Фаина Оржеховская - Себастьян Бах

Себастьян ничего не ответил.

– И хоть бы накричал, рассердился по-настоящему! Однако что же ты будешь делать?

– Буду опять пробовать! – сказал Себастьян со слезами в голосе. Он не считал себя виновным.

Но, становясь старше, Себастьян уже не осуждал старшего брата, может быть, оттого, что и не ждал от него особенной чуткости. Кусок хлеба и кров над головой– это не так мало. Это даже много: ведь Иоганн-Христоф был все-таки чужой, несмотря на их близкое родство. И, когда Себастьяну исполнилось четырнадцать лет, он вместе со своим школьным приятелем Георгом Эрдманом перебрался в город Люнебург, чтобы получить работу и зажить самостоятельно. У Эрдмана была протекция, у Себастьяна – только имя, известное среди музыкантов. Но мальчики-певчие были нужны в Люне-бурге, а Христоф отпустил брата охотно.

Дарование Себастьяна было сразу замечено. В Лю-небурге он мог беспрепятственно изучать классиков. У преподавателя школы, органиста Георга Бёма, была хорошая нотная библиотека, не хуже, чем у Иоганна-Христофа. И он сам давал свои ноты Себастьяну.

– Мы с тобой северяне, – часто говорил он, – поэтому нам следует хорошо изучить музыку южных стран и особенно Италии. Так, знаешь, солдат приучают к чужому климату.

Якоб жил пока в Ордруфе, но иногда приезжал к брату и даже оставался, если позволяло время, на уроках композиции и органной игры.

Георг Бём объяснял урок терпеливо и подробно, изредка останавливаясь и спрашивая учеников:

– Ну как? Понятно ли вам?

Если было понятно, ученики молчали.

– Слово «полифония», – говорил он медленно и раздельно,– образовано из двух греческих слов: «поли», что значит «много», и «фонос», что означает «голос». Стало быть, «полифония» это многоголосие.

Себастьян знал это уже давно.

– Далее. Отдельные голоса, то есть мелодии, в полифоническом сочинении звучат вместе. Но это вовсе не значит, что они одинаковы. Одни могут быть короткими, другие продолжительными; бывает, что в них ударения не совпадают, ритмы различны. И по характеру одна мелодия может отличаться от другой. Они могут быть, например, разного тембра, звучать выше или ниже… И все же при совместном звучании они должны создавать приятное, гармоничное впечатление. В этом и заключается искусство полифонии… Понятно ли вам?

– Нет, – отвечал Георг Эрдман. Себастьян толкнул приятеля.

– Стыдись! Разве ты не поешь в хоре?

– Что же тебе непонятно? – спросил учитель, обращаясь к Эрдману.

– Как могут голоса при совершенно различных свойствах звучать приятно и гармонично.

Георг знал, что так именно и бывает, но то была практика, а он хотел узнать, как и почему это бывает.

– Нет человека, который был бы в точности похож на другого, – сказал Бём, – характеры и судьбы людей самые различные, а между тем люди, как тебе известно, уживаются друг с другом. Существует общество, государство, семья.

– Люди не всегда ладят: между ними ведется борьба…

Себастьян снова толкнул приятеля.

– И в музыке голоса вступают в борьбу, – спокойно разъяснял Бём, – с той лишь разницей, что между ними не должно быть разлада. Здесь даже в борьбе сохраняется гармония.

– Гм! – произнес Эрдман.

– Если же гармония нарушена, то искусства нет. Существуют такие законы, – продолжал Бём, – благодаря которым различные голоса звучат стройно, и их ходы, то есть голосоведение, совершаются правильно и приятно для слуха. Надо прежде всего изучить гармонию. Твой сосед хорошо усвоил ее; пусть объяснит тебе то, чего ты не знаешь.

В другой раз он говорил о фуге:

– Вы должны знать это слово, так как изучаете латынь. «Бегство», «побег» – вот что это такое. Голоса убегают друг от друга, гонятся друг за другом и при этом повторяют тему, подражая друг другу. Это называется имитацией. Подобные произведения, в которых имитирующие голоса как бы догоняют друг друга, существуют уже семь веков.

– Подражают, чтобы легче было догнать? – спросил один из учеников.

Бём холодно посмотрел на него.

– Ты недурно усвоил урок, но держись лучше музыкальных определений. Закон имитации действует не только в фуге, – продолжал Бём, возвысив голос. – Вы встречали его и в прелюдиях. Да где угодно. Но только в фуге эта форма достигла своего развития.

Георг Бём блестяще сыграл фугу знаменитого Фреобальди и спросил:

– Понятно ли вам?

