Константин Седых - Даурия

– В Бога веруешь? Человека зарубить можешь?

Получив утвердительный ответ, приказывал зачислять перебежчиков в свои ряды и всем им выплачивал жалованье царскими золотыми. К осени девятнадцатого года у него в дивизии было два казачьих и три «татарских» полка.

В то время Унгерн стал кумиром дальневосточной белогвардейщины. Его на все лады расписывали и восхваляли в читинских, хабаровских и владивостокских газетах. Его добровольцы пели о нем:

В интервью, данном им тогда сотруднику американского журнала «Азия» Фердинанду Оссендовскому, он хвастливо рассказывал о себе: «Мои воинственные предки принимали участие во всех крестовых походах. Один из Унгернов погиб под стенами Иерусалима, где сражался за освобождение гроба Господня на службе короля Ричарда Львиное Сердце. В двенадцатом веке Унгерны служили монахами в Тевтонском ордене. Они распространяли огнем и мечом христианство среди литовцев, эстов, латышей и славян. До пятнадцатого века они имели огромные поместья в Латвии и Эстонии. Один из Унгернов был знаменитым разбойником, наводившим страх на купцов Прибалтики. Другой – Петр Унгерн – был сам купцом и имел корабли на Балтийском море. Мой родной дед прославился как морской разбойник-корсар. Он грабил английские корабли в Индийском океане. Я сам создал в Забайкалье орден буддийских монахов – воинов с коммунизмом и коммунистами. Я буду счастлив, если с моей помощью свергнутые монархи Европы вернут себе троны. Ради этого я готов воевать где угодно и с кем угодно».

Ревниво относившийся к растущей популярности Унгерна, Семенов начал побаиваться и всячески задабривать его. Он произвел его в генерал-лейтенанты, наградил золотым оружием и во всех своих письмах называл не иначе как «мой дорогой брат».

И вот этот дорогой его брат неожиданно изменил ему в самое трудное время, когда с запада к Чите приближалась Народно-революционная армия, а японцы собирались уходить из Забайкалья. В самом начале августа во всех читинских газетах был опубликован для всеобщего сведения следующий приказ атамана:

«Командующий Конно-Азиатской дивизией генерал-лейтенант барон Унгерн фон Штернберг за последнее время не соглашался с политикой главного штаба. Обьявив свою дивизию партизанской, он ушел в неизвестном направлении. С сего числа эта дивизия исключается из состава вверенной мне армии, и штаб впредь снимает с себя всякую ответственность за ее действия».

Приказ Семенова вызвал переполох и всякие кривотолки в Чите. Наводнявшие ее беженцы с запада стали спешно укладываться и уезжать в Маньчжурию.

Никто в это время не знал истинной подоплеки этого ошеломившего многих события. Узнав о нем из белогвардейских газет, партизаны горячо обсуждали загадочный факт. Многие из того, что Унгерн объявил свою дивизию партизанской, делали совершенно неправильный вывод. Они считали, что Унгерн обязательно перейдет на сторону красных. Сплошь и рядом партизаны не знали в ту пору истинного смысла слова «партизан». Оно для них значило то же самое, что «большевик» или «красный». В результате многие из них с нетерпением ждали, где и когда объявится наконец переметнувшийся к ним барон.

Этому нашумевшему исчезновению Унгерна предшествовало в Чите одно немаловажное событие. Произошло оно в один из знойных июльских дней. В тот день атамана Семенова в его городской резиденции удостоил тайного посещения командующий японскими войсками в Забайкалье генерал Оой в сопровождении начальника своего штаба.

После обмена приторно сладкими любезностями маленький и до смешного напыщенный Оой уведомил Семенова, что им только что подписан договор о перемирии с правительством Дальневосточной республики, созданной весной двадцатого года в Верхнеудинске по указаниям Ленина. Соблюдение этого договора, заявил он, обязательно и для войск атамана.

Эта новость потрясла и возмутила Семенова до глубины души. Всего полтора месяца назад по договоренности с Ооем он снял все свои части с Западного фронта и бросил их вместе с каппелевцами на партизан Восточного Забайкалья. В этом наступлении вели воздушную разведку противника японские аэропланы. Не имея возможности маневрировать скрытно своими силами, партизаны отступили и оказались зажатыми с трех сторон в таежных дебрях Нижней Аргуни.

– Ваше превосходительство! – воскликнул обманутый и оскорбленный атаман, осуждающе глядя прямо в скуластое, с седыми, аккуратно подстриженными усиками лицо генерала. – Как же это так? Я ничего не понимаю. Вы отлично знаете, что моими войсками одержан крупный успех. Красные загнаны в глухую безлюдную тайгу и блокированы там. Они находятся на краю гибели. У них нет ни продовольствия, ни боеприпасов. Не пройдет и месяца, как мы возьмем их голыми руками.

