Виталий Полупуднев - Митридат

Жарко. Голуби купаются в прозрачной голубизне летнего неба, солнечный свет и тепло льются на возбужденную, смеющуюся толпу. Всем интересно поглазеть на торжество, увидеть сильных и богатых боспорского мирка, а главное – не упустить случая взглянуть на нового повелителя Боспора, сына легендарного Митридата. Кораблей еще не видно, но уже поданы крытые экипажи, запряженные ретивыми конями. У жертвенника толпятся жрецы в белых балахонах, с зелеными ветвями в руках, готовые предложить прибывшему владыке принести благодарственную и умилостивительную жертву богам.

Всюду чувствуется хозяйский глаз. Многоцветные толпы горожан, как шумные волны моря, ограждены стальными рамками лучших воинов, образовавших широкую дорогу от порта к акрополю. Молодые рабыни пришли с корзинами свежих цветов и стали разбрасывать их по мостовой, пятясь задом.

Неоптолем потеет под жаркими лучами солнца и окидывает заботливым взглядом все вокруг, стараясь вовремя заметить и устранить непорядок.

– Жертвенные животные приготовлены? – спрашивает он глуховатым голосом Левкиппа, старшего жреца Зевса Спасителя, признанного главу жреческих кругов города.

Левкипп – сухой старичок, его белоснежная голова украшена золотым обручем. Он славится мудростью и странностями, внушающими всеобщее уважение, воспринимаемыми народом как признак его близости к богам. Преклонный возраст и внешняя отрешенность от обыденных дел не мешают ему быть одним из самых влиятельных людей Пантикапея, осуществляющих гармонию отношений между богатой и властной верхушкой общины и всегда недовольным демосом. Замечательной особенностью его внешности могут считаться ясные, как у младенца, лучистые глаза, которые все видят и примечают, хотя большую часть времени обращены в сумерки храма, где он ведет беседы с изваянием всесильного бога. Его маленький, сморщенный рот, окруженный пожелтевшей растительностью, умеет говорить слова, к которым все прислушиваются. Сейчас жрец шепчет что-то невнятное, делая в воздухе жесты узловатыми руками, напоминающими куриные лапы.

– Смотрите, смотрите, Левкипп советуется с богами, – говорят люди, показывая на него пальцами.

Левкипп на миг прекратил свои бормотания и устремил острый взгляд на Неоптолема, словно вдумываясь в его вопрос.

– Животное одно, – отвечает он высоким, чистым голосом, шевеля крючковатыми пальцами, – и алтарь один! Вот он! Богохранимый наместник после того, как ступит ногой на священную землю Тавриды, сразу будет окроплен водой источника Кибелы и принесет жертву богам…

– Жертва – это хорошо, – вздыхает Неоптолем озабоченно, – но долго все это. Ведь времени впереди достаточно, царевич еще не раз посетит храмы и воскурит богам жертвенный дым и фимиам! А сейчас, на жаре…

– О Архистратег! – проникновенно и настойчиво возражает жрец, – как можно нарушить обычаи, данные нам свыше? Царевич впервые встретится с нашими богами и должен немедля уверить их в своей любви и уважении к ним!.. Без жертвы этого не сделаешь, боги обидятся, а гнев богов чреват нежелательными последствиями.

– Ну ладно!.. Только не тяни этого дела, а поскорее! Эй, Митраас, куда это молодежь разбежалась? Кто будет петь гимн? Не я же со жрецом Левкиппом!.. Тьфу ты, черный демон! Собери их и прикажи не расходиться!

Увидев в руках Парфенокла изрядный свиток папируса, он сморщился. Почтенный архонт из рода Ахаменов, который вчера вместе с ним был пьян, сегодня готовился выступить перед Махаром с приветственной речью.

– Послушай, Парфенокл, – с дружеским видом обратился к нему наварх, – не надо слишком длинных речей! Я знаю, ты одарен по ораторской части, и вижу, что твой свиток имеет не менее пяти локтей длины! Не много ли?.. Видишь сам, какой зной, царевич растает под солнцем, пока выслушает тебя, да, чего доброго, разгневается! Подумать только – сперва жертва богам, потом пение гимна и крики народа, да еще твоя длинная речь! Получится затяжка!.. Успеешь наговориться, предстоят пиры и встречи, там тоже понадобится что-то сказать!

И, не слушая, что ему ответит оратор, Неоптолем круто поворачивается навстречу своему подручному Митраасу и грозно предупреждает его, подняв палец:

– А ты смотри, чтобы на улицы не хлынули черные люди – рабы и всякие там, кто может своим мерзким видом оскорбить взор владыки!.. Начали кормежку рабов?

