Аркадий Адамов - Василий Пятов

— Было у тебя из тридцати процентов, будет из шестидесяти. Вот тебе мои условия.

Пятов почувствовал, как тяжело закружилась голова и застучало в висках. Но он взял себя в руки и, стараясь сдержать гнев, проговорил:

— Ничего в тебе от человека не осталось, Афанасий Ильич, последнюю совесть потерял. Смотри, брат, как бы тут у тебя просчет не вышел. Ведь ты меня знаешь, снова на ноги встану, и опасного врага ты себе наживешь.

Купец, сощурив глаза, пристально посмотрел в суровое, побледневшее лицо Пятова и сказал:

— Вижу, не упал ты духом от своих неудач, Василий Степанович. Хвалю. И впрямь, пожалуй, ссориться-то с тобой расчета нет. Ну, ладно, друг любезный, оставим за тобой тот же процент. А насчет совести, это ты зря. Я вот церковь в Москве строю, и совесть у меня теперь, как у младенца, чистая…

Возвращаясь домой, Пятов зашел в департамент торговли и мануфактур на Мойке. Пришлось долго ждать, пока чиновник занялся, наконец, его делом.

— Прошение привилегии на систему газосварочной печи и катальной машины для выделки корабельной брони? — устало переспросил он и добавил: — Обождите, сударь, сейчас наведу справку.

Время тянулось томительно долго. Пятов уже жалел, что зашел сюда, и был уверен, что никакой привилегии не получит. Между тем, он чувствовал страшную слабость во всем теле, голова горела и хотелось лечь и не двигаться. «Господи, только бы не захворать, — подумал он.— Что я тут один делать буду? А Варя моя…»

В этот момент появился чиновник с огромной папкой.

— Господин Пятов, Василий Степанович? — спросил он, усаживаясь к столу и начиная разбираться в принесенных бумагах. — Одну минутку… Так… Вот она, голубушка, вас дожидается. Извольте расписаться в получении.

Он встал и положил на барьер большую раскрытую книгу в темном переплете, отметив ногтем место, где следовало расписаться.

Пятов не верил своим глазам. У него в руках была по всем правилам оформленная привилегия на его изобретение.

Но что ему теперь с ней делать? Ведь все равно никому теперь ничего не докажешь и ничего не вернешь. Все кончено! Господи, лучше бы не было у него этой бумаги, каждая буква которой отзывается в душе острой неутихающей болью и напоминает о страшной несправедливости и подлости. Зачем ему она? Но Пятов машинально взял протянутый чиновником большой, украшенный гербом лист с огромной печатью и чьими-то замысловатыми подписями. Уже направляясь к двери, он услышал, как чиновник сказал:

— В первой книжке нашего журнала «Промышленность» за будущий год, господин Пятов, будут опубликованы к сведению деловых кругов чертеж и описание вашей машины.

В ответ Пятов лишь горько усмехнулся.

— По милости морского министерства, господин коллежский асессор, — сказал он, — моя машина уже успела получить слишком большую известность.

Василий Степанович вышел на улицу и почувствовал, что его оставляют последние силы. Пришлось взять извозчика…

Всю ночь Пятов метался в жару. Рано утром он услышал знакомый голос:

— Не узнаешь, Василий Степанович?

Больной несколько секунд внимательно всматривался в гостя. Вдруг слабый румянец разлился по его измученному лицу и в глазах засветилась радость.

— Никита, — слабо проговорил он, — ты?

— Я самый, Василий Степанович, — обрадовался Колесников. — Еле разыскал тебя… Вот, поесть кое-чего принес. Хозяин сегодня отослал на завод Хрулева, а денька через два я тоже обратно поеду, так и тебя домой отвезу. А пока, если разрешишь, у тебя ночевать останусь, — и добавил с грустью: — Плох ты больно, Василий Степанович. Ухаживать за тобой буду….

В этом году Финский залив долго не покрывался льдом, и в ноябре пароходы все еще ходили от городской пристани в Кронштадт. Сокольский, как только расстался с Пятовым, кликнул извозчика.

— Гони на пристань да побыстрее, — приказал он, вскакивая в пролетку.

Уже начинало смеркаться, когда с палубы парохода стала видна темная громада Кронштадта.

Сбежав по мокрым, качающимся сходням, Сокольский поспешил на малый кронштадтский рейд, где стояли, разоружившись после летнего крейсерства в Балтике, мониторы. Адмирал Бутаков должен был, по его расчетам, находиться сейчас на флагмане.

