Сергей Смирнов - Тайна Кира Великого

Все древние летописцы отмечали в Кире доброжела­тельность и мягкость нрава. Своим характером персидский царь явно отличается от всех последующих завоевателей, творцов империй.

И разве не загадка: как такому «доброму персу» удалось создать первую на земле великую Империю?

Свитки, найденные в пустыне между Каспийским и Аральским морями, проливают свет на эту загадку истории.

Когда колесница Феба блеснула последним золотым лу­чом за краем эгейских вод, кто-то окликнул меня по-пер­сидски:

— Вернись, Кратон!

Очень удивившись, я повернулся лицом к городским воротам.

Там толпились торговцы, спешившие управиться до пер­вой ночной стражи. Одни рабы разгружали повозки, другие уже отводили мулов к стойлам, что располагались за при­станью моего родного Милета.

Никто из тех потных, суетливых и занятых своими важ­ными делами людей не мог так подшутить надо мною. Тогда я невольно посмотрел в небеса и не поверил своим глазам.

Вестница ночи, тень, быстро всползала, поднималась в рост по сторожевой башне, а над ней, в лучах Феба, уже недоступных простым земнородным тварям, парил и не­жился златокрылый орел.

Сорок лет назад один из первых весенних вечеров на­чинался так же. Я был немного пьян — в той мере, когда еще можешь пустить гальку по воде не меньше чем на десять скачков,— и здесь, на краю пристани, стоял и смот­рел, как колесница Феба исчезает в дымке эгейских вод. Точно такая же перистая полоска тянулась по небосклону, и море было таким же спокойным. И тогда мне тоже по­слышался странный оклик. И, обернувшись, я увидел над крепостной башней большую вещую птицу. То была очень хорошая примета. Сердце мое тогда сильно забилось, ведь судьба готовила мне царский подарок и много лет жизни, чтобы такой большой и дорогой подарок смог вместиться в нее.

Вечер повторился, и хороших примет в нем хватало, но теперь не хватало меня самого — моей молодости, моих сил и здоровья. Я не верил, что может повториться жизнь.

Как любит говаривать мой старый друг Гераклит, с ко­торым мы часто сиживаем в нашей любимой таверне «У Цирцеи», что неподалеку от Северных ворот: «Нельзя войти дважды в одну и ту же реку».

Осмелюсь добавить:

«И нельзя войти дважды в одну и ту же судьбу».

Но сердце мое взволнованно колотилось. Теперь, вер­нее, гремело со скрипом, как старое мельничное колесо в половодье. Я глядел на орла, удивленный волей богов, пока меня не окликнули вновь — звонким отроческим голоском и на эллинском наречии:

— Господин! Господин!

С бурдюком вина ко мне мчался из города мой раб, мальчишка-фракиец, которого недавно — уж никак не со­рок лет назад — я послал в таверну.

— Господин! Там тебя спрашивал какой-то человек! — выпалил мой мальчишка, подскочив ко мне и чуть не за­дохнувшись, — Он сказал, что будет ждать тебя в «Золотой сети». Чужестранец.

— Каков из себя? — спросил я, недоумевая.

Мальчишка засунул бурдюк между ног, растопырил пальцы и провел руками перед собой сверху вниз, показывая знатный вид и богатство одежд:

— Он весь такой. И чуток шепелявит.

«Варвар,— решил я. — Что ж, дареному коню в зубы не смотрят. Будь рад и такому собеседнику. Немного их тебе осталось». И велел:

— Веди меня к нему, Сартак.

Мальчишка служил мне не только «походным обозом», но и — живым посохом. Левую ногу я потерял в битве со скифами. Вместо нее меня подпирает крепкая колонна из эктабанского кипариса с маленькой резной капителью в виде бычьих голов.

У ворот торговцы поприветствовали старика и велели рабам расступиться. Мы стали протискиваться между тю­ков, и по запаху я определил персидские ткани. Все в этот вечер тревожило мою душу, поднимало волны дорогих вос­поминаний.

Людей на улицах было еще немало. Многие любят об­ращаться ко мне с незначащими вопросами, а потом хва­литься домашним: «Сегодня я беседовал с Кратоном, ведь он друг Гераклита и знал самого царя царей». Я всем отвечаю приветливо и никем не брезгую, а потому переход к «Зо­лотой сети» занял не меньше пяти пехотных парасангов. «Этот посланец чужих богов должен быть терпелив»,— ду­мал я.

Еще за два угла до таверны показались слуги ее хозяина. С радостными возгласами они бросились навстречу и, под­хватив меня на руки, понесли по знакомой дороге. Едва мы достигли таверны, как из нее выскочил и сам хозяин, Силк.

— Кратон! — с волнением обратился он ко мне. — У меня первый раз такой богач! Он за жареное седло заплатил целый дарик!

Силк раскрыл кулак, и у него на ладони засветилась золотая лужица. Это была монета, недавно введенная царем персов Дарием Первым. Одной такой монеты хватило бы на месячный наем гоплита с полным вооружением.

