Виталий Федоров - Рельсы жизни моей. Книга 2. Курский край

– Листок из журнала с допуском смены на работу пропал, он вырван.

Я про себя подумал, что это явно совершил Иванов, но говорить об этом не стал. Следователь резюмировал:

– К вам у нас нет претензий, в ваших действиях нет состава преступления. Можете идти.

Я понял, что тоже был подозреваемым в халатности, как главный виновник допуска нетрезвого машиниста к работе.

После аварии я ещё две недели продолжал исполнять обязанности машиниста-инструктора. А 16 января всех машинистов-инструкторов (даже тех, у кого был выходной), начальников смен и руководство цеха вызвали к главному инженеру комбината Тутову. Я догадывался, что предстоит разбор нашей аварии, но ни с кем по этому поводу не общался. Когда пригласили войти, я не торопился, и оказалось, что задние ряды стульев уже заняты любителями прятаться за чужие спины. Мне пришлось пройти вперёд и сесть на первом ряду прямо в трёх метрах от главного инженера. Он посмотрел в бумаги, которые были перед ним, спросил:

– Кто из вас Фёдоров?

Я отозвался.

– На каком расстоянии был от вас Орлов, когда пришёл?

– Примерно как до вас.

– И вы не почувствовали запах спиртного? Ничего не унюхали?

Меня почему-то задело слово «унюхали», и я резко ответил:

– Не нюхал и не буду!

Мой ответ разозлил Тутова:

– Ему нельзя доверять даже электровоз! Снять его с должности инструктора и перевести в помощники!

Таким образом, крайний был найден в рекордно короткие сроки. Им оказался я. На этом разбор, которого не было, оказался закончен. Всех распустили. Наверное, все, кроме меня, почувствовали облегчение. Когда вышли на улицу, ко мне подошёл машинист-инструктор Южаков, с которым мы вместе учились в Свердловске, и наставительно молвил:

– Хочешь жить – умей вертеться.

– Не хочу я вертеться и указывать на других. И вообще, я надеялся, что будет обстоятельный разбор, а не поиск крайнего.

Другие тоже обсуждали произошедшее судилище. Я услышал, как начальник службы движения Лукашевич сокрушался:

– Надо же, месяц назад человеку дали премию за изобретение, а теперь понизили на две ступени.

Вообще-то, досталось не одному мне. Начальника службы тяги тоже сняли с должности. Один Иванов остался чистеньким, несмотря на то, что именно он допустил Орлова до работы. Возможно, по партийной линии (Иванов был коммунистом) он и получил какой-нибудь выговор, но мы про это ничего не знали. Поговаривали, что у него родственник – крупный начальник. Но партия имела такой вес, что секретарь горкома КПСС и председатель горисполкома могли наказывать директора комбината и его главного инженера. Кстати, меня ещё до аварии Иванов пробовал сагитировать в компартию:

– Тебе пора становиться коммунистом, ведь ты уже работаешь на руководящей должности!

Я даже не стал обсуждать с ним эту тему. Впрочем, не я один артачился, наш начальник цеха Толченов тоже был беспартийным.

С 17 января я стал работать помощником машиниста, причём вполне успешно. Даже предотвратил одно столкновение с дрезиной, которая вышла на наш путь. Я сразу затормозил стоп-краном, установленным на площадке хвостового вагона, и подал машинисту сигнал остановки. Когда об этом случае узнал начальник цеха, то спросил:

– Кто предотвратил?

Ему ответили, что Фёдоров.

– Какой Фёдоров?

Этот вопрос сочли риторическим и ничего не ответили, поскольку моих однофамильцев в цехе больше не было. Через два месяца Толченов вызвал меня в кабинет и сказал:

– Не можем мы больше держать тебя в помощниках. С завтрашнего дня будешь работать машинистом.

Судили Орлова весной в Свердловском областном суде. Меня туда же вызывали как свидетеля. Запомнился один вопрос, заданный мне кем-то из членов судейской коллегии:

– Как вы считаете, большой ущерб нанесён предприятию в результате этой аварии?

– Для одного человека это невосполнимый ущерб, – ответил я, имея в виду погибшую женщину, – а для такого предприятия, как наш комбинат, это убыток, но восполнимый. А гибель человека ничем измерить нельзя.

Орлова приговорили к шести годам лагерей и штрафу в пять тысяч рублей. Он был семейным, у него осталась жена и двое детей.

