Александр Филимонов - По воле твоей. Всеволод Большое Гнездо

Первая жизнь его осталась далеко — в детских и юношеских годах, полных скитаний и надежд, удивления и разочарований, жаркой ненависти и нежной любви. Это было время, когда все происходит впервые, и потому события этой первой жизни так ярко и навсегда запоминаются. Сердечные порывы определяли тогда поступки и мысли юного Всеволода.

Вторая жизнь началась, когда Всеволод стал великим князем. Теперь руководителем его и помощником должен был стать — и стал — его ум, трезвый и расчетливый, хитрый и осторожный. Ум помог великому князю стать сильнее всех, победить врагов, укрепить свою власть. Умом своим великий князь гордился, любил его и дорожил им. Ни удаче, ни чьей-то помощи, а только уму он был обязан тем, что вторая его великая жизнь была такой долгой и значительной.

И вот пришло время третьей жизни, подчиненной душе. Именно душа становилась сейчас главной. Она, душа, была тем, что останется, когда умрет тело. Нужно было готовиться к неизбежному, готовить душу к своему уходу, а потом уйти вместе с ней. Это было для великого князя самое желанное, но вступить в эту третью жизнь он сможет, лишь когда почувствует уверенность и покой.

Обрести все это он надеялся после того, как утвердит среди сыновей свою последнюю волю. Однако все получилось не так, как ожидал князь.

Появилась неожиданная помеха — сыновнее неповиновение. Константин отказался прибыть ко двору. Заявил, что не отдаст Ростов Георгию, давал понять, что, как старший сын, не видит особой отцовской милости в том, что получит великое княжение — оно и так принадлежит ему по праву. Требовал Владимир и Суздаль себе в придачу к Ростову. Он желал стать единовластным хозяином всей Владимирской земли, а потом уже своей рукой раздавать уделы братьям.

Впервые в жизни великий князь сталкивался с неповиновением сына. Оно сначала даже не разозлило его — было ему непонятно. Ведь он придумал поделить все между братьями так, чтобы никого не обидеть, не ущемить. Не то чтобы великий князь растерялся — он просто не знал, как поступить. Ведь все, казалось, было заранее предопределено: Константину самой судьбой назначалось сесть на владимирский стол, Георгию же, не получавшему великого княжения, нужно было возместить это богатым и обширным уделом. Всеволод Юрьевич послал за Константином вторично, как будто никакого отказа от него не получал.

Второй ответ Константина оказался таким же, как первый.

И тогда великий князь объявил, что созывает представителей от всех городов Владимирского княжества. Во все стороны полетели гонцы, и вскоре, на исходе зимы, в стольный город начали отовсюду съезжаться бояре, купцы, священники, знатные горожане и воинские начальники. Великий князь собирал большое собрание.

И настал день, когда они все предстали перед ним — словно сама Владимирская земля глядела на своего князя сотнями глаз. Все эти люди взросли под властью великого князя, служа ему, при нем достигли своего положения и наживали свое состояние, а значит, он мог в какой-то степени считать их творением рук своих. Все лица подданных казались ему знакомыми — многих из присутствующих он знал, а в остальных узнавал свою Русь — простодушную и лукавую, буйную и кроткую, скупую и щедрую. Сколько таких лиц прошло перед великим князем за всю долгую жизнь! Люди сражались и умирали за него, радовались его успехам, горевали вместе с ним над неудачами. Был ли он виноват перед ними? Наверное, был. Власть не может быть одинаковой для всех. Были ли они виноваты перед ним? Может быть. Он не собирался оправдываться перед ними и не хотел оправданий от них. Он был их государем и собрал здесь, в просторной княжеской гриднице, чтобы объявить им свою верховную волю.

Он начал без предисловий:

— Князь Константин, старший сын мой, мне не послушен. Поэтому наследовать мне не может. Говорю вам всем, что княжение великое владимирское отдаю по моей смерти другому сыну моему — князю Георгию. Такова моя воля. Вам же велю присягать ему на верность и на том целовать крест святой. Ему же, Георгию, поручаю свою княгиню и младших братьев, чтобы был им отцом и защитником. Согласны ли вы?

Не ожидая скорого ответа, Всеволод Юрьевич оглядел собравшихся. Большинство было озадачено таким неожиданным заявлением. Именно Константина видели они над собой князем, привыкли к этой мысли, и расстаться с ней сразу было нелегко. Кроме того, великий князь знал, что строгого и с виду неприступного Константина любят больше, чем радушного и веселого Георгия.

