Глеб Алексеев - Подземная Москва

Он осторожно вылез в дыру, доску привалил опять, навалил на нее сверху камней, аршина на полтора затрамбовал землей, подумав при этом, что так будет надежнее и хода немцам теперь не отвалить, если даже они взорвут его динамитом. Потом, сбив с машинки статив, он завернул ее в платок и стал подниматься на поверхность…

Солнце уже поднялось над крышами, по улице гудели трамваи, был как раз тот час, когда Фредерико Главич с неизъяснимым наслаждением хлебал чай в номерах «Савелово», а Дарья как ошпаренная летела к Страстному за автомобилем. «Негодяй» стряхнул с коленок землю, отдохнул с полчаса на Страстном бульваре и не торопясь пошел обратно по Большой Дмитровке к дому, который выходит углами на Софийку и Неглинный…

Ворвавшись в кабинет инженеров, чтобы плюхнуться на диван и отдышаться от таких невероятных событий, «негодяй» как вкопанный остановился на пороге.

В кабинете сидел Фредерико Главич.

– Вы здесь? – пролепетал он, проглатывая язык.

– Как видите.

– И давно вы здесь?

– Только что, дорогой компатриот. Ну, как дела московского метрополитена?

– Ах, это такой кошмар, вы даже представить себе не можете… Если бы не пятьдесят тысяч франков, которые вы мне обещали, дорогой патрон, я ни за что не согласился бы претерпеть подобные ужасы. Я едва остался жив! Все остальные члены экспедиции погибли, – тут он со скорбью снял кепку. – Единственным утешением им будет сознание, что погибли они смертью героев.

И он рассказал удивительные вещи. Как с отвагой и с величайшим презрением к опасности экспедиция спустилась под землю. Как втроем, имея только машинку с губительными лучами, они под землей отбили нападение целой дивизии большевиков. Как инженер Кранц с лопатой бросился в атаку, а бедного инженера Шпеера взяли в плен и живьем сожгли, на костре. Он – швейцарец, но он клянется отмстить за германских подданных, погибших столь невероятным образом.

Миллиардер с интересом слушал смертоносный доклад своего служащего. На толстых его губах висела улыбка, и он подбирал губы, словно боялся ее обронить.

– А скажите, дорогой Басофф, – спросил он внезапно, – как вы намерены поступить с вашей невестой?

– С какой невестой? – опешил «негодяй».

– Я не знаю, как ее зовут… Княгиня Обло… Обле… словом, она была здесь минут за пять до вашего прихода, жаловалась, что вы… э-э-э… словом, я прочел вашу расписку о том, что… э-э-э… вы признаете себя отцом ее ребенка и обязуетесь на ней жениться… Я, господин Басофф, не люблю невыполнения моими служащими их обязательств… Бедная женщина очень убивалась. Я дал ей слово, что вы получите ваш гонорар только после свадьбы на этой обма… э-э-э… этой бедной женщине.

«Негодяй» молча, словно подрезанный стебелек, свалился в обмороке. Есть вещи, под которыми безмолвно падают даже слоны.

Полчаса спустя миллиардер и «негодяй» шли по улице. Они молча дошли до Театральной площади, постояли у цветочных портретов. Главич задумчиво поковырял палкой газон, потом сказал:

– Я должен побывать у посла. В четыре я буду дома, в «Гранд-Отеле Савьелово»! Вы мне сообщите туда о своем решении. В пять я назначил прийти этой бедной женщине… До свидания, мой опрометчивый друг.

Он пошел по тропе, тяжело опираясь на палку. «Негодяй» посмотрел ему вслед с плохо скрываемой ненавистью.

– В четыре… Ну-ну… Извозчик!.. на Бутырки?..

– Кэтт! Вы здесь? Мое сердце предчувствовало, что вы здесь. Едва этот далматинский мастодонт сообщил мне, что он остановился в «Гранд-Отеле Савьелово», я опрометью бросился сюда! Кэтт, соберите все ваше мужество и выслушайте меня спокойно…

Кэтт полулежала на канапе, также после двенадцати перетащенном Васькой сюда из номера небритых кавказцев. На ней был халатик, от нечего делать она чистила ноготки и размышляла о горькой своей судьбе. Семнадцатилетней девушкой на берегу моря, купаясь в трико телесного цвета, простенькая, как стебелек одуванчика, веселая, хохотушка, – она прикрывала глаза ладонью, когда по горизонтам тянулись паруса и черные дымы кораблей. Дочери рыбаков ждут паруса своей жизни с горизонтов. А он, рыхлый и неподвижный, как дохлый спрут, тут же за ее спиной лежал на песке и думал раздраженной от немочи мыслью о том, что пора тянуть веслами к родным берегам: они лучше обманчивых берегов чужбины. Счастье подуло с гор, и мать советовала ей не упускать столь редких в жизни рыбачки парусов. Потом она научилась вставать в четыре, с головной болью, откладывать деньги на книжку в банк, размышляя, полировать ноготки и жить по ночам, когда женщины в больших черных шляпах напоминают бабочек смерти, стремглав летящих на огонь. Но она верила в свою звезду; пусть только округлится сумма, с которой будет не страшно спросить свое сердце: чего же ты хочешь теперь?