Ученики молчали – значит, было понятно. И все-таки он стал объяснять:

– Видите ли, все дело в том, что основная мысль, выраженная в теме фуги, всякий раз особенным образом передается. Она появляется в фуге несколько раз, и это называется проведениями темы. Как я уже говорил вам, фуга состоит из двух частей. В первой части голоса появляются друг за другом поочередно… Понятно ли вам?

– Нет, – нестройно отвечали ученики.

Бём старался говорить как можно суше, избегая литературных и иных сравнений. Отстукав тему, он сказал:

– Это вождь. Он ведет за собой голоса и подголоски… А это спутник,– прибавил он, наиграв первую имитацию темы.

Но слова «вождь», «спутник» уже означали сравнение. И, когда в следующей фуге, так же мастерски сыгранной Бёмом, Якобу послышалось, что «вождь» и «спутник» поменялись местами, он шутя сказал Себастьяну:

– Пожалуй, второй оттеснит главного. Как ты думаешь?

Себастьян отмахнулся.

Бём часто прерывал свои объяснения примерами: садился за клавесин и начинал играть. Его несколько тяготило то, что приходилось прерывать музыку пояснениями, он чувствовал, что учеников это сбивает с толку. Фуга лилась единым потоком, остановки в ней были недопустимы, неестественны. Вся ее сила заключалась именно в безостановочности.

Сказав об этом, как об одной из главных особенностей фуги, Бём не счел возможным прерывать ее течение и сыграл ее с начала до конца. Потом спросил увлеченно и торжествующе:

– Понятно ли вам?

Ученики молчали – выражение их лиц вполне удовлетворило Бёма.

Весной тысяча семьсот четвертого года в городе Арнштадте была построена новая церковь. Горожане обрадовались этому событию. В Арнштадте не было никаких развлечений, кроме тех, которые сами жители могли изобрести для себя, и церковь, до известной степени, заменяла театр.

По воскресеньям в обширном сквере, разбитом перед входом в новую церковь, было многолюдно и шумно, почти как в дни ярмарки. Здесь, сидя на широкой скамейке перед началом церковной службы, торговцы, не теряя времени, обсуждали свои дела. Здесь резвились дети, бегая по песчаной дорожке вокруг фонтана. Прохаживаясь, судачили кумушки, переговаривались девушки, и, уж наверное, не одна из них, отстав от подруг и усевшись в тени, рассеянно перебирала молитвенник, в котором было спрятано зеркальце. Возлюбленный стоял сзади и ожидал, когда она повернет голову. А она не торопилась, ибо видела все так ясно, словно у нее были глаза на спине.

Колокол призывно гудел, но это не мешало бродячему шарманщику выводить свою песенку, в то время как маленький сурок, сидевший у него на плече, обозревал толпу умными глазами и вертел во все стороны мордочкой. Как будто знал об указе, преследующем бродячих музыкантов, и ждал минуты, чтобы гримаской предупредить хозяина о приближении стражников.

А шарманщик пел:

Я знал двух детей королевских, Печаль их была велика. Они полюбили друг друга, Но их разлучила река.

Старожил Арнштадта, философ Лазиус, грея на солнышке свои кости, говорил обступившей его молодежи:

– Некоторые отчаявшиеся люди говорят, что тридцатилетняя война до того опустошила умы и сердца, что в Германии не стало песен. Какое несчастье! Но нет, песня не скудеет в народе, что и доказывает нам этот оборванный шарманщик. Правда, теперь уже не слыхать тех могучих песен, которые в старину поднимали людей на битву за свои права. Да и могучих людей теперь не встретишь…

– Все старики говорят так, – заметил кто-то в толпе, – в дни их молодости все было лучше!

– В дни моей молодости! Нет, я говорю не о своей молодости. Я и тогда смельчаков не встречал. А каковы люди, таковы и песни. Наши хоралы унылы и убоги, под стать пастору с его тягучим голосом и его дружку-органисту, который извлекает из своего инструмента такие же унылые звуки. Бедный орган! Так унизить его величие! Но я мог бы рассказать вам о хорале давних времен и о его живительном действии.

– Это легенда? – спросил кто-то в толпе.

– Это истинное происшествие. Только было это двести лет тому назад.

И Лазиус начал рассказывать:

– В начале шестнадцатого столетия проживал здесь в Тюрингии, молодой подмастерье-гравер, по имени Иоганн Вальтер. Он хорошо пел и играл на скрипке. Мелодии своих песен он сочинял сам. Они были так просты и приятны, что их легко запоминали и подхватывали.

Этот парень был обручен с хорошей девушкой, дочерью пивовара. Но, прежде чем жениться на своей красавице, Ганс должен был вступить в цех мейстерзингеров [3] – так требовал отец невесты, певец и старшина цеха. А для этого следовало получить награду на состязании певцов.