Петр Краснов - С Ермаком на Сибирь

Грознее и громче шумел казачий круг, теснее сдвигался в лесу вокруг атаманского шатра. Факелы горели, треща смолою, и падали огромные, страшные тени в лесную чащу.

— Что в самом деле! Такого атамана и скинуть — вся недолга. Воля круга, — выкрикнул, выдвигаясь вперед, рябой, несуразный веснушчатый казак и сделал несколько шагов к палатке.

В то же мгновение разом, пошатнув шатер, распахнулись полы и из внезапно потемневшей палатки в свет факелов широко шагнул Ермак, сопровождаемый есаулами. Он был в броне и стальной шапке, при сабле, с тяжелым шестопером в могучей руке. Весь круг, как один человек, снял шапки. Мертвая тишина стала в лесу. Некоторое время так в полной неподвижности стоял Ермак против казаков.

Наконец он резко, рывком, кинул:

— Вы чего?..

Молчание было ответом. И опять в тишине точно остановилось напряженное время.

— Вы что здесь самовольно собрались?.. Какая такая нужда заставила вас ночью тамашу делать без моего на то приказа? — строго сказал Ермак и властными глазами окинул казаков.

Казаки потупились под его взглядом. Тогда рябой казак, вдруг оказавшийся впереди всех, стал говорить ни к кому не обращаясь.

— Воля казачьего круга: идти назад по домам… Сам с нечистым спознался — ему ничего… А мы дохнем в этой проклятой Сибири… Обрыдло… Мы воевали достаточно… Желаем идти назад на Тихий наш Дон. Такова воля бойцов! — он повысил голос и хрипло и напряженно выкрикнул. — А не то — скидывай атамана!.. Долой Ермака!

Ермак терпеливо выслушал несвязную речь казака. Он сбросил шелом и кинул его к шатру. Поседевшие кудри разметались по плечам. Ермак широко перекрестился.

— Сознался с нечистым! — усмехнулся он. — Татарские, бабьи россказни… Пустые речи… Так крестятся продавшие душу свою врагу христианского рода?

Он еще раз перекрестился и, вдруг сжав кулаки и откинув назад руки, весь порыв и движение, широко шагнул вперед и остановился против попятившегося перед ним казака.

— Такова воля бойцов! — грозно крикнул он. — Ты-то боец?! Я тебя, Ермолай Заяц, отлично знаю. По шерсти дана тебе кличка, презренный трус!.. В кашеварах весь поход был. Пороху не нюхал, сабли в руках не держал, а казаков мутишь!..

Смертельная бледность покрыла лицо Зайца.

— Я что ж! — хрипло сказал он. — Я ничего. Что люди, то и я. Воля народа!

— Взять его! — резко бросил Ермак.

Меркулов и Семен Красный схватили казака и под руки вывели из круга.

— Скидывать атамана во время похода! — грозно сказал Ермак. — Вы знаете чем это пахнет? В куль да в воду! Воля народа?.. Воля народа, что ли, бросать начатое дело?

Он замолчал и стоял против круга, тяжело дыша. Он ждал, что ему скажут казаки. Но они молчали. Наконец сзади кто-то несмело крикнул:

— Идти домой!..

— Домой… домой… домой!.. — загудели голоса.

Ермак ожидал, когда поднявшейся ропот утихнет.

— Домой?.. Назад?.. — тихо сказал он. И как только раздался нарочно притушенный его голос, на кругу стала напряженная тишина.

— Зачем?.. Идти назад через безлюдную и мрачную пустыню, которую мы только что с такими трудами прошли?.. Идти через горы, покрытые уже глубоким снегом?.. Идти пешком — потому что реки замерзнут, а коней нечем будет кормить в степи!

Ермак говорил это тихо с большою убедительностью. Казаки слушали его, опустив головы. В лесу была такая тишина, что слышно было, как далеко за лесом гомонила татарская орда.

— Идти назад, — повысил голос Ермак, — когда вот она, Сибирь, перед нами и наша! Еще одно усилие — и мы завершим великою победою наше славное дело… И мы смоем наши прошлые грехи… А если Бог судил умереть…

Ермак приостановился, и есаул Иван Кольцо весело договорил:

— На то казак и родился, что он царю пригодился!.. Помирать все равно когда-нибудь нам да придется. Не на постели же нам помирать, а в чистом поле.

— По местам! — сказал Ермак. — А Ермолая Зайца за его смутные речи, посадя в поле, забить стрелами насмерть..

И, круто повернувшись, шагнул в свой темный шатер.

Казаки, молча, расходились по шалашам. Было тихо в казачьем стане. Федя видел, как казаки озабоченно прочищали ружья, наполняли порохом пороховницы, лили пули и рубили железные жеребья. Тут, там слышался свистящий звук каменного бруска по сабельному клинку:

— Жжиг, жжиг!.. — и опять, — жжиг, жиг!..

