Дмитрий Медведев - Это было под Ровно

В самое короткое время Саша хорошо проявил себя и был назначен начальником разведки всего отряда. Он успешно проводил боевые операции. Позже, в начале сорок второго года, вместе с моим отрядом он возвратился в Москву.

В списках бойцов нового отряда Саша Творогов стоял первым и первым же полетел в тыл врага. Он должен был приземлиться в Мозырских лесах, у деревни Мухоеды, и отыскать место для приема остальных звеньев.

Перед вылетом его предупредили, что, если с ним что-нибудь случится, встреча с отрядом все равно должна состояться в назначенном пункте – у деревни Мухоеды.

Через два дня после вылета Творогов сообщил по радио, что произошла ошибка: вместо Мозырских лесов летчики выбросили его звено южнее Житомира. Это за триста километров от Мозырских лесов! Местность оказалась безлесной, скрываться трудно. Еще через день Саша сообщил, что они направляются к деревне Мухоеды.

Во время передачи этого сообщения связь неожиданно прервалась. Ждали день, два, три – связи все нет и нет.

Что там случилось?

Решили отправить второе звено; во главе его полетел Кочетков. Люди опустились на парашютах в какое-то болото. Насквозь промокли, промокло и все снаряжение, и они еле-еле выкарабкались.

Через некоторое время Кочетков радировал, что они вышли к станции Толстый Лес на железной дороге Чернигов – Овруч, это в тридцати километрах от деревни Мухоеды.

Кочетков там остановился и сообщил, что организует сигналы для приема наших парашютистов.

Настроение поднялось, и, уже как будто на проверенное место, к станции Толстый Лес мы послали третье звено. Пашун, назначенный начальником штаба нашего отряда, полетел во главе этого звена. С ним радиста не было – их у нас не хватало, – но зато в его звене были два партизана, хорошо знавших и Мозырские леса и даже станцию Толстый Лес.

Мы сообщили Кочеткову, что вылетает еще одно звено и чтобы для сигнала самолету он ночью жег костры.

Самолет, улетевший с новой группой, благополучно возвратился в Москву, и летчик доложил, что парашютисты сброшены на сигналы у станции Толстый Лес.

А на следующий день Кочетков сообщил, что никакого самолета не было, хотя костры горели всю ночь. Что за наваждение! Не туда сбросили людей! Радиста у Пашуна нет – значит, и вестей от него ждать нечего.

Творогов пропал, Пашун неизвестно где… Я стал требовать, чтобы поскорее отправили меня. Надо отыскать наконец пропавших товарищей и организовать прием остальных.

Но меня задержали в Москве, и с очередным звеном полетел Сергей Трофимович Стехов, мой заместитель по политической части, с которым мы формировали отряд. Как ни печально, но и группу Стехова тоже выбросили не на сигналы Кочеткова. Сергей Трофимович сообщил нам по радио, что в течение трех дней не может определить место, где находится. Посылает людей в разведку – те не возвращаются.

Мое волнение дошло до предела, но наконец я получил разрешение на вылет.

Со мной должны были лететь начальник разведки Александр Александрович Лукин, радистка Лида Шерстнева и несколько бойцов-испанцев.

В Москве тогда было много испанских товарищей, которые в свое время боролись за свободную Испанию и потом вынуждены были эмигрировать. Когда началась война с гитлеровцами, испанцы стали просить советское правительство об отправке их на фронт. Многие, узнав, что формируются партизанские отряды, настаивали, чтобы их включили в эти отряды. Восемнадцать испанцев добровольно вступили в мой отряд. При первой же встрече они заявили, что, участвуя в войне Советского Союза против фашистской Германии, они тем самым помогают освобождению всех стран, захваченных гитлеровцами.

Вечером 20 июня я со своей группой был на аэродроме.

Родных, жены не было. С ними я попрощался дома: «дальние проводы – лишние слезы».

Провожали меня товарищи по первому отряду.

Прощание было недолгим. В точно назначенное время самолет был готов, мы сели в него, загудели моторы – и… до свиданья, Москва!

Настроение у всех было приподнятое. И, как будто мы совершали прогулку, с первой же минуты товарищи запели песни – русские, потом испанские.

Но вот подлетели к линии фронта. А линия фронта была тогда не так далеко – несколько западнее Тулы. Здесь самолет сразу попал в ослепительные полосы прожекторных лучей. Немцы открыли стрельбу, но мы счастливо миновали опасную зону. Прошел один томительный час, другой, и нам дали команду приготовиться к прыжку.

Я посмотрел в окошко самолета и отчетливо увидел внизу, на земле, условные сигналы костров. Самолет, делая круг, начал чуть-чуть снижаться. Один за другим мы стали у бортовой двери. Сопровождавший нас майор прицепил наши «карабины» за планку, чтобы парашюты сами раскрылись в воздухе.

Вот мы уже готовы. Вдруг стоявшая за мной Лида Шерстнева взволнованно сказала:

– Товарищ командир, а где же ваша веревочка?

Я обернулся. Оказывается, мой «карабин» не прицеплен. Пожалуй, я в воздухе не растерялся бы и вовремя сам раскрыл парашют: для этого надо было только дернуть за кольцо, но хорошо все-таки, что Лида предупредила.

Сердце заколотилось, когда раздалась команда:

– Пошел!

Я прыгнул первым. Малые секунды – и парашют раскрылся.

Огляделся вокруг. Нас выбросили высоко – метров девятьсот от земли. Над головой луна, внизу костры, но они удаляются: ветер относит меня в сторону. Парашюты разбросаны по воздуху – надо мной, справа, слева. Один пролетел мимо меня, быстро-быстро снижаясь к земле. Успел подумать: «Парашют не полностью раскрылся – может разбиться человек».

Внизу – лес. По правилам приготовился: взялся крест-накрест за лямки. В тот же миг рванула воздушная волна, отнесла меня в сторону, и я стукнулся о землю.

От опушки леса меня отнесло метров на сорок.

Заранее было условлено, что я зажгу костер и на него соберутся все парашютисты. Я так ушибся, что не мог встать на ноги, чтобы набрать сучьев для костра. Тогда я подтянул к себе парашют и зажег его. Потом отполз от костра метров на пятнадцать, лег за кусты и, держа наготове автомат, стал ждать. Как знать, кто сейчас придет на этот костер – свои или враги?..

Сижу, кто-то осторожно подходит. Спрашиваю!

– Пароль?

– Москва!

– Медведь! – говорю ответный и добавляю: – Брось свой парашют на огонь и иди ко мне.

– Есть!

Подошел Лукин, за ним Лида Шерстнева, потом остальные.

Километрах в трех-четырех от нас беспрерывно лаяли собаки, будто их кто-то дразнил. Значит, недалеко деревня.

Собрались все. Я встал, с трудом распрямился и, заглушая боль, как мог весело и бодро сказал:

– Второй прыжок – и мы на месте!

Потом вынул компас и начал определяться. Компас, звездное небо и железная дорога – этого было достаточно, чтобы знать, куда идти. Станция Толстый Лес должна быть совсем недалеко.

Итак, мы в тылу врага, почти за тысячу километров от Москвы и на шестьсот километров за линией фронта.

Мы шли по опушке леса в направлении станции Толстый Лес. Уже брезжил рассвет. На траве, обильно покрытой росой, каждый шаг заметно отпечатывался. Поэтому я приказал идти «партизанским шагом» – гуськом на расстоянии двух-трех метров друг от друга – и ступать точно след в след, так чтобы ноги идущего позади попадали в следы переднего.

Если нас будут выслеживать, трудно будет определить, сколько человек прошло – десять или сто. А осторожность – первое правило партизана.

Стало почти светло. Тихо кругом. Но я прислушивался к каждому шороху, к каждому треску ветки. Хоть опасности пока никакой не было, я, чтобы насторожить товарищей, время от времени условными знаками давал команды «ложись», «маскируйся».

Прошли километров пять. Вдали на дороге показались два человека.

«Ложись!» – командую я и подзываю Лукина:

– Александр Александрович! Вы начальник разведки отряда – будьте и первым разведчиком. Выясните, что за люди. Если свои, расспросите, где Толстый Лес.

Лукин взял с собой испанца Флорежакса и пошел. Я наблюдал за ними. Вижу, Лукин заговорил с прохожими, потом они пожали друг другу руки и разошлись.

Лукин возвратился; он встретил, оказывается, какую-то старушку лет семидесяти с внуком. Старушка всплеснула руками и расплакалась, когда узнала, что разговаривает с партизанами:

– Голубчики мои, вот радость-то! Когда уж прогоните проклятых… Разорили нас совсем!

Старушка сказала, что до станции Толстый Лес всего лишь десять километров, и предупредила, чтобы мы не ходили по ту сторону железной дороги: там в деревне много полицейских.

Лукин дал ей на прощанье плитку шоколада и несколько кусков сахару.

Часам к девяти мы были уже недалеко от станции Толстый Лес. Отдал команду отдыхать. Без привычки к долгой ходьбе люди устали, многие натерли ноги.

Я выставил секреты для наблюдения за станцией, переездом и дорогой.

Лиде Шерстневой приказал развернуть рацию и передать в Москву, что мы приземлились правильно и ищем звено Кочеткова.