– Ерунда! – сердито огрызнулся Оой. – Ваше наступление ничего не изменит. В тылу у партизан теперь Красная Амурская область. Оттуда им шлют помощь, туда они эвакуируют своих раненых и больных. Нельзя покончить с ними в таких условиях.

– На этот раз их не спасет никакая помощь, – запальчиво возразил Семенов. – Они уже начали разбегаться. Целый полк у них ушел на китайскую сторону.

– Все это так, все верно! – перебил его Оой и нетерпеливо пристукнул саблей о паркетный пол. – Но все дело в том, что наше императорское правительство изменило свои планы. Скоро наши войска начнут покидать Забайкалье, и мы считаем своим долгом предупредить вас об этом. Не стройте же себе никаких иллюзий.

Мясистое лицо Семенова сделалось красным от прихлынувшей крови, исказилось от страха.

– Но, ваше превосходительство! Это невозможно. Этого никак нельзя допустить. Я отказываюсь просто понимать вас. Бросить в такую минуту мою многострадальную армию, вашу верную союзницу… Да ведь это же… Это же уму непостижимо!..

– Слишком много громких слов. Ничего непостижимого в этом нет. Весенние бои с Красной Армией, когда мы вмешались и спасли Читу, показали, что мы здесь недостаточно сильны даже при наличии таких доблестных союзников, как вы и каппелевцы. Мы отбили первый натиск. Но он может повториться. Советская Россия одержала победу в войне с белополяками, и ничто не помешает ей обрушиться на нас всей своей мощью. Тогда, при наличии партизанских корпусов в тылу, нам не выбраться отсюда живыми.

– Но что же будет теперь с Забайкальем? Что будет со всеми, кто приветствовал вас и дрался с вами бок о бок?

– Мы будем молиться за них, – пообещал, состроив скорбные глаза, Оой. – А лично вы можете перебраться во Владивосток и оттуда продолжать свое возрождение России. Тем более что из Приморья нас не заставит уйти никакая сила.

– Но барон Унгерн ни за что не пойдет туда…

– Ему и не надо идти туда. Он, с вашего разрешения, пойдет совсем в другую сторону. В самое ближайшее время он направит свой путь в Монголию. Так угодно императорскому правительству. Вы имеете что-нибудь возразить?..

Возражать Семенов и не подумал. Это было все равно что подписать себе смертный приговор.

Как только японские генералы покинули его, он хлебнул стакан коньяку и принялся сочинять верноподданническую телеграмму на имя микадо:

«Ваше императорское величество! Вы всегда были стойким защитником идей человечности, достойнейшим из благородных рыцарей, выразителем чистых идеалов японского народа. В настоящее время прекращается помощь японских войск многострадальной русской армии, борющейся за сохранение Читы как политического центра, ставящего себе задачей мир и спокойное строительство русской жизни на восточной окраине, мною управляемой, в полном согласии с благородной соседкой – Страной восходящего солнца…»

Семенов умолял микадо приостановить эвакуацию Забайкалья хотя бы на четыре месяца. За это время он обещал упрочить свое положение. Ответ на телеграмму совершенно обескуражил его. С бесцеремонной откровенностью его уведомили:

«Императорское правительство не считает вас достаточно сильным для того, чтобы вы великую цель, которая нашему народу великую будущность обеспечивает, провести могли».

После такой черной неблагодарности Семенов, не задумываясь, настрочил собственноручно секретное послание правительству Дальневосточной республики. В нем было сказано:

«Главнокомандующий всеми вооруженными силами и походный атаман всех казачьих войск Российской Восточной Окраины генерал-лейтенант Григорий Михайлович Семенов предлагает предоставить Буферному государственному образованию образовываться вне всякого его участия. Он же лично со всеми верными ему частями уходит в Монголию и Маньчжурию, и вся его деятельность в этих странах должна всецело, до вооруженной силы включительно, поддерживаться Советской Россией при условии, что эта его деятельность будет совпадать с интересами России. Финансирование в пределах 100 000 000 иен в течение первого полугодия с моим обязательством вышиба Японии с материка и создания независимых Маньчжурии и Кореи. Обязательство свободного проезда в торжественной обстановке поезда атамана и маньчжуро-монгольских делегаций по всем железным дорогам Сибири и России. Соглашение между сторонами должно быть заключено в виде военного соглашения».