Владимир Андриенко - Кувыр-коллегия

— И я служу при дворе. В итальянской капелле маэстро Арано! — признался Мира и посмотрел на реакцию нового знакомого. Тот и бровью не повел. Он занялся жаренной рыбой.

— Знаю такую капеллу, — произнес он прожевав. — Тебе везет. Говорят, они неплохо награждаемы от императрицы? Так?

Мира налил кубки снова. И они выпили.

— Награды достаются не всем, Иоганн. Мне вон, например, не везет. В Италии я на дуэли в Турине убил одного аристократа и был вынужден бежать во Францию, а затем в Германию. В Беремене мне посоветовали Россию. И я, прихватив свою скрипку, прибыл сюда. Меня сразу взяли в капеллу Арайя, но несчастья и здесь догнали меня.

— А что случилось?

— Я влюбился.

— Вот как? — Бирен засмеялся. — В княгиню или графиню?

— Если бы. Но я был очарован Марией Дорио!

— О! — вскричал Бирен. — Правда? О ней и я слышал. Такой голос. Императрица, говорят, без ума от певицы. И что она тебя оказала во взаимности?

— Наоборот.

— Тогда в чем твое несчастье? Ты устроился при дворе и тебя любит красавица. Можно позавидовать.

— Но у этой красавицы опасный поклонник по имени Франческо Арайя. Он мой капельмейстер и хозяин. Меня взяли в итальянскую капеллу только благодаря ему.

— Он поймал тебя с ней? — понимающе улыбнулся Бирен.

— Да. И я едва ушел от его лакеев. И еще угнал его сани.

— Так ты ушел на его санях? — Бирен засмеялся. — Когда этот анекдот узнают при дворе — вот будет потеха.

— Для меня мало смешного!

— Это как посмотреть, Петер! Императрица любит посмеяться. А ты любитель шуток?

— Много страдал из них в жизни. Думал в Росси немного остепениться и прекратить шутить.

— И снова напрасно. Тебе сколько жалования положил твой капельмейстер?

— Много. Сто рублей в год.

— Сто рублей в год? Всего то?

— Разве это так мало?

— Не много. Тогда потеря места в капелле для тебя вообще не потеря. Что ты еще умеешь кроме игры на скрипке?

— Драться на шпагах и саблях. Также владею кинжалом и пистолетом.

— Тогда порази своими умениями фельдмаршала графа Миниха и пожалует тебе чин поручика, а то и капитана.

— Нет, — замотал головой Мирра. — Военная служба не по мне. Да и жалование там не бог весть какое большое. А в капелле мне обещали сто рублей и плюс наградные. И я получил за один концерт щедротами государыни целых 10 рублей. В Турине мне бы и за полгода столько не заработать. А тут всего одно выступление.

— Тогда приходи ко мне завтра. И мы что-нибудь вместе придумаем для тебя, Петер.

— Но кто ты такой, Иоганн? Неужели придворный?

— Не хитри, Петер. Я видел рядом с тобой этого хитреца Клауса. Он хорошо знает кто я. Теперь я граф, но когда-то был простым конюхом. И потому лишен аристократического чванства. Вот тебе моя рука.

Пьетро крепко пожал сильную руку графа, и они снова наполнили бокалы….

Императрица Анна в тот час была в своей спальне и была она не одна. Рядом с ней был мужчина.

Анна была полноватой женщиной невысокого роста, со смуглым, веселым и приятным лицом, черными волосами и голубыми глазами. В телодвижениях она выказывала величественность, даже если была не на торжественном приеме. Вот и сейчас в пеньюаре она по прежнему была императрицей, но не простой любовницей и не подвластной мужчине женщиной.* (*Такое описание Анны Ивановны не выдумано мною как автором. Так императрицу в своих письмах описала леди Джейн Рондо супруга британского пола при дворе российском). Хотя рядом с ней был красавец.

Это был барон Карл фон Левенвольде, дворянин курляндский, недавно пожалованный императрицей в графы, еще один любовник императрицы, старый соперник Бирена.

— Анна стоит ли тебе и далее держать при дворе Бирена? — спросил он. — Над ним смеются при дворах Европы. Достойно ли это такого великого двора как твой?

Императрица махнула рукой и откинулась на подушки. Снова Карлуша за свое. Не любит он Эрнеста. А за что?

— Ты не желаешь с ним расставаться?

— Он то про тебя ничего дурного не говорит.

— А что ему сказать? Я рыцарь Курляндский и принадлежу к сословию благородному. А Бирен выскочка, чья мать сосновые шишки в лесу собирала. А отец его порот бывал на конюшне не единожды!

— Снова ты за старое. Умеешь вечер испортить. Эрнест камергер двора моего еще с Курляндии и все беды со мной пережил! Того я не забуду. И сын у меня от него! Забыл?

Карл помнил это хорошо. Уродливая горбунья Бенингна Бирен, жена обер-камергера, не была матерью маленького Карла Бирена, хотя ею считалась. Карл был рожден самой императрицей, в бытность её еще герцогиней Курляндской.

— Карла ты могла бы оставить при дворе и даровать ему титул. Я говорю не про него, а про Бирена. Пусть он, его горбунья-жена, и дети от неё Петр и Гедвига убираются. А то он занимает такой высокий пост при дворе не по чину не по праву крови благородной.

— Ты на его пост метишь, Карлуша?

— А почему нет? Этот пост мне подойдет больше. Я знатен и меня знают…

— Далась тебе эта знатность. Вон Меньшиков Алексашка также из конюхов вышел но при дядюшке моем Петре I в фельдмаршалы и генерал-губернаторы вылез. Цесарь римский ему титул светлейшего князя даровал, и патент соответствующий выслал. А императрица Екатерина I его главой тайного совета империи сделала. А император Петр II его в генералиссимусы пожаловал.

— Но Меньшиков не Бирен! Как ты не понимаешь, Анхен!

— Карл! — голос Анны стал строгим. — Мне сей разговор неприятен! И прошу тебя прекратить его немедленно!

— Как будет угодно вашему императорскому величеству, — обиделся Левенвольде….

Через полчаса императрица и Левенвольде расстались. Настроение у императрицы испортилось, и она кликнула свою любимицу шутиху камчадалку Буженинову.

Буженинова была молода, но внешностью обладала крайне непрезентабельной. Она была весьма мала ростом с нескладной угловатой фигурой, и лицо имела приплюснутое с небольшим вздернутым носом и маленькими глазками.

— Чего звала среди ночи, матушка? — проворчала камчадалка, усаживаясь на сундук.

— Скушно мне, куколка, — произнесла императрица.

— Скушно! А чего скушно то? Эвон какой павлин из твоих покоев-то вылетел! И скушно. А меня с постели поднять не скушно?

— Не ворчи, куколка. Ты лучше расскажи мне, что за сплетни при дворе то ходят? Чай слыхала чего в людской?

Императрица страшно любила сплетни и дворцовые анекдоты. А лучше Бужениновой такую информацию поставлять не мог никто.

— Дак итальяшка твой осрамился прилюдно.

— Кто? — не поняла императрица.

— Да фамилие евоное мне не запомнить. Тот, что спектаклю ставил на прошлой неделе, и ты его наградить изволила изрядно, матушка.

— Арайя? Мой капельмейстер итальянской капеллы? И что с ним стало? Как осрамился то? Не томи, куколка.

— Да, сегодня ночью у своей девки, что поет, он полюбовника застукал.

— Да ну? — оживилась императрица. К ней снова вернулось хорошее настроение. — Откуда знаешь? Ночь то не прошла еще. Не врешь?

— Чего мне врать? Я чай не министр твой, матушка, чтобы врать. Дашка Юшкова про то рассказала. Она вишь дом свой имеет на Мойке супротив дома итальяшки твого. Она то сама все и видала. Своими глазами.

— Дак чего видала-то? — настаивала императрица. — Ты толком говори.

— Итальяшка в дом нагрянул, а в постели своей девки персону некую застал. Он лакеям наказал двери ломать, чтоб полюбовника бить нещадно.

— А тот?

— А тот в окно и в сугроб. Его было двое слуг, на улице оставленных, скрутили, но он не промах оказался, матушка. Одному в зубы, второму в бок и за ворота. А там сани итальяшки-капельмейстера стояли. Он кучера в снег, сам на козлы, и был таков!

— Ловок! Ловок шельма. А кто таков?

— Да тоже итальянец, что при твоем капельмейстере служит. Юшкова как все услыхала, то велела на ночь глядючи свои сани запрячь и во дворец. Сама понимаешь, охота ей про все всем самой поведать! Но я выпытала. И она язык свой распустила.

— А каков собой тот полюбовник?

— Высокий такой. Но толком не скажу. Сама Юшкова того не знает. Дурища толстомясая.

Императрица знала, что Буженинова терпеть не может Юшкову. И эти сплетницы часто ссорились, но, не смотря на сие, часто и болтали и делились новостями. Не знала Анна только того, что за черная кошка между Бужениновой и Юшковой пробежала…

Было это еще на Москве позапрошлой зимой. Приплелась тогда юная камчадалка в столицу и от голода и холода выть хотела. Но никто бедолаге и кусочка не подал. Все гнали её за грязное рубище, вид отвратный, да вшей громадное количество, что жительство имели в её космах нечесаных.

И что делать бедной девице? Хоть садись на снег, да помирай. Но случай улыбнулся камчадалке без роду и племени. Проезжала мимо карета самой Дарьи Юшковой, что при особе императрицы состояла в должности лейб-стригуньи ноготков царских.