Все, что делал Сокольский после разговора с Пятовым, он делал почти машинально. Взволнованный, растерянный, он снова и снова припоминал подробности этого разговора… Морской ученый комитет послал такое важное изобретение на отзыв иностранцам. Что это? Глупость? Сокольский вспомнил адмирала Матюшкина и подумал: «Наверно, глупость». Но тут он сейчас же подумал о поручике Русиловиче, который так много сделал, чтобы провалить изобретение Пятова, и решил: «Предательство!» Однако Русилович сам потом потерпел поражение, его проект отвергли в пользу Броуна. Как же все это понять? И тут Сокольский вдруг вспомнил намерение генерал-адмирала обсудить с англичанами изобретение Пятова и то, что он фактически санкционировал теперь кражу Броуна. «Глупость или пре…» В первый момент он не решился признаться в этом даже самому себе. Глава русского военного флота, брат императора… Так как же генерал-адмирал мог допустить это? И впервые в голове молодого офицера зародилось сомнение… «Нет, — говорил он себе, — этого не может быть!» — «Но это уже есть,— протестовал внутри него какой-то новый, .незнакомый ему голос, — и это требует объяснений!» Но кто их даст, кто объяснит, как все это могло случиться? Ведь погубить такого человека, как Пятов, — преступление, отдать иностранцам его изобретение — преступление еще большее. И все это сделано с ведома, нет, даже по приказу генерал- адмирала! Молодой офицер чувствовал, как рушится в нем былая вера в этого человека, как место восторженного преклонения перед главой русского флота заступает глухое негодование…

Сокольский почти бежал вдоль стенки малого кронштадтского рейда мимо пришвартованных кораблей, торопясь к стоявшим у Купеческих ворот, близ входа в военную гавань, мониторам. Неожиданно он столкнулся с матросом, в котором узнал вестового адмирала Бутакова.

— Рябов! — окликнул он. — Скажи-ка, братец, где его превосходительство?

— Так что, изволят быть у себя на квартире, ваше благородие, — ответил матрос, вытянувшись перед офицером.

— Ты туда идешь?

— Так точно, ваше благородие.

— Вместе пойдем. Мне надо видеть адмирала.

И оба, свернув в сторону, скоро углубились в лабиринт кривых и узких кронштадтских улиц. Но вот и дом, где живет Бутаков. Поднявшись на второй этаж, Сокольский попросил вестового доложить о нем адмиралу и через минуту уже входил в его кабинет.

— Согласно вашему приказу прибыл в отряд ровно в шесть часов вечера, Григорий Иванович, — четко доложил он.

Адмирал легко поднялся с кресла и, подойдя к молодому офицеру, приветливо пожал ему руку.

— Спасибо за точность, Сергей Петрович, вы образцовый офицер.

При этих словах Сокольский не мог скрыть охватившей его радости: похвала Бутакова ценилась в отряде выше всяких наград.

— Не угодно ли отобедать сегодня у меня? — продолжал адмирал. Затем, пристально посмотрев на Сокольского, спросил. — Вы чем-то встревожены?

— Я только что узнал о большом несчастье, случившемся с одним моим знакомым.

— С кем же это?

— Да вы его, верно, и не знаете. Это очень талантливый человек, некий Пятов. Он…

— Пятов? Василий Степанович?

— Да, Пятов, — повторил озадаченный Сокольский,— так вы его знаете?

— Знаю, знаю. Но какое же несчастье случилось с ним?

Они все еще стояли посреди кабинета, оба взволнованные и немного удивленные той одинаковой тревогой, которую вызвала в них участь этого человека.

Сокольский, торопясь, рассказал все, что узнал от Пятова о судьбе его изобретения. При этом он пытливо вглядывался в помрачневшее лицо адмирала, стараясь уловить в нем отражение тех самых чувств, которые так мучили его самого. Но в душе старого моряка рассказ Сокольского не вызвал такой бури сомнений и такого отчаяния. Мысли его приняли совсем иной оборот. Он несколько минут молча ходил из угла в угол, потом остановился и спросил:

— Но что же теперь ждет господина Пятова? Что он собирается предпринять?

Сокольский, не ожидавший такого вопроса, растерялся и неуверенно ответил:

— Право, я и не спросил его об этом… Так был огорошен всем… Ах, нет! — вдруг перебил он сам себя: — Вспомнил! Василий Степанович был очень встревожен тем, что владелец арендованного им завода наверняка откажется оплатить новое оборудование.

— Которое Пятов установил на свой счет и, верно, сделал при этом большие долги?

— По-видимому, так, Григорий Иванович.

— А как зовут этого владельца?

— О, это он сказал… Сейчас вспомню… Да, Кандалинцев, генерал Кандалинцев.

— Гм, Кандалинцев, — задумчиво повторил Бутаков, снова принимаясь расхаживать по кабинету.— Кандалинцев… Что-то знакомая фамилия… Надо найти путь помочь Пятову. Вы понимаете, Сергей Петрович? — И вдруг, спохватившись, воскликнул: — Батюшки, я совсем забыл предложить вам сесть, а ведь вы только что с парохода!