Владимир Даль - Из "Матросских досугов"

Когда затем третий брандер, лейтенанта Ильина, проходил мимо командора, то этот закричал ему: не зажигать брандера, не сцепившись наперед с одним из кораблей, бывших у турецкого флота на ветре, потому что подветренные уже сами собой загорались. Ильин исполнил это: сошелся борт о борт, зажег брандер, бросил брандскугель на неприятельский корабль и сам кинулся в шлюпку.

Мичман, князь Гагарин, подошел на четвертом брандере; но так как уже большая часть турецкого флота, в тесноте этой, стояла в огне, то и он попал на горевший корабль. Таким образом, один только брандер Ильина мог исполнить дело свое удачно; от брандера Ильина загорелась вся наветренная часть турецкого флота.

Вместе со спуском брандеров корабли наши перестали стрелять, но так как затем несколько наветренных (от своего флота) турецких кораблей не загорались и продолжали пальбу, то командор также открыл опять по ним огонь.

К трем часам ночи вся бухта стояла в страшном огне. Турки замолкли и были заняты только своим спасением: гребные суда их тонули или опрокидывались от множества народу, который бросался на них толпой; целые команды, обеспамятовав, кидались в воду, прыгая с корабля друг на друга и затопляя десятки и сотни людей; вся бухта, среди тесноты и множества объятых пламенем судов, покрылась несчастными, которые, спасаясь, топили один другого. Немногие из них добрались до берега. Командор от жалости к ним приказал остановить пальбу. На турок нагнали такого страху, что они не только бросали на произвол судьбы не загоревшиеся еще корабли свои, но даже бежали из крепости и города Чесмы, откуда жители ушли еще прежде.

Приказав прочим кораблям отойти немного для безопасности от пожарища, "Ростислав" остался наблюдать за развязкой. На корабле этом перекрепили паруса потуже, чтобы искра не могла завалиться, и обливали их и весь такелаж из пожарных труб, а палубы и борты ведрами.

Гребные суда посланы были, чтобы постараться выбуксировать один из двух не загоревшихся еще турецких кораблей. Ближайшие корабли уже взрывало один за другим на воздух; несмотря на это, посланные два офицера исполнили поручение, но один из этих кораблей загорелся уже на буксире, от близкого взрыва, и был брошен; другой, "Родос", благополучно выведен к флоту. На свету взяты были также брошенные турками галеры и баркасы. Затем в бухте не осталось не только ни одного корабля, но далее шлюпки, которая бы не сгорела или не была выведена к эскадре.

Командор вышел из бухты, отсалютовал флагману и отправился к нему с отчетом; наш урон был ничтожный; на "Европе" убито 8, на "Нетронь-Меня" 3, "Ростислав" опять потерпел только в такелаже. Турки потеряли более 10 тысяч человек, взрывы продолжались до 9 часов утра. На всем флоте нашем служили благодарственный молебен, для чего командиры собраны были у главнокомандующего. После обеда граф Алексей Григорьевич поехал осматривать побоище и, нашедши нескольких раненых и тонувших турок, приказал подать им помощь. Медные пушки с батарей и частью с затонувших кораблей были взяты. Князь Юрий Долгорукий, поехавший с графом Орловым, говорит в записках своих:

"Вода в бухте помутилась от крови и золы с углем: трупы турок запрудили проезд на шлюпках".

Чесменская победа одна из самых полных и знаменитых, какие были одержаны когда-либо на море. Кроме 17 кораблей и шести фрегатов, погибло в деле этом большое число всякого рода турецких судов: шебек, бригантин, полугалер, галер, фелюг, всего близко сотни. Мы променяли "Евстафий" на "Родос" и помянули вечною памятью храбрых офицеров и команду первого, погибших со славою. В наши времена выстроен был корабль "Память "Евстафия".

В турецкую войну 1819 года флот наш стоял у турецкого города Сизополя, на севере от Босфора (Цареградского пролива), выжидая турецкий флот, который по временам только нос выказывал из Босфора и тотчас опять уходил назад. Для подстережения его и чтобы тотчас дать о том знать флоту, послано было, по направлению к проливу, несколько легких судов, с тем, чтобы они, при выходе турок, дали о том знать адмиралу сигналами, передавая их друг другу.

С рассветом 15-го мая в виду флота показался фрегат "Штандарт"; в 9 часов уведомил он сигналом, что неприятель вышел в море; а так как в это время заштилило, то с фрегата отправлен был офицер на гребном судке, который донес: Утром, накануне, три опознавательные судна наши подошли на 13 миль к проливу и встретили турецкий флот, в числе 18-ти вымпелов; завидя крейсера, он пустился за ними в погоню, и два корабля его, как видно, лучшие ходоки, стали приметно сближаться с ними. Старший командир фрегата сделал сигнал: "всякому взять тот курс, при котором у него лучший ход"; но бриг "Меркурий", отстав от прочих, был настигнут кораблями, которые открыли по нем огонь. Около пяти часов вечера пальба прекратилась. Флот наш в возможной скорости снялся с якоря и пошел к Босфору. К 5 часам вечера бриг "Меркурий" встретил флот и вскоре к нему примкнул.

Наружный вид брига показывал, какую битву он выдержал: корпус, рангоут, такелаж, паруса – все было избито ядрами. Командир, капитан-лейтенант Казарский, таким образом донес о подвиге своем:

Когда турецкий флот пустился в погоню за нашими двумя бригами и фрегатом, а от этого приказано было сигналом: "каждому бежать, как выгоднее", то "Меркурий" лег в полветра, почти прямо прочь от неприятеля. Но два турецкие корабля, 110-ти пушечный, под флагом капитана-паши, и 74-х пушечный, под адмиральским флагом, приметно настигали бриг и к двум часам пополудни были от него не далее полутора пушечных выстрелов. В это время ветер стих и ход кораблей уменьшился; бриг выкинул весла в надежде удержаться до ночи вне выстрела; но через полчаса ветер опять посвежел, корабли стали приближаться и открыли пальбу из погонных пушек.

Видя, что некуда деваться и что нет надежды уйти от непосильного боя, Казарский собрал военный совет из всех наличных офицеров; штурман, поручик Прокофьев, как младший, должен был первым подать голос и сказал: "так как уйти нельзя, разбить неприятеля нельзя, то само собой разумеется, что должно драться до последней возможности, а наконец привалиться к неприятельскому кораблю и взорваться с ним вместе на воздух".

Это мнение принято было всеми в один голос, и потому положено: драться, покуда не будет сбит весь рангоут, или не откроется сильная течь, и покуда есть кому служить у пушек; а затем свалиться с неприятелем и подорваться. Кто из офицеров останется в живых, тот должен был зажечь крют-камеру; для этого положен был на шпиль заряженный пистолет.

Если рассудить, что на бриге было всего 18 пушек малого калибра, а неприятель напирал 184-мя пушками большого калибра, то подумаешь, что слышишь сказку; но быль наша еще не кончена, а что ни дальше, то будет лучше.

Казарский объявил коротко команде, чего ожидает от них царь и что требует честь русского флага – и команда вся отвечала: рады славному бою, рады честной смерти!

Уверившись таким образом во всех подчиненных своих, Казарский сказал: "теперь нам ничего не страшно, а мы неприятелю страшны. Шабаш! Убирай весла; обрубить стропы и тали и сбросить в море ялик с кормы, чтобы не мешал пальбе из уходных портов! Люди по пушкам!"

Стопушечный корабль стал спускаться на бриг, чтобы дать по нем продольный залп; "Меркурий" тоже приспустился и не дал кормы своей в обиду. С полчаса еще он кое-как увертывался, так что корабли стреляли по нем только из погонных орудий, но затем оба корабля настигли его, разошлись несколько и поставили ею в два огня. Каждый из кораблей дал по два залпа, а затем с корабля Капудана-паши, подошедшего очень близко, закричали по-русски: "Сдавайся и убирай паруса!" "Меркурий" отвечал на это залпом всей артиллерии своей, всех восемнадцати пушек, громким "ура" и дружным ружейным огнем.

Тогда оба корабля сдались немного к корме брига и открыли по нем жестокий огонь ядрами, книпелями и брандскугелями. От последних бриг было загорелся, но пожар вскоре потушили. Бриг во все время отстреливался так, будто нашел неприятеля по силам, стараясь только уклоняться от продольных выстрелов.

Время шло, команда на "Меркурии" увидела, что под турецкими ядрами еще пожить можно; много было перебито, да не столько, как бы следовало ожидать: один путный залп со стопушечного корабля должен был пустить бриг ко дну. "Меркурий" приободрился, а какое-то счастливое или роковое ядро его перебило ватер-штаги стопушечного корабля; а другое, как можно было заметить, повредило гротовый рангоут. Турок закрепил бом-брамсели, привел к ветру и лег в дрейф; и на прощание послал бригу последний залп всем лагом.

Таким образом, "Меркурий" избавился от одного неприятеля, но другой сидел у него чуть не на боканцах. Переменяя галсы под кормой брига, корабль бил его беспощадно в корму, чего уже никак нельзя было избегнуть. "Меркурий" продолжал свое – в поле да в море веруют в ветхий завет: око за око и зуб за зуб; и опять нашлось роковое ядро, которое перебило у турка фор-марса-рей. Перебитый нок напором паруса переломило вовсе, и он полетел вниз вместе с лиселями!