится к футболистам и называет их «башашкиными».

— Что еще вы могли бы сказать о маршале Рокоссовском?

— Мой папа страстно любит природу. Он может часами бродить по лесу в поисках грибов, ягод, уважает охоту и рыбалку. Если бы вы знали, как он обожает розы! Отец не расстается с ними всю свою жизнь. Теперь он их выращивает на даче. Обзавелся специальной литературой и ухаживает за ними сам. Я очень рада, что любовь к природе он передаст и внукам.

— Неужели ваши отношения с отцом всегда были такими безоблачными?

— Почему, всякое бывало. Иногда сгущались тучи. Он мог быть строгим и требовательным. После войны я, как и большинство моих сверстников, стояла перед выбором жизненного пути. Война помешала нам кончить школу. Каково было садиться вновь за парту? Отец же советовал учиться, несмотря ни на что. Я противилась, тогда он поставил вопрос очень серьезно: я сажусь за парту или лишаюсь его уважения. Всю оставшуюся жизнь я буду благодарить его за тот ультиматум.