И чей-то молодой, незнакомый Феде голос в тишине стана ясно и спокойно сказал:

— Если меня убьют, расскажи дома, как меня убили.

Утро наступило хмурое. Моросил мелкий холодный дождь. Ледяной ветер срывал последние листы с дубов. Сосны и ели печально шумели.

У Ермакова шатра появился старый трубач. Медная труба еще вчера черно-зеленая от грязи и ржавчины была ярко начищена, и сам трубач в чистой рубахе и сером заплатанном азяме выглядел молодцом. Он затрубил подъем. Хорунжие приняли знамена. Отец Досифей запел со стариками:

— Бог Господь и явися нам!

Кучум укрепился у селения Чувашева. Земляные валы и дубовые засеки было решено противопоставить силе казачьего огня.

Татары в восемь раз превосходили численно казаков. Но между ними не было единства. Остяцкие князья не ходили воевать. Киргизы не пришли. Маметкул с вогулами жаждал сразиться с казаками в чистом поле.

Когда в серой, парной завесе мелкого дождя татары увидали незначительный числом отряд Ермака, Маметкул приказал разметать засеки и вышел навстречу казакам.

Шедшие впереди Ермаковой дружины конные сотни Мещеряка и Никиты Пана развернулись широкою лавою, за ними устроились для огневого боя пешие сотни, руководимые самим Ермаком.

Татары с дикими криками в копья бросились на казаков. Казаки подпустили их на пятьдесят шагов и, круто повернув назад, поскакали, раздаваясь в стороны и открывая ставший наготове отряд Ермака. Оттуда точно гром грянул. Метнуло пламя, и визгнули пули. Татарская орда повернула назад. Казаки кинулись за нею. Они вскочили в самые засеки, за ними ворвались пешие сотни, и все перемешалось в рукопашном бою. Казаки были много рослее татар. Они, — одни закованные в броню, другие в овчинных крепких полушубках — подавались маленькими тесными кучками в толпы татар. И были их кучки, как подвижные крепости.

С хрипом падали сабли на татарские шеи. Казаки рубили головы до плеча и наводили ужас на татар. Схватившись руками, тесной стеною шли казаки, осыпаемые стрелами.

Федя шел при Ермаке под его знаменем. За ним, ощерившийся, с дыбом поднявшейся шерстью брел Восяй, готовый перегрызть горло всякому, кто к ним подойдет.

Бывалые были люди станичники Ермака. И на Волге, когда на абордаж брали персидские суда, и на Черном море на берегах Анатолии, где сражались с турецкими аскерами, и на Каспии, где видали персидских воинов, — они смотрели в глаза смерти. Но никогда не было у них такого неравенства сил. Рубили, били ослопами[45] палили из рушниц, стреляли из луков, падали сами израненные, мертвые, а татарская сила не уменьшалась числом.

Были мгновенья, когда казалась победа невозможной и напрасной борьба. Тогда оглядывались и видели: над горами трупов, по скользкой от крови земле медленно движется тяжелая икона св. Георгия. Рядом в сыром воздухе повисла зеленая хоругвь, и мягко светится в золотых нитях светлый Спасов Лик. И там увидят громадную широкую фигуру Ермака. В мокром стальном колонтаре, в высоком шишаке он тяжело шагает, и каждый взмах его сабли, как коса траву, кладет татар. Там увидят прекрасного юношу с румяным лицом и сияющими глазами и черного пса, бросающегося на татар со злобным ворчанием.

Оглянутся на них — и снова вперед, туда, где под конскими хвостами на палках, на возвышении стоит старый Кучум.

Прохрипит кто-нибудь:

— Мать честная Богородице, помилуй мя…

Скажет среди ударов прерывистым голосом казак:

— Дай рушницу… Пальну… Рука устала.

Небо потемнело от стрел. И не чувствуют казаки идет дождь или перестал. Холодно или нет.

Им жарко… Нестерпимо…

Все больше становилось алых рубах, стальных доспехов, светлых азямов среди гор татарских тел. Таяла в бою дружина Ермака. Не уменьшалась татарская сила.

Летописец, описавший этот бой 23 октября у Чувашева, отметил:

… «И бысть сеча зла; за руки емлюще сечахуся»…

Конные сотни Мещеряка и Никиты Пана, преследуя Маметкула, наткнулись на дружины остяцких князей.

Остяки, еще не принимая участия в бою, в ужасе толпились у Чувашева и смотрели, как казаки избивали вогулов. Мимо них на епанче пронесли раненого царевича Маметкула. Потом с дикими криками:

— Секут!.. Секут!.. — промчались, бросая копья, вогулы, и следом за ними показались конные казаки. Их появление было так неожиданно, а натиск так стремителен, что остяки, не приняв боя, кинулись назад, увлекая за собою охрану Кучума и самого сибирского царя.