Возможно, кто-то из читателей удивился, узнав, что в нашем цехе помощниками машинистов работали женщины. Сейчас это редкость. Однако в те годы подобное встречалось довольно часто. Мало того, женщины часто работали и машинистами. Когда я в 1958 году приехал в Асбест, то среди машинистов электровоза на узкой колее были четыре женщины. Две были уже в солидном возрасте, они начали работать на электровозах ещё во время войны. Когда в 1960 году перешли на широкую колею, эти женщины стали работать помощниками машинистов. Две другие женщины были помоложе. Одна из них нашла другую работу и уволилась, а другая, по фамилии Степанцова, освоила новую технику и стала работать машинистом.

Степанцова выделялась приятной внешностью, работоспособностью и деловитостью. Она была одинокой женщиной, а помощником у неё был женатый мужчина. Со временем их рабочие отношения переросли в личные, и они стали любовниками, встречаясь в выходные дни у неё дома. Но однажды что-то у них не заладилось, и когда он в очередной раз пришёл домой к Степанцовой, она отказала ему в близости и объявила, что у них всё кончено. Любовник рассвирепел, схватил нож, пригрозил: «Убью тебя, потом себя!»

Когда он кинулся к ней с ножом, она защищалась, как могла. Женщина она была рослая и крепкая, но он всё-таки дотянулся лезвием до её шеи. Появилась кровь, и он недолго думая полоснул ножом себе по горлу и умер. А у Степанцовой порез оказался неглубоким и не опасным для жизни. В больнице его зашили, после чего у неё на шее остался заметный шрам. Это произошло в 1967 году. Её не обвинили, поверив её показаниям. Она осталась работать машинистом электровоза.

А женщины, перешедшие в помощники, так и доработали до описываемых в этой главе событий, будучи уже в предпенсионном возрасте. Уходить они не собирались, иногда даже предъявляли претензии, зная, что помощников не хватает.

Одна из них была неприятной особой. Вела себя, как приблатнённая. Курила без остановки (наверное, потому её лицо приобрело какой-то землистый оттенок), имела грубый, почти мужской голос, могла нахамить. А другой не довелось доработать до пенсии – она оказалась помощником у машиниста Орлова и трагически погибла.

Ещё во время моей работы инструктором в нашу смену приняли на работу помощником девушку лет двадцати. Её определили к самому спокойному, немолодому машинисту. Где-то с полгода она проработала при мне, и ничем особенным не запомнилась, трудилась, как и все.

К 1969 году заметно ухудшилось снабжение города. Особенно ощутимо это стало, когда многие продукты питания, особенно мясные, превратились в дефицит. Народ стал уезжать из Асбеста в поисках лучшей доли. В начале января уехал в город Никополь Днепропетровской области Геннадий Кощеев. Но месяца через два-три он вернулся. Вроде, причиной послужили трудности с жильём на новом месте.

Дмитрий Косенко тоже надумал уезжать из Асбеста. Кажется, у него были знакомые в Ставропольском крае. Вначале он поехал один, чтобы ознакомиться с условиями жизни, возможностью поступления на работу и получения жилья. От него продолжительное время не было вестей, и его жена Шура заволновалась. Она звонила и приходила к нам, мы пытались её успокоить. Однажды Шура по телефону попросила мою жену Раю спеть ей чисто женскую песню. Рая своим красивым голосом пропела в трубку:

Ромашки сорваны, завяли лютики,

Вода холодная в реке рябит.

Зачем вы, девочки, красивых любите?

Одни страдания от той любви…

Шура, услышав слова песни, ещё больше расстроилась и расплакалась. А после работы зашла к нам, поговорила и немного успокоилась.

Через несколько дней пришла весть – Дмитрий покупает квартиру[1] в городе Георгиевске Ставропольского края. Шура, конечно, была рада. Мы им немного завидовали, но белой завистью, и тоже были довольны, что всё у них наладилось. У нас же на квартиру денег не было, хотя мы тоже подумывали над тем, чтобы уехать из Асбеста. Но от резких движений меня удерживала необходимость защитить диплом.

Нашему сыну Николке уже исполнилось пять лет, и он стал нам помогать в мелких делах. Например, мог сам сходить в магазин, купить хлеб, молоко. Он хорошо читал, но не любил писать и рисовать.

После аварии 1 января Рая всячески меня поддерживала. Говорила: «На транспорте разное случается, ты не первый и не последний». Она ситуацию знала не понаслышке, так как после окончания школы почти два года проработала стрелочницей на этом же предприятии. Собственно, там-то она мне и приглянулась.

В начале марта моя любимая жёнушка «по секрету» мне сказала: