Сергей ГОРОДНИКОВ - ПОСЛЕДНЯЯ НОЧЬ Александра Македонского

– Неужели Великий Буцефал погиб так ужасно, как говорят распространители слухов?

– На нём живого места не было, – подтвердил то, что знали все, Антиген. – Храбрейший конь, достойный Александра. Изрубленный, с копьём в крупе он вынес царя из сражения и только после этого упал замертво. – Голос его дрогнул. – Мы оплакивали его как товарища.

– Он и был нашим товарищем. Македонцем, как и мы, – шумно вмешался пьяный Клит. И пальцем указал на хвост жеребца. – А этот – подарок персов. – При слове "персов" в его голосе прозвучало нескрываемое раздражение.

Замечание Клита вызвало одобрительный кивок надменного философа Каллисфена, и не только его. На что Антиген Одноглазый разразился грубоватым смехом:

– Ха-ха-ха! Так тебя сбросил перс?!

Клит в ярости топнул ушибленной ногой, сморщился от боли и, расталкивая толпу, скрылся в ней.

– Застынь! – позади него вновь воскликнул Лисипп, цепким взглядом уставясь на всадника.

Александр старался принять героическую посадку, но пошатнулся от внезапной слабости. Птолемей рванулся к нему, однако Александр удержался на потнике. Он наклонился к уху лошади, пошептал что-то ласковое, затем ловко спрыгнул на пол. Он похлопал коня по крупу, и тот, следуя за юным рабом, будто расколол толпу надвое, неторопливо побежал обратным путём к главному выходу. Царь наблюдал за ним, пока обе массивные, высокие створки двери, медленно закрываясь, скрывали жеребца из виду. После чего резко обернулся к Антигену Одноглазому.

– Ты сказал: "Слишком хорош для битвы?"

Военачальник ответил уклончиво.

– Он может стать и лучше нашего Буцефала.

– Лучше боевого друга, о котором я продолжаю тосковать, он не станет... – признался Александр просто и оборвал себя на последнем слове. Оглядев придворных, он отыскал глазами пышногрудую гетеру, на круглом лице которой выделялись большие и выразительные карие глаза. – Я выполнил условия спора! – шагнув к ней, воскликнул он. – Всё было в полной темноте!

– Что ж, Александр, признаюсь, я проиграла, – сказала она глубоким голосом тридцатилетней женщины и артистки. – Но быть в ряду побеждённых с персами, египтянами, индусами...

– Победой в споре с тобой горжусь больше, чем победами над ними! – пресек он приятную ему тонкую лесть влюблённой женщины. – Эй, вина! Теперь я имею право выбрать отрывок.

– Позволь мне отгадать его по твоим голубым глазам, – сказала гетера.

Отворачиваясь было в поисках своего виночерпия, Александр внезапно стал серьёзным и внимательно, едва ли ни подозрительно глянул на неё исподлобья. Но это продолжалось лишь мгновение, до одобрительных выкриков:

– Анаста будет читать!

Тёмнокожие рабы появились среди толпы, внося и раскладывая на каменном полу мягкие шкуры. Другие рабы из тугих бурдюков наливали в кратеры вино и родниковую воду, перемешивая их кипарисовыми палочками. Царь заметил тёмную с проседью шевелюру своего любимого строителя Стасикрата.

– Как строится город в честь Буцефала? – громко потребовал он ответа.

Стасикрат оторвался от доверительного разговора с Каллисфеном и живо отозвался слегка надтреснутым голосом:

– Скоро закончим городские стены.

– Назовём его Буцефалией, – объявил Александр.

Стасикрат оживился, и стал мимо военачальников пробираться к царю.

– На площади воздвигнем храм Буцефалу, – увлекаясь, развил пришедшую вдруг в голову мысль Стасикрат. – А жителей обяжем поклонятся ему, как божеству.

– Лисипп! – прищёлкнул средним и большим пальцами Александр, подхватывая мысль строителя, и на лице его проступила лихорадочная краснота. – Надо изваять десять фигур Буцефала, по одной для каждой площади. И чтоб в морде каждой было нечто божественное.  

Лисипп сдержал улыбку и кивнул.

– Лисипп! – точно как царь, прищёлкнул пальцами полный и коротконогий Протей, который умел рассмешить Александра. –  И десяток скульптур любимой собаки царя, Периты, с божественной мордой, когда она тявкает.

– У тебя есть голова на плечах, – без тени насмешки согласился с ним Александр. – Так и надо сделать. Следующий город построю в честь Периты.

– Увы, почему я не конь и не собака, о Зевс?! – воскликнул Протей, воздев руки к потолку. – В мою честь города не назовут.

И он стёр пальцем невидимую притворную слезу. Насмешник Анаксарх подхватил шутку и продолжил:

– В твоей пьяной физиономии при всём желании никто не отыщет и следа божественного.

Между тем на Александра нахлынуло грустное настроение, и Анаста нежно погладила ему руку.

– Что с тобой? – мягко спросила она.

