Вячеслав Шишков - Угрюм-река

— Вы, господа, меня не бойтесь, не стесняйтесь: я все вам простил, забыл все обиды ваши, — шептал Прохор Петрович, жестикулируя, и вдруг выкрикнул:

— Тихон! Скамейку под ножки Авдотьи Фоминишны, сводницы!

Тихон выдвинулся зыбкой тенью из книжного шкафа, как бы взял скамейку, как бы подставил ее куда надо и, поклонившись Прохору, как бы исчез.

— Милостивые государи, — зашептал в пространство сидевший на кушетке Прохор. — Я в сущности пригласил вас вот зачем… Я ненавижу себя, ненавижу мир, и мир ненавидит меня. Помните, помните мой юбилей? Ну вот, спасибо. Я так и сказал тогда. А теперь я хочу.., я мыслю… позвольте, позвольте… Да-да-да!.. А теперь я всеми забыт, всеми покинут, я очень несчастлив, господа…

Прохор Петрович всунул руки в рукава, опустил низко голову, обиженно замигал, а все гости вздохнули. Собачонка Клико соскочила с колен губернатора, прыгнула к Прохору и, вся извиваясь, ласково стала лизать его в щеки, в бороду, в нос.

— Ах, милая, родная собачка, — начал вышептывать растроганный Прохор Петрович. — Живешь ты без всякой ответственности за свои поступки, без всяких душевных мук.

Как я завидую тебе, милая собачка. Будь здорова!.. — Прохор Петрович захлебнулся горестным вздохом, а баронесса Замойская, поправив обруч-змейку на своей прическе, из проносившегося экипажа швырнула словами:

«Как не стыдно! Русский богатырь, и — хнычет». («Гэп-гэп», — промчал лихач.) Борода Прохора затряслась, он отвернулся и, сдерживая всхлипы, шептал:

— Ничего, ничего. Милая собачка, не обращай на меня внимания. Это пройдет, пройдет. Это я так.., нервы.

Тут Прохор Петрович услышал — гости насмешливо стали шептаться, раздался идиотский смешок, а Приперентьев с Чупрынниковым в один голос крикнули: «Он прогорел, он банкрот, его карта бита!» Но генерал Пере-тряхни-Островский грозно стукнул в пол шпагой: «Господа шулера, без намеков, бе-е-з намеков!.. Прошу не обижать хозяина». Тогда у Прохора Петровича увлажнились глаза, он вытер лицо рукавом халата, сказал:

— Ваше превосходительство! Защитите меня также от врача Апперцепциуса, еще от Нины, жены моей. Я очень сожалею, ваше превосходительство, что в тот раз не зарезал ее бритвой. А вам, генерал, я назначаю в благодарность мешок золота…

И внесено было золотых мешков огромное множество. Весь кабинет залит золотом.

Всюду брякали золотые червонцы, сыпалось золото, звяк оглушал, разрывал черепную коробку. Резкая боль в голове, и нечем дышать: всюду золото, золото, золото… Прохору тесно и душно. И больно.

— Вот видите, господа, сколь я богат. Я не понимаю, о каком же крахе здесь речь? — задыхаясь, сказал он, и, чтоб умерить непереносную боль, он ударился затылком о стену.

Тут собачка Клико вновь подъелозилась к Прохору и с великой нежностью облизала его, перевернулась кверху брюшком, заюлила, забрякала хвостиком. У Прохора

Петровича опять затряслась борода. Он подхватил собачонку, умильно стал целовать ее в носульку, в хвост и в глаза.

А Тихон, выглядывая в приоткрытую дверь, говорил Кузьме с Петром:

— Ишь, руки свои целует, барин-то наш. Глянь, как сморщился.

— Тихон Иваныч, а ведь плачет барин-то, — удивился Кузьма.

— Пущай плачет. Лишь бы не буйствовал.

Гости меж тем приступили к хозяину с просьбой рассказать им про жизнь, про судьбу его: как он рос, как женился, как взошел на вершину могущества.

— Ну что ж! Очень рад, очень рад, господа. — И Прохор Петрович вздохнул. — Моя жизнь, господа, была в общем с самого детства несчастна… Что ж рассказать вам?.. Да! Вы знаете? Недавно поехал я на работы. И что же я вижу, господа? Везде на моих работах чужие хозяева. Прииск «Новый» теперь не мой… Бывало, Федотыч.., знаете, старик такой с деревяшкой?.. Бывало, как намоют пуд золота, он и бухнет из пушки… Я давал ему за это большой стакан водки. Да-да. Эх, господа, выпить бы нам! А теперь пушка моя молчит, Федотыч дремлет на улице. Зато они палят в свою пушку, на прииске «Новом»… Они, они! Я ведь знаю. Прииск мой, а золото ихнее. И все теперь ихнее. Обидно, очень обидно это, господа…

Верный Тихон пошлепал паркетами докладывать барыне.

А у барыни шло заседание. Нина Яковлевна чрезмерно встревожена и нервно устала.

