Валентин Лавров - Катастрофа

Он уходил со сцены, как герои уходят из жизни, — торжественно, с триумфом, под гром восторженных приветствий — в зале все встали.

Русские люди приветствовали честный и мужественный дар. Дар художника, ставшего последним блистательным представителем эпохи, которая по справедливости называется классической.

По щекам Бунина катились слезы. Зайдя за кулисы, он осенил себя крестным знамением и от сердца воскликнул:

Спасибо Тебе, Создатель, что Ты наставил меня на путь служения России и ее великому народу, который — верю! — возродится в новой могучей силе.

3

Свою последнюю дневниковую запись он сделал 2 мая 1953 года — почерк все еще твердый, но уже какой-то старчески заострившийся:

Это все-таки поразительно до столбняка! Через некоторое очень малое время меня не будет — и дела и судьбы всего, всего будут мне неизвестны! И я только тупо, умом стараюсь изумиться, устрашиться!

* * *

7 ноября 1953 года стало последним днем Ивана Алексеевича Бунина. Ничто не предвещало конца, но он нарочито бодрым голосом, чтобы не встревожить жену, произнес:

— Верочка, постарайся заехать на улицу Дарю, пригласи священника. Лучше всего отца Липеровского. Хочу исповедоваться.

И, прочитав в ее глазах ужас, улыбнулся:

— Может, лучше станет…

Всегда страшившийся смерти, сегодня во сне вдруг явственно ощутил: все, конец, «освобождение» совсем рядом — и остался спокоен.

Потом порывисто поднялся, обнял жену, поцеловал ее лоб:

— Прости, Верочка, меня. Все равно только тебя люблю.

…Умыв заплаканное лицо, она пошла исполнять последнюю просьбу мужа.

Днем он исповедовался и приобщился Святых Тайн.

Затем Вера Николаевна поехала в психиатрическую лечебницу к Зурову, повезла ему узелок с продуктами. (Зуров умрет в сентябре 1971 года, на одиннадцать лет пережив Веру Николаевну и продав за гроши богатейший бунинский архив в Эдинбург.)

До позднего вечера с Буниным оставался Бахрах.

Бунин говорил о бессмысленности смерти:

— Нет, я не могу уразуметь: как это может статься, что вот был человек — и вдруг его не стало? Где граница между смертью и жизнью? Воображения у меня всегда хватало, но никогда не мог себе представить «несуществование». А вот теперь смерть стучится в мою дверь…

Помолчал и мило вдруг улыбнулся:

— А помните наши первые годы в эмиграции? Как все мы были молоды! Впрочем, вы и сейчас молоды…

(Бахрах умрет в ноябре 1985 года, оставив очень искренние воспоминания— «Бунин в халате».)

* * *

Он тихо скончался в два часа ночи, словно уснул.

Лицо его было величественно и сияло какой-то новой красотой прозрения.

Верная подруга Вера Николаевна повязала шею покойного шарфиком.

— Я знаю, — произнесла она, — ему это было бы приятно. Ведь шарфик подарила…

И она назвала женское имя.

Отпевание было торжественным — в русской церкви на улице Дарю, при небывало громадном стечении народа. Многие плакали, словно прощались с самым близким человеком. Все газеты— и русские, и французские — поместили обширные некрологи.

* * *

Похороны происходили много позже — на восходе солнца, в очень морозный день 30 января 1954 года (до этого прах находился во временном склепе). Русское кладбище под Парижем в Сент-Женевьев де Буа, словно поле, было заметено глубокими снегами — лишь кресты печально возносились к небу. После оттепели завернул резвый северный ветер. Он сковал колчи дорог, окаменил снег.

Солнце поднималось из-за дальнего леса, и снег все более розовел. Служба была простая и строгая, напоминающая фронтовое погребение, и звуки хорового пения быстро таяли в студеном воздухе.

Когда хор запел «молитву Господню» — «Отче наш», старый земляк Бунина — одноногий князь Голицын, опираясь на сильно сношенные костыли, опустился на единственное колено и, подняв к небу выцветшие слезящиеся глаза, стал подтягивать старческим, надтреснутым голосом:

— Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь…

Гроб был за сургучными печатями. Его стали опускать в яму, и он долго цеплялся за углы узкой могилы. Наконец тяжело ухнул вниз.

На лопате подали землю. Она смерзлась черными зернистыми комками. Первым бросил землю священник. Затем Вера Николаевна стянула с озябшей руки тонкую шелковую перчатку. До крови царапая ладонь и пальцы, отломила несколько крошек и кинула их на крышку гроба.

Согласно завещанию покойного гроб был цинковый. Зачем ему это? Конечно, в последние годы он порой говорил, что у него кровь стынет от ужаса: вдруг к нему в гроб заползет змея?

Но нет, не так уж он был прост!

Может, мысль иная, дальняя была у него?

…В тот день за гробом шло одиннадцать человек.

Январь — июль 1991 года

Храм во имя Христа Спасителя в Москве был освящен в 1883 году. На его сооружение было израсходовано гораздо более 15 миллионов рублей золотом, пожертвованных гражданами Российской империи. (Примеч. автора.)

Эти две истории имеют реальную основу. Упоминание о них находим в дневниках И.А. и В.Н. Буниных. (Примеч. автора.)

Западный берег, у Ханемана (нем.)

Фр.: «Un cafe et deux cognacs!» («Один кофе и два коньяка!»)

Масла (фр.).

Ранний рассказ писателя А. И. Эртеля (1855–1908), вошедший в его сборник «Записки Степняка».

Жена М. А. Алданова.

И. А. Бунин употреблял иное написание: Жаннетт, Грас.

Открытка, которую Бунин отправил Толстому, была обнаружена в архиве вдовы писателя — Л. И. Толстой. Вместе с другими материалами открытка поступила в Институт мировой литературы имени А. М. Горького (фонд 43).

Сохраняются особенности правописания А. Н. Толстого. (Примеч. автора.)

С меня довольно! (фр.)

О приверженности Н. Берберовой к Гитлеру упоминает, в частности, известный писатель и издатель Роман Гуль: «Во время оккупации Франции Гитлером Берберова осталась в Париже (и под Парижем), написала, в частности, стихотворение о Гитлере, в котором сравнивала его с «шекспировскими героями»… Из зоны оккупации г-жа Б. звала уехавших в свободную зону писателей Бунина, Адамовича, Руднева и др. вернуться под немцев потому, что «наконец-то свободно дышится», и т. д. Жившее тогда у Буниных лицо пишет: «Помню, это письмо Берберовой Иван Алексеевич прочел вслух за обедом» (Гуль Р. Одвуконь. Нью-Йорк, 1973, с. 287). Лицо, о котором говорит Гуль, — это А.В. Бахрах.

Об этом же есть дневниковая запись Я. Б. Полонского от 2 ноября 1942 г.: «Иван Алексеевич получил открытку Берберовой. Обхаживает его: «На Ваши книги набрасываются в Киеве (лжет, не сообразила: ведь не на что набрасываться— советских изданий почти нет, а те, что существуют, к продаже запрещены; а эмигрантских изданий тоже нет, да и не могут они по целому ряду причин продаваться там). И дальше: «Мы Вас любим, обожаем, — Бенуа и Шмелев уже заняли определенную позицию. Зайцев — еще нет». «Целый ряд причин» — это категорический отказ Бунина сотрудничать с фашистами. Полонский добавляет: «Очень им, видно, нужен для престижа Бунин» (Время и мы. Нью-Йорк; Тель-Авив; Париж, 1980, № 80, с. 292).

Оригиналы писем находятся в Отделе рукописей Государственной библиотеки имени В. И. Ленина, в Русском архиве Иэльского университета и собрании автора.

По моим подсчетам, только в 1920-е гг. в СССР вышло как минимум семь книг И. А. Бунина. (Примеч. автора.)

Добрый день, мэтр! (фр.).

Мэтр чего? (фр.).

Автор стихов — одесский поэт А. В. Фиолетов.

Для сравнения скажем, что экземпляр «Темных аллей», отлично изданных, на хорошей бумаге, стоил всего 150 франков! Цена стольких же граммов печенки.