– Нет, еще не начали, – спокойно отвечает Митраас, взглянув на свои красивые руки с накрашенными ногтями, потом переведя взор на красоток в розовых венках. – Если мы сейчас начнем кормить рабов, они сразу все съедят, выпьют вино и пьяные кинутся гурьбой к порту. Обед начнется в час прибытия кораблей!

– Ага, это верно, пожалуй. Действуй так, чтобы потом у меня голова не болела!

Неоптолем сам придумал устроить для рабов и нищего люда хороший обед, приурочив его начало к торжественной встрече Махара. По его замыслу, это должно было отвлечь черный люд от церемонии и обеспечить общий порядок и благоприличие.

Митрааса он приблизил к себе за смекалку и расторопность, а также за его внешний блеск и знание дворцовых обычаев. Дело в том, что Митраас раньше служил при дворе Митридата, сначала простым стражем, а потом проявил таланты во владении оружием и оказался на завидной должности гопломаха, обучающего царевичей и сынов больших вельмож фехтованию. Здесь он усвоил правила угождения сильным мира сего, вошел во вкус сладких вин и дорогих нарядов, не раз был замечаем молодыми женами престарелых придворных и, осмелев, стал появляться возле царского гинекея. Однако ему не повезло, он попал в руки евнухов и был брошен в яму, как преступник, посягнувший на царское достояние. Ему грозила смерть или черное рабство. Но он извернулся, заявив, что на честь царских наложниц не посягал, а хотел увидеться с рабыней-служанкой, с которой действительно имел тайную связь. Рабыню заковали в цепи, а искателя любовных приключений избили палками и по велению царя сослали на край света, в Пантикапей.

Мастер рукопашного боя, он отличился в сражении, был замечен Неоптолемом как бравый развитой воин и оказался в свите старого, недужного наварха, нуждающегося в исполнительных подручных. Получив звание десятника, а потом сотника, Митраас чувствовал себя неплохо, однако продолжал вздыхать с сожалением о блестящей жизни при дворе. Сейчас он питал тайную надежду попасть на глаза прибывающему царевичу и добиться его милости.

Митраас первый увидел столб дыма, который появился вдали и, подобно грозовой туче, разлился в синеве неба. Это означало, что корабли близко. Тысячи глаз с жадным любопытством обратились в сторону моря, горя желанием увидеть красные паруса флотилии Махара, снаряженной в самой Синопе, великолепной столице Митридата.

В толпе стоял уже немолодой человек с рыжей колючей бородкой и блестящей лысиной, покрасневшей на солнце. Он вытягивал худую шею, стараясь через плечи воинов, ограждающих порт сплошной стеной, разглядеть все происходящее. Его живые прищуренные глаза с какой-то особенной внимательностью следили за Парфеноклом, часто останавливались на свитке, который тот держал в руках.

Лысый человек понимающе усмехался и оглядывал толпу с видом самодовольства и собственного превосходства. Он был одет в добротную суконную накидку с нашитыми блестками и узором по краю и казался одним из состоятельных горожан, владетелем мастерской или преуспевающим торговцем.

Лицо его отразило неудовольствие, когда он внезапно увидел в толпе молодого щеголя в войлочном широкополом петазе и военной хламиде с медной пряжкой на правом плече. Щеголь опирался на резную трость и всем своим видом выражал беспечность и благодушное настроение праздношатающегося, веселого бездельника. Он бросал в рот лесные орехи, громко разгрызал их и выплевывал шелуху под ноги. Когда он жевал, его губы, красные и толстые, выпячивались с вызывающей развязностью, казалось, готовые в любой миг раскрыться в веселом смехе. Но в его задорной позе чувствовалась наигранность, нарочитость, словно он не столько был весел, сколько хотел казаться веселым, беспечным.

– Это он, жалкий фигляр, базарный мим, – пробормотал лысый в досаде. – Что ему здесь надо?.. Он ломается, как портовая гетера, желающая обратить на себя внимание!

В свою очередь щеголь поднял голову, повернулся и перестал грызть орехи. Они встретились глазами, оба неприятно пораженные, озадаченные.

Щеголь протолкался сквозь толпу и, приблизившись, свирепо сдвинул белесые брови.

– Это ты, задавала, хозяйский пес?! – вскричал он, угрожающе поднимая трость.

– Поди прочь, кривляка, сочинитель глупых песен! Тоже вырядился, как будто и впрямь что-то путное! Не хочу с тобой говорить.

– А ну, все же поговори! – издевательски оскалился щеголь, оглядываясь с целью убедиться, что вблизи его лысого недоброжелателя и врага нет двух рабов-телохранителей. «Завидный случай расплатиться за старое», – подумал он. От его взгляда не укрылось, что лысый завертел головой и сделал движение, как бы намереваясь втиснуться в толпу и бежать. Он быстро шагнул вперед и размахнулся. Лысый зажмурился и загородился рукой.