По ходу разбиравшихся дел выплыл вопрос об общем финансовом состоянии громовских предприятий. Разговоры шли долго. И, к великому огорчению Нины, ей стали доказывать с очевидною ясностью: дела ее мужа запутаны так, что их трудно поправить… Но почему, почему?!

— А изволите ль видеть, сударыня-Нина слушает. В ней напряжен каждый нерв. Говорит юрисконсульт нового акционерного общества, старый хитрец Арзамасов. По поручению Нины и за высокую плату, конечно, он несколько дней просидел над рассмотрением плана текущих работ и денежных дел фирмы Прохора Громова.

— Коммерческое дело, да еще в таком крупном масштабе, как у вас, да в такой дикой, бездорожной стране, — дело, сударыня, весьма трудное, — говорил Арзамасов, то вздыхая сочувственно по адресу Нины, то силясь спрятать мину злорадной насмешки на бритых губах своих. — Тут нужен глаз да глаз, нужна неотрывная бдительность. А Прохор Петрович в самый разгар работ пробыл у этих.., как их.., у божьих людей… Сколько? Ну вот, полтора месяца. Раз! А потом — болезнь. Два! Ну, и все кувырком. Это уж ясно.

— И что это вашему мужу в голову взбрело? Помните, как он разводил турусы на колесах, будто бы в его предприятия вложены тридцать миллионов? — грубо прерывает Арзамасова бывший шулер бурбон. Приперентьев. — Ха! Тридцать миллионов… А попробуй продать, напросишься три…

— Простите, мсье Приперентьев… Спрячьте в карман свои нелепые выводы, — засверкала хозяйка глазами и бриллиантами вдруг задрожавших сережек. — Я и не думаю продавать предприятия мужа. Речь идет об отдаче их в долгосрочную аренду. И только…

— Хотя бы, хотя бы, — распустив свое толстое брюхо, кряхтел Приперентьев.

— Я бы советовал вам, если будет позволено, — говорит Арзамасов своим вкрадчивым голосом, сладко заглядывает в глаза Приперентьеву и с чиновной холодностью в сторону растерявшейся Нины: — я советовал бы вам, сударыня, подрядные работы немедленно закрыть, уплатив неустойку…

— Это нелепость, — прерывает дельца заместитель Протасова инженер Абросимов. — Подрядные работы, Нина Яковлевна, хотя и не в срок, а с большим запозданием, мы все-таки выполним. И вместо миллиона двухсот тысяч неустойки, мы понесем убытку, может быть, всего тысяч.., ну, скажем.., тысяч двести, от силы — триста.

— Господа, — откинув голову, сказала Нина, взасос затягиваясь папиросой (за последнее время она стала сильно курить). — Все дело будет зависеть от успеха переговоров моих представителей с Московским банком, и в Питере — с купеческим миром. Ежели нам удастся добыть оборотные средства, мы выплывем…

— Ха!.. Купеческим миром, купеческим миром, — продолжая по-хамски вести себя, подает реплику Приперентьев.

Юрисконсульт раболепно подхватывает мысль своего патрона и, угадав ее суть, развивает дальше:

— Извольте ль видеть, сударыня… Купеческий мир, да и вообще мир так называемых крупных дельцов очень шаток, и мощь этого мира сплошь, почти сплошь под большим знаком вопроса. Например, был Рябинин, уж, кажется, туз, был Рябинин — и нет его…

— Как? Петр Герасимыч помер?!

— Нет, не помер, сударыня, а просто «крахнул». Захворал. Наследники — моты. А тут продолжительная забастовка, фабрики встали, а вскоре и с молоточка пошли. Словом… Как видите, сударыня…

Арзамасов сдернул со лба золотые очки и, как бы сочувствуя Нине, печально развел руками.

— Я, наконец, надеюсь, господа, — сказала взволнованно Нина Яковлевна, — что, после произведенной оценки наших затрат на прииск «Новый», вы расплатитесь со мною сразу, а не в пять сроков, как вы хотели бы…

— Простите, сударыня, — встал и расшаркался большеухий упырь Арзамасов. — По причинам, только что изложенным мною, мы этого сделать никак, никак не можем. У нашего акционерного общества почти весь капитал в обороте. Мы скупили прииски у семи золотопромышленников, мелких и крупных, мы развиваем дело в грандиозных масштабах, сударыня…

— Да, да… Вы развиваете, — вспылила Нина, и носовой платок в ее руках стал виться в веревочку. — Но вы не имеете права отбирать у меня золотоносные участки, открытые моим инженером!

— Он открыл, а мы остолбили. Ха-ха… Не зевай! — подтянув и вновь распустив брюхо, брякнул нахал Приперентьев; ему было скучно, отечное лицо его смято, гемороидально, глаза подремывали.

— Да, сударыня. К сожалению вашему, а к нашему благу мы в этом вопросе, простите, юридически правы. Закон на нашей стороне.

Понукаемый резким и властным взглядом хозяйки, вдруг с горячностью заговорил инженер Абросимов:

— Простите, господин Арзамасов! В этом грязненьком дельце вряд ли вы правы, даже юридически. О моральной же стороне вашего поступка не приходится и говорить. Это ничем не прикрытый разбой на большой дороге…