Стивен Сейлор - Рим. Роман о древнем городе

Он молил богов, чтобы не пришлось выбирать между ними.

Луцию Пинарию снился старый, повторявшийся вновь и вновь сон, напоминавший о реальном кошмаре, который ему довелось пережить в далекой юности в мартовские иды.

В этом сне он являлся одновременно и участником, и созерцателем событий, вроде бы осознававшим, что это сон, но неспособным его прервать. Цезарь умер. Огромная толпа собралась, чтобы услышать оглашение его завещания. Весталка достала свиток. Марк Антоний развернул его и начал читать. Хотя Луций стоял в первых рядах толпы, он не мог расслышать упоминавшихся имен – уши его заполнял гомон волнующейся толпы, подобный шуму морских волн. Он и рад был бы призвать окружающих к молчанию, но не мог открыть рот и вымолвить хоть слово.

Внезапно с содроганием Луций пробудился. Его трясло, тело покрылось потом. Этот сон, точно старый неумолимый враг, преследовал его все прошедшие годы, насмехаясь над воспоминаниями его юности и теми блестящими перспективами, которые смерть Цезаря разбила вдребезги. Но за долгое время Луций так свыкся, почти сроднился с этим сном, что в чем-то почти уподобился старому другу. Где еще, если не во сне, мог он увидеть лицо Антония, живого, во цвете лет?

Протерев сонные глаза, он вернулся к действительности. Сон истаял.

Вопреки всему, Луций Пинарий дожил до преклонных лет. Ему было шестьдесят. Многие, очень многие из его поколения сложили головы в гражданских войнах, последовавших за гибелью Цезаря. Уцелевших забрали в царство Гадеса несчастные случаи и болезни. Но Луций оставался в живых.

Он поднялся с кровати, облегчился в комнатный горшок и набросил тунику. Позднее, поскольку сегодня такой важный день, ему придется надеть сенаторскую тогу, но пока можно обойтись и туникой.

Повар приготовил незатейливый завтрак – мука, смешанная с молоком и водой и подслащенная медом. Зубы у Луция, в его-то годы, оставались крепкими, но вот сказать то же самое о желудке было нельзя, и он предпочитал обходиться легкой пищей. Прожевывая сладковатую кашицу, он мысленно вернулся к бесконечным празднествам, имевшим место в Александрии. Вина из Греции, финики из Парфии, крокодиловы яйца с берегов Нила, прислужницы из Нумидии, танцовщицы из Эфиопии, куртизанки из Антиохии… Что бы ни говорили люди об Антонии и Клеопатре, никто не мог отрицать, что толк в пирах они знали. Особенно это проявлялось в последние месяцы и дни, в преддверии их неизбежного конца.

Так или иначе, но из-за этого сна Луцию вновь вспомнился Антоний, и эти воспоминания пробудили печаль. Сладкая кашица в его рту приобрела привкус горечи. Однако сегодня следовало думать не о прошлом. Сегодня надлежало думать о будущем, потому что сегодня прибывал его внук.

Стоило старику подумать о юноше, как раб-привратник доложил, что молодой Луций Пинарий дожидается в передней.

– Уже? – удивился Луций. – Что-то рановато. Ну да ладно, он может подождать несколько минут, созерцая изображения предков, пока я пропихиваю эту кашу себе в глотку. Тем временем прикажи подать носилки к парадному входу.

– Какие носилки, господин?

– О, я думаю, те, затейливые. С желтыми занавесками, расшитыми подушками и всеми этими медными побрякушками. Сегодня особый день.

– Давным-давно, еще до того, как у меня начали скрипеть коленки, я похаживал в бани Агриппы, даром что они находятся у самого Марсова поля. Но вот полюбуйся – нас, двоих римских мужчин, несут по улицам на носилках. Я краснею при мысли о том, что подумали бы наши предки о подобной изнеженности.

Луций улыбался внуку, который сидел рядом с ним и, кажется, радовался прогулке. Во всяком случае, он подался вперед, вытянул шею и жадным до впечатлений взглядом десятилетнего мальчика вбирал все, мимо чего их проносили. В идеале Луцию следовало совершить то, что он задумал, когда внук получит право надеть тогу. Но он не мог ждать так долго, ибо вполне мог и не дожить до этого знаменательного дня. Лучше уж позаботиться обо всем заранее, пока у него бьется сердце да и мозги на месте.

– А почему это поле называют Марсовым, дедушка?

– Дай-ка вспомню. Сдается мне, что в давние-предавние времена его называли полем Маворса. Так, кажется, в древности называли Марса. Думаю, кто-то возвел здесь его святилище с алтарем, ну а уж с алтаря имя бога перешло на всю местность.

– Насчет Марса я понимаю, но при чем здесь поле? Что-то я никакого поля не вижу, одни улицы и дома.

– А, понимаю, что ты имеешь в виду. Да, сейчас тут все застроено, но так было не всегда. Я, например, сам помню то время, когда Марсово поле или, во всяком случае, значительная его часть оставалась открытой небу и использовалась как плац для обучения войск или как место многолюдных собраний. Но с тех пор город сильно разросся, включив в себя каждый клочок земли между древними стенами и Тибром. О, вижу, нас сейчас проносят мимо Помпеева театра. Когда его открыли, мне было примерно столько же лет, сколько тебе сейчас.

Глаза Луция непроизвольно переместились к главному портику. Всякий раз, оказываясь возле Театра Помпея, он не мог не вспомнить о том событии, свидетелем которого ему довелось здесь стать. Однако говорить об этом он отнюдь не желал и был рад, что мальчик не задает лишних вопросов.

– А видишь тот храм, впереди? Это Пантеон, построенный правой рукой императора Марком Агриппой. А рядом с Пантеоном тот же Агриппа открыл бани – тому уж двадцать лет. В ту пору открытие публичных бань было событием огромного значения, ведь прежде ничего подобного в Риме не было. Ну а с открытием бань поблизости начали расти аркады с торговыми рядами.

Мальчик нахмурился:

– Что же это получается, дедушка. Если до Агриппы в Риме не было бань, то, выходит, горожане не мылись?

Луций улыбнулся. Его внук, по крайней мере, выказывает интерес к прошлому. Не то что многие, предпочитающие ничего не вспоминать и делать вид, будто Рим всегда пребывал в мире и управлялся императорами. Словно никогда и не было ни республики, ни череды гражданских войн, ни человека по имени Антоний.

Ну вот, опять ему вспомнился Антоний.

– Мылись, конечно, люди и до Агриппы, и бани в Риме были. Но таких больших и красивых не было никогда. Кроме того, впервые доступ туда был бесплатным, свободным для всех, что сделало их весьма популярными. Таков был подарок императора Риму. В эти бани люди стали ходить не столько чтобы помыться, сколько на других посмотреть и себя показать. Тем более что различия в имущественном и общественном положении не так видны, когда все вокруг голые и мокрые.

Луций рассмеялся:

– Это ты, дедушка, здорово сказал.

– Стараюсь, внучек. Кстати, о банях – вот и они.

Луций очень любил утренние часы. Время, проводимое с внуком, было для него драгоценно, а возможность отвлечься на бани была одним из самых приятных аспектов городской жизни. День старого Луция начинался с бритья, которым занимался особо доверенный раб. Внук наблюдал за этой процедурой с огромным интересом. Его отец в настоящее время носил бороду, поэтому дома мальчик не имел возможности полюбоваться скольжением отточенного лезвия по мужскому лицу.

После бритья они выходили наружу, к открытому бассейну – рукотворному озеру, как некоторые его называли, – и плавали вдвоем от берега к берегу. Гребки мальчика были неравномерными, но дыхание ровным, а это уже неплохо. Как бы ни сложилась в будущем его судьба, юному Луцию, скорее всего, случится плавать на кораблях, и тут уж умение держаться на воде может оказаться жизненно важным. Сколько храбрых воинов Антония пошли ко дну после несчастной для него битвы при Акции. Они погибли не потому, что их увлекла под воду тяжесть доспехов, а потому, что просто не умели плавать.

Ну вот и опять он поймал себя на том, что думает об Антонии!

Когда гимнасиарх устроил серию забегов по дорожке возле пруда, Луций-старший уговорил внука принять участие в соревновании и был рад тому, что мальчик победил в двух первых забегах. В третий раз он проиграл, но противник опередил его лишь чуть-чуть. Луций-внук был прекрасным бегуном.

Другой гимнасиарх устраивал состязания борцов, все участники которых были гораздо старше и сильнее юного Луция, занявшего вместе с дедом место среди зрителей. Борцы соревновались по греческому обычаю, нагие. Их тела были смазаны оливковым маслом, что, с точки зрения старшего Луция, как и передвижение по городу на носилках, содержало в себе упадочнический элемент. Ну что бы сказали на это предки? Истинные римляне предпочитали такой забаве смертельные бои гладиаторов.

Луцию вспомнилось, как император, ведя войну против Антония и Клеопатры, яростно обвинял царицу Египта, гречанку по крови, в том, что она развратила римлянина Антония излишествами и роскошью Востока. Однако стоило ему восторжествовать над соперниками, как об исконной простоте нравов и вспоминать перестали. Рим под его властью стал более космополитическим городом, чем когда-либо прежде. Он позволил Агриппе построить бани. При нем расцвели культы диковинных иноземных богов. Он всячески потворствовал стремлению римлян к развлечениям и удовольствиям.