Александр перехватил её ладонь своею.

– Почему я так часто стал терять самое дорогое для меня? – вдруг тихо пожаловался он женщине. – Периту я вырастил собственными руками.

Он отпустил ладонь гетеры, обрывая возможный ответ, и сел на белое руно, затем прилёг на шёлковые подушки. Гетера поняла и направилась к подиуму. Царь знаком подозвал философа Анаксарха и его белокурую подругу и знаком указал прилечь рядом. После чего приподнялся на локте, отыскал взором Клита среди рассаживающихся на других шкурах.

– Клит? – позвал он и слегка хлопнул ладонью по руну, приглашая любимца. И рассмеялся, заметил неохотно приближающемуся Клиту, который прихрамывал при каждом шаге: – Это руно тебя быстро вылечит.

Рассмеялись и в окружении царя.

Артисты наконец устроились на невысоком подиуме, сбоку от угловой скульптуры Александра. Хор из пятнадцати мужчин выстроился в три ряда за спиной Анасты. Три гетеры слева от них уселись за кифары. Все зрители расположились в зале на шкурах, и снующие, как тени, рабы подвинули к ним кратеры, раздали кубки и ритоны с серебряной чеканкой. У царя в ногах устроился его виночерпий, безмолвный, как мыслитель, Иол. Сосредоточенный Иол отлил из амфоры красное вино в небольшой кратер, добавил туда воды из кувшина, неторопливо и вдумчиво размешал смесь. После чего золочёной чашей с длинной ручкой зачерпнул разбавленного вина и налил в царский ритон. Попробовал сам, с одного глотка оценивая вкус смеси, потом передал вино Александру. Александр принял ритон привычно, будто не замечая виночерпия, как если бы тот был его тенью, – взор его был прикован к подиуму.

Анаста и хор надели котурны; их стало хорошо видно даже в дальних углах очень просторного дворцового помещения. Тронутые пальцами гетер струны отозвались звуками, которые полетели к зрителям. И те притихли.

Александр избегал глазами взгляда артистки. Музыка задала настроение, и она начала читать, заметно волнуясь, но укрощая волнение своим опытом:

 Десять суток мы плыли – и ночи и дни непрерывно.

В день десятый вдали уж поля показались Итаки,

Видны нам были огни пылавших костров недалёких.

Сладкий тут сон снизошёл на меня, ибо очень устал я:

Шкотами паруса я непрерывно работал, верёвок

Не доверял никому, чтоб скорее отчизны достигнуть.

Начали спутники тут меж собою вести разговоры.

Думалось им, что везу серебра я и золота много,

Мне подаренных Эолом, отважным Гиппотовым сыном.

Так не один говорил, поглядев на сидящего рядом:

        Вот удивительно! Как почитают повсюду и любят

Этого мужа, в какой бы он край или город не прибыл!

Много прекрасных сокровищ уже из троянской добычи

Он с собою везёт. А мы, совершившие тот же

Путь, возвращаемся в край наш родной с пустыми руками.

Так же теперь и Эол одарил его дружески щедро.

Ну-ка, давайте скорее посмотрим, что там такое,

Сколько в мешке серебра и золота ценного скрыто.–

        Верх одержало средь них предложенье злосчастное это.

Мех развязали они. И вырвались ветры на волю.

Плачущих спутников вмиг ураган подхватил и понёс их

Прочь от родных берегов в открытое море. Проснувшись,

Духом отважным своим я меж двух колебался решений:

Броситься ль мне с корабля и погибнуть в волнах разъярённых

Или всё молча снести и остаться ещё средь живущих.

Снёс я всё и остался. На дне корабля, завернувшись

В плащ свой, лежал я. Назад к Эолову острову буря

Наши суда уносила. Товарищи горько рыдали...

Анаста смолкла. Артисты хора изображали растревоженное, потом затихающее море. Затем, пропустив несколько знакомых зрителям строк, хор продолжил, сильно взволновав слушающих:

                               ... Славный Эол изумился:

– Ты ль, Одиссей?! Каким божеством ты попутан враждебным?

Мы так заботливо в путь снарядили тебя, чтоб ты прибыл

В землю родную, и в дом, и куда б не явилось желанье!

Хор замолчал. Но пальцы гетер продолжали перебирать струны кифар. Соратники Александра, зрелые в делах войны мужи, утирали слёзы. Многим судьба гомеровского Одиссея показалась их собственной. Большинство дольше десяти лет не видели отчизны и родных очагов, с тех самых пор, как покинули их, следуя за царём Александром, идя навстречу непредсказуемой судьбе. Казалось, она была изумительно благосклонной к ним, на крыльях побед носила их и в Египет, и в Индию, о чём они не могли и помыслить вначале. И каждый раз за победой в войне новые дерзкие замыслы царя и вождя увлекали их вновь расширять границы завоеваний всё дальше и дальше от родины. Беззвучно плакал и Александр. Белокурая Таид приклонилась к нему и тихо произнесла: