Дмитрий Володихин - Цветок с Мадагаскара

Такая жизнь была у княжны, что беда не приходила к ней одна. Всё больше прилетали они косяками. То было всё ладно, а тут вдруг одно, да с ним еще и другое. Словом, стала она из княжон княгинею. Маменька… не хворая, заснула и во сне отошла к Царю Небесному. Хоронила ее дочь, убивалась над гробом — ведь никого у нее больше не осталось!

Что теперь делать ей? Кто теперь поможет ей? Кто теперь позаботится о ней? Двадцать семь годков — не мужняя жена, не вдовая вдова, не смиренная инокиня! Невесть кто. Не дурна, да не юна. Не бедна, зато и богата больше честным родом, чем селами-деревнями. Детишками — и теми не утешишься. Осталось только горе горевать, да по обителям ездить, да хозяйничать одиноко. Может, постричься?

А всё боярин милый в уме стоит. Знать, верно, что крепка, как смерть, любовь…

На Крещение белые мухи летели день-деньской, с утра до вечера. Ветер скучно выл. Как добрые люди пошли со крещенской службы по домам, так у нее на крылечко прибрел человек толстый, кривоногий, в парике и немецкой шляпе. Платье у него знатное, повадка властная. Я, говорит, резиденций обер-рентмейстер государев, пусти немедля. Что за птица — обер… рентер… тьфу. На порог пустила, а там спросила: какого же ты роду, добрый человек? А он ей, мол, отечество мое низкое, твоему деду мой дед мог бы и псарем быть; да что тебе, княгиня, в моем отечестве? ныне нет, благодаря царю Петру Алексеевичу, никакого отечества, а только одна служба. Вот служба у меня высокая, и сам я с генералами, да с шаутбенахтами, да с обер-штер-крикс-комиссарами в близком знакомстве нахожусь. И поместьями, благодаря его милости, не обделен. Иди-ка ты мне в жены, княгинюшка.

А она обомлела: что за кривота такая? Ни обхождения, ни рода, ни вежества! Явился — великий временной человек, сегодня наверху, а назавтрее в разбойниках! И кажет себя, будто из доброго семейства! Да к чему ей такой супружник?

Он и говорит, мол, не спеши, княгинюшка. Сама ты, видишь, не молодка-молодая, уже подседочек надо лбом лезет. Пойдешь за меня, буду с тобой хорошо обходиться, а сына мне родишь — вовсе как сыр в масле кататься станешь, платье тебе добуду из самого города Антверпена! Серебреца нонче хватает. Об любви речи меж нами не заведется, уж не те лета. А в согласии, может, проживем.

Княгиня прогнать его хотела, да только любопытство заело ее: если об любви и словечка нет, зачем же она понадобилась этому… оберу… рентеру… А ответ ей был таков, что вот, мол, я из грязи вышел, сам себя за уши в люди вытащил, хочу теперь настоящей княгиней владеть. Ну, наседать не стану, княгинюшка, дело раздумчивое, времени требует. Не спеши, подумай, но и не тяни. Другие, чай, высокородные, тож на примете имеются. За ответом через седьмицу приду.

Да лучше во инокини, чем за такого… раздумчивого!

Или не лучше? Что думать о пустом? Будут детишки, будет хоть какое утешение на старости лет… Задумалась княгиня белая, княгиня-красавица, княгиня-разумница: да не велит ли ей Господь смириться? не велит ли ей Господь принять, что ей, как бабе, положено? До чего же тяжко.

За день до того срока, как седьмица кончалась, пошла она молиться. Да не в обыденку, и не к Пимену, а в Зачацкую обитель — молить святую праведную Анну, может, хоть она поможет? А и не поможет, то какой-нибудь совет подаст. Молилась княгиня долго, жарко, слезы роняла. Подарила обители книгу Житие преподобного Сергия, хоть и очень ею дорожила. Шла домой в смуте и колебании. Никоторого ей совета не досталось.

Глядь, а на подворьишке — человек. Тощий, высокий, плащ на нём ло пят, на глазу черная полоска да трехугольная шапка на голове. Ты кто еще такой?

Не узнала, премудрая девица? Глаза лишился да исхудал… Немудрено.

Присмотрелась. А! А!!! Жив! Живой! Да как же выбрался? Понахида же!

А вот живой. Выбрался.

И достает милый ее боярин простую плетеную коробочку. Нету, говорит, у меня больше супруги, а детей Бог не дал. Нету, говорит, и богатых поместий, так что житья в великой сладости обещать не могу. Нету и особого здравия, а службу дослуживать надо, чин маэорский от скудости сгинуть не даст. Зато я тебя люблю, княгиня, и стану беречь тебя, жалеть и тешить, коли захочешь быть моей женой.

Дает ей коробочку, мол, потом будут другие гостинцы, а пока этот, самый простой, зато с самого Мадагашкара. Княгиня открывает коробочку, а там, на дне — засушенный цветок. И запах от него… тот самый! Из детства, из юных лет, чудесный запах! Вся жизнь у нее перед глазами завертелась, все счастья и несчастья, хвори и радости, моления и озорство, вся ее долгая беззаконная любовь. Дает же Бог иногда счастья за долготерпение, ведь сказано: «любовь долготерпит…»

Обняла она его и безо всякой хитрости сказала, что пойдет за него и что сама любит его.

Они жили долго и счастливо, родили троих детей, все дети выжили и выросли. А умерли княгиня и боярин в один день, как святые Петр и Феврония Муромские.