Василий Ряховский - Евпатий Коловрат

— Будь ты князем на Руси, мы не скоро одолели бы тебя, Глеб.

И все разошлись, чтобы начать выполнения плана князя-изгоя.

Триста воинов осталось у Евпатия после битвы с полком с Тавлура, и из этих трехсот было шесть десятков пеших мещеряков.

Два дня русские отсиживались в дальних лесных сторожках и в заснеженных оврагах.

Из сел и погостов, где еще не были татарские рыскальщики, рязанцем несли мужики хлеб, пшено, мясо. Для коней стояло на лесных полянах множество сенных стогов. Воины лечили раны, чинили оружие, зашивали одежду.

Бессон, звякая пустым кадилом, отпевал убитых и придавал их земле. Вместе с русскими отпевались и мещеряки.

Старый мещерин слушал пение Бессона, кланялся, но крестного знамения не творил.

— Умный человек этот мещера седая, — говорил Бессон Евпатию — Его окрестить бы.

— Крест мужества в сердце не прибавит, — отвечал Евпатий. — А твоя настойчивость отпугнуть старика может. Нам же без друзей-мещеряков татар не одолеть.

На третий день вновь решил Евпатий выйти из леса и напасть на татар. В этот день мещеряки принесли ему известия о том, что татары подожгли коломенские посады и подвезли к воротам стенобитные машины.

— Поможем коломнянам! — решил Евпатий и приказал Бессону объехать стан и объявить о том воинам.

Утро встало облачное. На деревья и на высокие заросли бурьяна по дорогам ложился иней. Издалека приносило запах гари: то продолжали гореть коломенские пригороды.

Еще не совсем обутрило, когда русские натолкнулись на небольшое стойбище татар и напали на него. Татары бежали слишком проворно, и даже быстрые мещеряки не смогли преградить им дорогу.

Это показалось Евпатию подозрительным. Но он никому не сказал об этом, а отдал приказ двигаться дальше.

Скоро дорога вывела отряд на открытое место. Здесь Ока делала крюк, принимая слева воды Москвы-реки. Леса далеко отступали от низких речных берегов.

Не успели передние кони ступить на лед, как сзади дали знать, что появились татары. Русские построились в четырехугольник. Мещеряки цепью распались по льду.

Татары шли стороной, словно не видели русских, хотя те стояли на открытом месте. Потом еще небольшой отряд появился на другом берегу реки и тоже ушел наискось, растаял в туманной изморози.

— Пойдем на Коломну! — решил Евпатий.

— Отсекут нас от леса, — сказал Замятня. — Гляди, Евпатий!

В это время подъехал Бессон.

— Теперь и глядеть нечего, — сверкнув глазами, строго сказал он замятне. — От леса мы уже отсечены.

Он указал рукой, и все посмотрели в том направлении: вдоль лесной опушки мелькали татарские всадники.

— На Коломну! — крикнул Евпатий, опасаясь, что воины падут духом, обнаружив татар сзади себя.

Но не пришлось воинам Евпатия увидеть верхи коломенских храмов: перед ними появилась огромная татарская рать.

На этот раз татары не стали ждать нападения русских — они рассыпались по гладкому ледяному полю и с гиком вступили в бой.

Мещеряки под предводительством Кудаша попытались отступить, но были изрублены. Всадники Евпатия бросились мещерякам на выручку. Им удалось потеснить передовых татарских всадников и тем самым дать возможность Кудашу и нескольким мещерякам, в том числе и старому мещерину, пробиться к своим.

Кудаш был вновь жестоко порублен татарской саблей и еле держался на коне. У старого мещерина было отсечено ухо. Кровь лилась ему на шею, он размазывал ее по лицу и прикладывал к свежей ране свою затертую рукавицу.

Первым пал с коня Угрюм. Нечай попытался пробиться к ковалю, но вынужден был отступить: звенящая татарская стрела ударила его как раз в левое плечо. Конюший выронил меч и укрылся за Замятню, который стоял перед татарами нерушимо и бил направо и налево, уклоняясь от ударов и перебивая мечом смертоносные татарские сабли.

Бой длился около часа, когда татары начали пятиться, оставляя на льду раненых и убитых.

Евпатий оглядел своих воинов и понял, что долее вести бой нельзя: их оставалась совсем малая горстка.

— Подавайся назад, братцы! — крикнул он, продолжая отбиваться от двух татарских всадников.

Начался медленный отход. Давно воины Евпатия поднялись со льда Оки. Они приближались уже к лесу, когда увидели длинный ряд саней.

Сани тесным кольцом смыкались перед лесной опушкой. Пробиться через это кольцо было невозможно без потери коня. Прилегшие за санями татары выпустили вдруг кучу стрел.