— Я не верю своим глазам! — воскликнул Силк и, спря­тав монету, сказал: — Он ищет Кратона Милетянина! Я спросил, кто отец этого Кратона, ведь у нас в городе не один Кратон. А он сказал, что не знает, кто твой отец, но ищет того из них, который был слугой Пастыря.

И тогда я понял, что мои стариковские глаза все же не обманули меня и орел — орел великих Ахеменидов — появился у меня над правым плечом неспроста.

Чужеземец сидел за отдельным столом, у самого очага. Его богатое персидское одеяние темно-синего цвета с зо­лотым шитьем отбрасывало блики, словно спокойное море в ясный полдень.

Силк сам вызвался быть моей опорой, довел меня до стола и, подходя к гостю, все кланялся, так что меня качало из стороны в сторону, как в лодке.

Когда я сел за стол, мы посмотрели друг другу в глаза. Несомненно, передо мной был перс: прямое лицо, свет­ло-серые глаза и золотистые волосы. Однако не черты его, а скорее движения рук, плеч и торса (а затем, как я при­метил, и манера есть) выдавали в нем примесь скифских кровей. На вид можно было дать ему немногим больше тридцати лет. Он обратился ко мне на арамейском:

— Итак, ты — Кратон. Здравствуй!

— И я желаю чужестранцу здоровья и спокойных до­рог,— с осторожностью ответил я, — Но имени его не знаю.

— Мое имя ничего не скажет Кратону, слуге самого Пастыря,— с улыбкой сказал незнакомец.

— Значит, мне должен быть известен тот, кто тебя по­слал,— заметил я.

Перс отвел взгляд к огню и некоторое время задумчиво смотрел на пламя.

— Да,— тихо сказал он по-персидски, — Азелек.

Сердце чуть не выскочило у меня из груди прямо на стол, превратившись в блюдо, поднесенное персу. Я с тру­дом перевел дыхание, и, раз уж поверил своим глазам, ничего не оставалось, как только поверить теперь и ушам.

— Она жива?! — Я невольно заговорил на персидском наречии, и мое волнение чудесным образом улеглось.

Перс оторвал взгляд от огня.

— Нет,— по-скифски резко качнул он головой, — Ее дав­но нет в Царстве живых. Но я послан ею.

Он надолго замолк, и я тоже хранил молчание.

— Значит, ты готов, Кратон из Милета? — спросил перс, когда молчание переполнилось тревогой.

— Если боги желают вернуть мне молодость... и ногу, то готов,— был мой ответ.

Взглянув на мою «колонну», перс широко улыбнулся:

— То-то я заметил, что в Эктабане не хватает одной такой.

— То, чего там не хватает, подарено мне Камбисом, сыном Пастыря,— не желая шутить на эту тему, сказал я.

Действительно, царь персов Камбис лично распорядил­ся выделить для меня, калеки, молодой кипарис из двор­цового сада.

— Значит, ты, Кратон из Милета, готов исполнить по­следнюю волю Азелек? — сказал перс, перестав улыбаться.

— Последнюю волю? — изумился я, но размышлять над ответом мне вовсе не требовалось.— Если боги дадут мне силы...

— Ахурамазда даст тебе силы, Кратон! — вздохнув с об­легчением, проговорил перс. — Азелек хотела, чтобы ты, Кратон, написал о том, как умер Пастырь.

— Как умер Пастырь?! — несказанно удивился я, — Но ведь об этом знают все.

— Не лги, Кратон,— тихо проговорил перс. — Правду знаешь только ты.

Знал ли я правду?

Шум битвы раздался в моих ушах. Я услышал свист стрел и вопли умирающих. И увидел стаи тех скифских стрел, облака пыли и песка, окровавленные лица бессмер­тных, увидел вражеских коней — тысячи и тысячи — та­буны, обрушившиеся на нас, как горный обвал. И я увидел то предательское копье. И увидел глаза Пастыря, его го­лубые, как небо над горами, глаза. Он спокойно смотрел на то копье, летевшее прямо в его грудь.

— Ты знаешь правду, Кратон, — донеслось до меня.

И вдруг я увидел совсем иную картину. То была ночь, и в свете факелов ярко сверкали глаза Пастыря. Он стоял прямо передо мной, в трех шагах, одетый как эллин, а по персидским меркам — просто раздетый. В одном легком хитоне и без анаксарид. В его глазах не было гнева и бес­пощадной ярости, хотя перед ним стоял Кратон, подо­сланный к нему из Милета наемный убийца. Вокруг на дощатом полу царского дворца в Пасаргадах валялись тру­пы, стыли лужи крови, и я сам был весь изранен. В тот миг решалась моя судьба. Один стражник щекотал мне копейным острием кожу над кадыком, а еще двое тихонько жалили меня копьями в пах и печень. Пастырь пристально смотрел на меня. И вдруг мы оба одновременно расхохо­тались, и я порезал-таки шею о копье, но не почувствовал боли.