Великий князь не ждал от своих подданных отказа. Не важно, кто из его сыновей им больше нравится, главное было в том, что пока он, государь и великий князь Владимирский Всеволод Юрьевич, жив, его воля служила им законом, хотя бы она была направлена против их выгод и личных желаний. Но ему требовалось их согласие, высказанное всеми в присутствии всех, чтобы никто не посмел впоследствии от него отказаться.

Однако они молчали. Никто не спешил выражать его первым.

Выручил боярин Михаил Борисович. Выступив вперед, он размашисто поклонился великому князю и провозгласил:

— Государь, великий княже! Сделаем все, как ты хочешь, по воле твоей!

И вслед за ним собрание многоголосо подтвердило:

— Сделаем… по воле твоей…

— По воле твоей, княже…

— По твоей воле, государь…

Итак, новый наследник был назначен и утвержден. Дальше все прошло как положено: епископ Иоанн принял от каждого клятву и крестоцелование. Последним ко кресту подвели князя Георгия, который поклонился отцу, поклонился собранию и поклялся быть народу отцом и заступником.

Перед тем как распустить всех по домам, великий князь устроил угощение. Пир получился шумный, но как ни выкрикивали бояре славу Всеволоду Юрьевичу и сыну его, князю Георгию, как ни старались рожечники и песельники добавить веселья к вину и яствам, все же это не могло заглушить озабоченности, что неотвязно владела большинством. Выборные от городов были в основном люди старые, битые жизнью и опытные. Они очень хорошо представляли себе, что бывает, когда один богатый и сильный князь считает себя несправедливо обойденным другим сильным и богатым князем. Разъезжались по своим городам удрученные, несмотря на то что великий князь на прощанье обласкал их и щедро одарил каждого.

Опасения их вскоре стали подтверждаться. Из Ростова пришли известия о том, что князь Константин заявил о своем несогласии с волей отца, но обвинял во всем почему-то не великого князя, а брата своего Георгия, считая, что именно он лестью и уговорами вынудил Всеволода Юрьевича забрать у Константина то, что было ему положено по праву.

Сам же великий князь, казалось, нимало не был озабочен гневом старшего сына. С того дня, как он распустил собрание, тихо жил в княжеском дворце, лишь изредка выезжая отстоять службу в Успенском соборе, при большом стечении горожан. Много времени проводил с молодой женой, полюбил одаривать ее подарками, заказывал у своих златокузнецов дорогое и затейливое узорочье. Подолгу смотрел на нее, любовался Любовью, словно хотел запомнить ее не только до конца дней своих, но и на потом. Иногда становился угрюм, молчалив, по целым дням ни с кем не разговаривал, с трудом терпел возле себя лишь супругу да сына Георгия.

Стал щедр к бедным — почти каждый день посылал дворовых раздавать милостыню по самым захудалым дворам и на церковных папертях. Полюбил обходить свое обширное хозяйство — склады, поварни, мастерские, наблюдал за работой кузнецов, литейщиков, камнерезов с таким любопытством, словно видел это впервые.

Когда наступила весна и дни стали длиннее и теплее, несколько раз выезжал за город — сначала верхом, но когда понял, что это для него утомительно, велел вывозить себя в санках. В поле, в лесу оживлялся, осматривал все вокруг, глубоко дышал, смеялся, если видел зайца, или лису, или стаю тетеревов. Не велел стрелять по ним, хотя они подпускали на выстрел. Пусть живут.

Когда еще больше растеплилось, спрашивал каждый день — не тронулся ли лед на Клязьме. Нарочно приказал: как только начнется ледоход — тут же сообщить ему, хочет посмотреть. Начался ледоход — и его вывезли на высокий берег Клязьмы, и он долго смотрел, как лед сначала шел сплошным потоком, сахарно-белые глыбы наползали одна на другую, сшибались с треском, разламывались, более тяжелые и крупные топили мелкие, но мелкие ухитрялись выскакивать из-под огромных туш и нападали на них с Другого бока. Потом между льдинами появились просветы, битва постепенно затихала, пока не прекратилась совсем — лишь одинокие куски льда еще куда-то плыли…

В середине апреля на святой литургии в Дмитриевском соборе ему стало плохо: свечи, за ними иконостас — все уплывало куда-то вбок, в груди что-то шевельнулось и затрепетало, и он подумал, что это душа готовится к тому же, к чему он сам уже давно был готов. Князь пошатнулся, его поддержали, и он велел быстрее вести его домой.