Русские остановились. Евпатий покликал своих ближних. К нему подъехали бессон, Замятня и Нечай. Кудаш истекал кровью и не поднимал головы от гривы коня.

В это время со стороны татар выехал за линию саней всадник и громко крикнул по-русски:

— Сдавайтесь! Живыми вам отсюда не уйти!

Русская речь с вражеской стороны озадачила Евпатия и его ближних. Они переглянулись. В больших светлых глазах замятни мелькнула искра догадки. Подумав, он сказал Евпатию:

— То изменник Глеб!

Вид убийцы рязанских и пронских князей, чьим именем пугали матери блаживших детей, потряс воинов. Проклятый Рязанью изгой и на этот раз нес русским людям верную смерть!

После минутного колебания Евпатий крепче уселся в седле и поправил шлем.

Он отъехал от своих. Глеб приближался ему навстречу.

— Чей ты, храбрый рязанец? — крикнул он. — Назовись, чьего роду-племени?

— Защищайся проклятый! — ответил Евпатий и бросился на Глеба с поднятым мечом.

Но ловок был князь-изгой, и не притомилась в тот день его рука. Он отбил удар Евпатия и сам занес над ним кривую татарскую саблю. Крепкая сталь пробила шлем. Евпатий пошатнулся и выронил меч. Оскалив в азарте зубы, Глеб спрыгнул с коня и подбежал к Евпатию, готовясь поддержать того в седле. Он помнил ханский приказ привести к нему рязанского воина живым. Но Евпатий вдруг встряхнул головой, распрямился и всей тяжестью своего тела обрушился на Глеба.

Когда Замятня прискакал к нему после боя, Евпатий был мертв. Рядом с ним, задушенный, валялся князь-изгой.

Шестеро русских воинов предстали перед Батыем.

То были: Замятня, Кудаш, Нечай, поп Бессон, старый мещерин и кожемяка Худяк.

Все они были покрыты ранами, ратная одежда на них порвалась и повисла клочьями.

Сзади воинов, в санях-волокушах, лежало накрытое плащом тело Евпатия Коловрата.

Батый долго всматривался в окровавленные лица русских воинов.

Потом он спросил:

— Кто вы? Почему вы напали на мое войско? Зачем убили пятьдесят тысяч моих воинов?

Половчанин-толмач перевел рязанцам ханскую речь.

Русские воины не подняли от земли глаз. Только Бессон сказал толмачу:

— Передай ему, что мы — рязанцы, русские люди. Хан со своим войском побил наших жен, детей, разорил пресветлый город Рязань. За разорение мы и били его воинов. И еще скажи: пусть скорее казнит нас. За нашу кровь разочтется с ним Русская земля.

Батый выслушал половчанина, потом приказал подвезти поближе сани с телом Евпатия.

Перед ним открыли плащ. Батый долго разглядывал лицо павшего русского витязя и вдруг молитвенно провел ладонями по лицу и склонил голову. Его примеру последовали и приближенные.

После минутного молчания хан сказал:

— Если бы у меня была тысяча таких богатырей, как этот русский витязь, я завоевал бы весь мир. — И обратился к русским воинам: — Дарую вам жизнь, храбрые люди. Идите в свой город. Никто не тронет вас. Вождя вашего похороните по своему обряду, с почестями.

Выслушав речь толмача, рязанцы подошли к саням, взяли тело Евпатия и положили его на свои скрещенные мечи.

Когда они тронулись от ханского шатра, перед ними расступилась орда.

Окровавленные, еле передвигая ноги, они вышли в поле и вскоре растаяли в морозной мгле.

Батый дал знак к началу штурма Коломны.

Вскоре после масленицы прибежал из Рязани в Чернигов гонец.

Смертельно усталого, с обмороженным лицом гонца под руки ввели в горницу, где жил княжич Ингварь. Слуги княжича раздели ослабевшего гонца и на руках снесли в горячую баню. Там его отпарили кислым квасом, потом валяли в снегу и вновь парили березовым веником. Лишь после этого гонец, уже не молодой боярин пронского князя, вновь обрел дар речи и на расспросы княжича Ингваря рассказал о бедствии, разразившемся над Рязанской землей, о разорении Рязани и Пронска, Переяславле и Коломны и о сожжении малого городка на Москве-реке.

— Погибла Русь, княже, — говорил со слезами боярин, и не встанет вновь. Тронулся ныне Батый во Владимир-град, побьет суздальцев и ростовцев

— кто же вознесет вновь русскую славу на Оке и Клязьме?

За одно утро почернел в лице и осунулся княжич Ингварь. Рассказывая о гибели его дядьев и братьев, о том, что все храбрые рязанцы сложили головы в неравном борьбе с татарами, гонец словно клал на плечи княжича все горе Руси, вливал в сердце терпкую горечь слез вдовиц и малых сирот.