– Кэтт, по дороге сюда я звонил на аэродром… Летчик улетает в Кенигсберг сегодня в половине пятого. Завтра мы с вами в Берлине. Завтра мы навсегда свободны. Завтра же я скажу вам: моя маленькая крошка… А книжка? – спросил он внезапно, выпуская ее руки. – Он взял ее с собой?

– В чемодане!

«Негодяй» вздохнул с облегчением.

– Завтра же я скажу вам: моя маленькая крошка, мы можем быть счастливы, если успеем снять с текущего счета те два с половиной миллиона, которые совсем не составят большой бреши в капиталах «золотого осла». Не губите же своей молодости, Кэтт!

Кэтт в полуобмороке закрыла глаза. Нет, нет… Но вот сегодня он вернется, он возьмет ее за подбородок своими желтыми вялыми пальцами, – на ногтях пальцев уже светится синевой смерть, – он откинет ее голову, как слизняк, приклеится к ее губам и будет поцелуем тянуть душу из нее, тянуть жизнь…

– Хорошо! – прошептала она покорно.

Тогда «негодяй» прикрыл дверь на замочную скважину, в которую уже всверлился внимательный Васькин взгляд, накинул пальто, и, пока Кэтт лихорадочно, как при пожаре, надевала дорожное платье, «негодяй» открыл чемодан миллиардера, вынул из него чековую книжку, печать, которой Главич припечатывал свои чеки, с усмешкой потряс грязными клетчатыми носками миллиардера и бросил их на подушку, потом аккуратно закрыл чемодан и принялся составлять записку, которую он решил послать миллиардеру в момент отлета с посыльным:

«Мой опрометчивый Друг, – писал «негодяй», – те пятьдесят тысяч франков, которые вы должны мне заплатить в качестве гонорара, вы можете отдать моей «невесте», если эта каракатица осмелится вас побеспокоить. Все же она была полезной этой умопомрачительной затее, – обессмертить далматинского «золотого осла» с помощью подземной Москвы. Правда, в московских подземельях я не нашел ни одной книжки, но зато я нашел целую библиотеку в сердце вашей очаровательной Кэтт, прилежным прочтением которой мы теперь и займемся. Не пробуйте отыскать нас, потому что я такой же швейцарец, как и «Басофф», как вам угодно было меня называть. Мне же очень жаль, что вы до сих пор не попробовали обессмертить свое имя тем простым способом, который известен каждому рыбаку, но зато более надежен, чем слава и даже миллиарды. Если же и этот способ вам теперь не под силу – плюньте в последний раз в пломбир и прикажите его вынести.

С совершенным почтением Теодор Басофффф…»

Миллиардер вернулся в пятом часу пешком. В трамвай он сесть не смог по тучности своего сложения, ехать на извозчике второй раз за один день не рискнул, а автомобиля не мог разыскать. У посланника он отказался завтракать: после чаю его слегка мутило, пиво же, которое он рискнул выпить по пути в пивной, заев его ради любопытства моченым горохом и воблой, окончательно перевернуло его кишки. У него болела голова. Он думал, что, как только придет, попросит Кэтт послать за коньяком и свежими сливками. Посланник, конечно, был дипломатом, он говорил много, но не сказал ничего, а раз, внезапно обернувшись, Главич поймал его иронический взгляд, сверливший ему спину.

Васька приветливо махнул салфеткой и растворил двери с величайшим почтением:

– П-жаллт-ссс!..

Он тут же обмахнул салфеткой пыль со стола и с ботинок миллиардера.

– Самоварчик прикажете-с?.. М-мигом! – сорвался он, не ожидая ответа.

– П-с-т! – слабо свистнул миллиардер. – Где дама?

– Ушли-с с господином, другим иностранцем… Велели передать, что будут к восьми-с.

– Хорошо. Никакого самовара не нужно. Я лягу отдохнуть. Никого не принимать. В семь с половиной разбудите.

– Слушаю-с!

– Можете идти.

Васька волчком выкатился из комнаты. По коридору зазвучали его крепкие сапоги, но звук их оборвался внезапно, а в скважину опять всверлился пронзительный глаз. Но миллиардер не видел пронзительного глаза, – не раздеваясь, он прилег на кровать, головой на грязные клетчатые носки; кровать провалилась под тучным его телом, шею душил воротник. Главич сорвал его, но рука вдруг налилась свинцовой тяжестью.