Юрий Вронский - Юрьевская прорубь

Он миновал ратушу, которая стояла на площади, застроенной длинными каменными зданиями — торговыми рядами.

Это место называлось Большой рынок. Здесь два раза в год, весной и зимой, бывала ярмарка. Каждая ярмарка длилась три недели, и в это время здесь можно было увидеть и местных купцов, и псковичей с новгородцами, и купцов из Нарвы, Ревеля, Риги и из более дальних городов — Гданьска, Ростока, Любека и бог знает откуда.

Пройдя еще немного, Мартин оказался на перекрёстке, с которого был хорошо виден Домский собор. Стоял он на большом холме, и холм этот назывался Домской горой. Собор был огромен и великолепен — два его высоких стройных шпиля были словно из кружева. А издалека эти шпили казались иглами, вонзёнными в небо. В городе Юрьеве не было ничего выше их.

Собор, как и замок, всегда приковывал внимание Мартина — о соборе тоже ходили зловещие и загадочные слухи.

По мере того как Мартин уходил всё дальше от дедушкиного дома, его всё сильнее охватывало чувство свободы — так и подмывало запеть или побежать вприпрыжку.

Наконец он увидел маленькую церковь — куда меньше Домского собора — белую, с куполом, покрытым деревянной чешуёй. Это был православный Никольский храм, отсюда начинался Русский конец.

Босоногая женщина в заношенном сарафане доставала воду из колодца. Колодезный журавль скрипел, будто настоящий живой журавль на болоте. Возле колодца голые ребятишки вымазывались грязью и осыпали самих себя и друг друга горячей белой пылью.

А вот и изба Платоновых с двумя крохотными оконцами на улицу высоко над землей, с бревенчатым забором и калиткой. За забором, в глубине, виднеется хлев с множеством голубей на крыше — там, на чердаке хлева, Николкина голубятня.

Николки дома не оказалось, и Мартин помчался к Омовже.

Николка сидел в лодке с удочкой у противоположного берега. Не клевало, словно и рыбу разморило от сегодняшней духоты. Николке надоело смотреть на неподвижный поплавок, и от скуки он озирался по сторонам.

Отсюда был виден весь Юрьев. За прибрежным лугом, на котором паслась скотина горожан, тянулась светло-серая городская стена с толстыми башнями. В каждой из башен, как отверстые пасти, зияли ворота. Из-за стены выглядывали черепичные крыши и церковные шпили, а за ними возвышались два зелёных холма. На одном стоял епископов замок, на другом — Домский собор. У подножия городской стены виднелись кузницы, литейные и гончарные мастерские. Там же, возле Русских ворот, была кузница Николкиного отца. В самом городе не разрешалось заниматься никакими ремёслами, связаннымии с огнём, из-за опасности пожаров.

Николка увидел бегущего со стороны Русских ворот мальчишку. Он узнал Мартина и сразу повеселел. С первого дня их знакомства он почувствовал к этому «бедному богачу» дружеское расположение, смешанное с жалостью, и стал относиться к нему как старший к младшему, хотя они были ровесники. Николка смотал удочку и быстро поплыл к своему берегу.

Покатавшись на лодке, мальчики стали купаться. Они жарились на солнце, били слепней, вскакивали и носились друг за другом, кидаясь травой и землёй. Потом, грязные, снова прыгали в воду.

А всё вокруг пребывало в оцепенении. Воздух был горяч и недвижен. По белёсому знойному небу не плыло ни облачка. Коровы и те перестали бродить по лугу и улеглись в тени ольшаника и ракит.

Тут и там, поодиночке и скопом замерли овцы, и луг, казалось, был усеян множеством валунов.

Мало-помалу угомонились и мальчики. На них тоже напала лень, и они развалились на траве.

За рекой над полем звенела, то поднимаясь, то опускаясь, бесконечная песня невидимого жаворонка.

Вверх по реке прошла на вёслах стройная ладья. Безжизненно висевший парус колыхался в лад вёсельным взмахам.

Николка долго глядел вслед уплывающей ладье.

— В дальные страны охота! — сказал он наконец,

— В какие? — спросил Мартин.

— В заморские: в Индию, в Эфиопию, в Тапробану, в Сину… А больше всего хочется в Индию. Вот где чудеса-то!

— Чудеса? — лениво переспросил Мартин.

— Ага. Народу там видимо-невидимо! И никто из тамошних земцев на нас не похож. Вовсе не такие, как мы.

— А какие же?

— Разные. В одном краю рогатые, в другом — трехногие, а иные десяти сажен росту, зовутся великаны. Есть четырёхрукие, есть шестирукие…

— Господи! И все они тоже люди?

— А то кто же? Да это ещё что! Там в одной земле и почуднее народ живёт: верх кошачий, а низ человечий. А есть земля, где у людей и рты и глаза — на груди! Есть с птичьими головами, с собачьими, а у иных ноги с копытами.

— Боже мой! Да неужто всё это правда?

— Истинная правда! Вот те крест! — и Николка перекрестился. — А какие там звери! Первым делом, конечно, слон. Ростом он будет — если сложить наших сто быков, а то и поболе. Только сам-то похож не на быка, а на свинью. А нос у него длинный-предлинный! Он этим носом своим, как рукою, хватает всё, что ему надо. Захочет — и в мешок, и в корзину залезет!..

Видя удивление Мартина, Николка продолжал рассказывать с ещё большим воодушевлением:

— Потом верблюд. Вроде лошади, только горбатый. Может год не пить, не есть: у него в горбах всего запасено на год, а то ещё — крокодил. Этого словом и не описать. Про него одно могу сказать — весьма лютый зверь! Если плюнет, к примеру, на дерево, дерево в сей же час огнём сгорит!

Мартин слушал, широко раскрыв глаза, а Николка продолжал:

— Есть в том царстве петухи, на которых люди верхом ездят. Есть птица великан — на пятнадцати дубах гнездо себе вьёт. Ещё птица Феникс: эта свивает гнездо, как только народится молодой месяц, потом берёт огня от солнца и сама зажигает своё гнездо! Ну и, конечно, тут же сгорает. Только кучка пепла остаётся. А в том пепле зарождается червь, обрастает перьями и — глядь! — та же самая птица снова явилась! Птица Феникс более всех прочих, а живёт пятьсот лет!

Много ещё чудесного рассказывал Николка о далёком Индийском царстве, а закончил свой рассказ так:

— И нету в той земле ни татя, ни разбойника, ни завистлива человека, потому что та земля полна всякого богатства!

Мартин долго молчал, размышляя о прекрасной далёкой Индии, наконец спросил:

— Откуда про эту землю известно? Там разве бывал кто?

— А как же! — с жаром отозвался Николка. — Конечно, бывали люди — вот хоть греческий купец Козьма Индикоплов! Ему и прозвище такое дали — Индикоплов, потому что он в Индию плавал!

— А ты откуда про всё это знаешь?

— Да я же к батюшке отцу Исидору хожу учиться грамоте! Это наш священник. Он нам, ученикам, всё рассказывает, про что в книгах написано. Книг у него — видимо-невидимо!

Мартин с содроганием вспомнил невыученный псалом и возможные розги, но постарался отогнать от себя неприятные мысли.

— Неужто на свете есть такие чудесные книги?

— А как же! — отозвался Николка. — Этот Козьма Индикоплов всю землю объехал и всё, что видел, в книге описал.

Эх, мне бы корабль, отправился бы и я в те земли! И тебя бы с собой взял. Ты бы поплыл со мной?

Мартин благодарно кивнул, и Николка продолжал мечтать:

— И захватили бы мы с собой моих голубей, моих сизых гонцов. И как приплыли в какую землю — сейчас голубя с вестью домой! Так, мол, и так. Приплыли в землю, где люди с собачьими головами. Мартин стал дразнить их, и один тамошний земец укусил его за ногу!..

Мартин, вздохнув, сказал:

— Да… Только где взять корабль?

Время от времени со стороны города доносился глухой отдалённый грохот, как будто где-то сбрасывали с телеги пустые бочки.

Вдруг по недвижной, точно уснувшей поверхности реки прошла полоса ряби, и зашумела, низко пригибаясь к земле, прибрежная трава. На мальчиков пахнуло сыростью и холодом, как из погреба.

— Смотри, какая туча! — закричал Мартин.

Из-за города быстро надвигалась иссиня-чёрная туча. Серая городская стена теперь казалась белой. Тучу расколола молния, и было похоже на трещину в печи, сквозь которую виден огонь. Через мгновение послышался треск, словно разодрали полотно.

Мальчики вскочили и натянули рубахи. У Мартина были ещё башмаки, но он не стал обуваться, а схватил их, и оба что есть духу помчались к дороге.

Налетел порыв ветра, и на дороге возник белый крутящийся столб пыли. Он понёсся им навстречу, но за несколько шагов до них вдруг рассыпался, будто его и не было.

Упали в пыль первые капли, и то тут, то там на дороге начали появляться маленькие дымки, словно в пыль падали не дождинки, а капли расплавленного свинца. Послышался легкий шелест, он стал нарастать и скоро перешел в сплошной шум. На мальчиков обрушился ливень.

То и дело вспыхивали молнии и почти одновременно раздавался оглушительный треск, от которого всё сжималось в груди и животе.

Мальчики добежали до Русской башни и укрылись под сводом ворот. И вовремя, потому что начался град. Полчища крупных градин скакали по дороге как бесноватые, и через несколько мгновений дорога стала белой. Некоторые градины залетали в проём ворот, прыгали здесь по сухой земле и, уже совершенно неопасные, подкатывались к ногам.