Димитр Димов - Поручик Бенц

Бенц встал и подошел к столу налить себе ликеру. Только алкоголь мог заглушить невыносимую боль пережитого.

Сдавленный вскрик, тихий и оборвавшийся – крик существа, глянувшего в лицо смерти, – заставил его вздрогнуть и обернуться к Елене. С застывшим, побелевшим лицом она смотрела на лежащий на столе пистолет. Бенц видел, как ужас снова охватывает ее. Очевидно, она так испугалась, что на лице ее не осталось и следа от сочувствия, а лишь отвращение и страх. Она поняла, на какую жертву он шел ради нее, поняла, что за коварную измену ее ждет месть. Осознавала ли она низменность своих страстей, беспредельный эгоизм, которые разбивали еще одну человеческую жизнь? Час возмездия настал!.. Так, наверно, думала она, и панический страх охватывал ее все сильнее…

– Вы не имеете права убивать его! – еле вымолвила она.

– Конечно, – с готовностью согласился Бенц. – И вас тоже.

Бенц не сделал даже движения, чтобы положить пистолет в карман. Он чувствовал, что в этот напряженный миг лучше не трогать оружие и не доводить ее до безумия.

– Не имеете права!.. Не имеете права!.. – твердила она, задыхаясь и словно призывая на помощь какую-то высшую, неземную справедливость.

Полное бездействие Бенца – он даже не налил себе ликера – в какой-то степени вернуло ей самообладание. Как всякое живое существо, попавшее в смертельную опасность, она попыталась бороться, искать какой-то выход. Но увы! Она сперва подумала о Лафарже, не о себе!.. С внезапной самоуверенностью, которая не насторожила Бенца, потому что он увидел в ней порыв воли к жизни, Елена прибегла к хитрости.

– Вы думаете, что этот человек мой любовник?… – проговорила она, стараясь скрыть дрожь в голосе.

– Разве нет? – презрительно спросил Бенц.

Он находился в состоянии полной безнадежности, когда всякое усилие мысли, чтобы оправдать Елену, казалось ему тщетным.

Обескураженная тем, как он встретил ее слова, она благоразумно отступила, поспешно сказав:

– Пока нет.

Сказала ли она правду? Французы вступили в Софию всего три дня назад. Казалось невероятным, чтобы за это время Елена и Лафарж сблизились настолько, что сегодняшнее свидание было уже не первым. Впрочем, что из того, если обстоятельства, а не сердце сдерживали ее перед порогом измены! И даже если это мимолетное увлечение, разве сохранит она прежнюю любовь? Неужели в ней не заговорит совесть?

Бенц молчал.

Осмелев, она подошла к нему и обвила его шею руками. О, как ясно почувствовал Бенц усилие, с которым она прижалась к его лицу, ощутил холод ее рук, коварство ласки, за которой прятался жалкий, подлый страх, и вместе с тем ту извечную власть женского тела, которая чуть было не сломила его сопротивление, не будь притворство Елены столь оскорбительным.

Бенц грубо оттолкнул ее и ударил по щеке. Ударил п устыдился, словно обидел слабого, беспомощного ребенка.

Елена отшатнулась с криком изумления и схватилась за щеку. Лицо ее загорелось гневом – тяжелым азиатским гневом, который, если не вспыхивает тут же, вскоре принимает облик вероломного мщения. Губы ее сжались, ноздри вздрагивали… Бенц никогда бы не подумал, что эти прекрасные глаза с мягкими золотистыми бликами могут так сузиться в злобном прищуре. И даже в эту роковую минуту он не мог не восхититься ею: нежная, как ангел, или злая, как фурия, она оставалась прекрасной.

Бенц понимал: теперь между ними все кончено. Перед ним стояла неведомая ему Елена. Страх ее исчез, глаза светились отчуждением и угрожающей решимостью. Что она собиралась предпринять? Пока Бенц раздумывал, мог ли Лафарж услышать ее вскрик, гнев Елены переплавлялся в холодную, рассудочную ненависть. Бенц, удрученный и пассивный, лишь наблюдал за ней и пытался рассуждать. Он понимал, что она в приступе гнева подыскивает слова, готовясь перейти к действию, чтобы тотчас отомстить за пощечину. Глаза ее словно примерялись к Расстояниям в комнате. Но Бенц понял, что другое, более возвышенное чувство удерживает ее. Она боялась за Лафаржа!.. Она полагала, что Бенцем руководит логика ревности, и была уверена, что жизнь Лафаржа в опасности. Она искала выход, искала возможность спасти Лафаржа и готова была ради этого обратить всю ненависть Бенца на себя. Не была ли она уверена, что приносит в жертву свою собственную жизнь? Да, в этой женщине было нечто такое, думал Бенц, перед чем земная справедливость бессильна осудить ее или оправдать.

Бенц потянулся к пистолету с единственной целью убрать его со стола и положить в карман, чтобы у нее перед глазами не маячил призрак убийства. Но едва он успел взять пистолет, как она с отчаянным криком бросилась к двери, заперла ее и, вытащив ключ, швырнула его в противоположный угол комнаты. Бенц был ошеломлен стремительностью ее действий и не сразу понял смысл ее поступка. Но в следующий миг понял.

Елена изо всех сил забарабанила кулаками в дверь, крича во весь голос по-французски:

– Жан!.. Жан!.. Немедленно уходите отсюда! Здесь немецкий офицер!.. Дезертир!.. Убийца!

Она даже не заметила, как Бенц опустил пистолет в карман. От ее пронзительных криков у него застучало в висках, он ужаснулся, будто уже совершил убийство. Несколько секунд он простоял неподвижно, лихорадочно размышляя – что же делать? Потом крики прекратились и Бенц увидел, как Елена, беспомощно качнувшись, рухнула на пол.

Первое, что пришло ему в голову, – отпереть дверь и позвать Лафаржа. Но в этом не было нужды. Дверь уже трещала под напористыми и сильными ударами – Лафарж рвался в комнату. Действительно, глупо было думать, как это вообразила Елена, что Лафарж, услыша ее крики, убежит из дома.

Бенц громко и отчетливо крикнул по-французски:

– Пройдите через соседнюю комнату! Мне некогда искать ключ!

Он поднял Елену и посадил ее в кресло. Руки у нее были холодные, лицо бескровное и неподвижное. Даже в беспамятстве оно выражало отвращение к Бенцу. Он понял, что Елена возненавидела его, оставив ему безнадежность и отчаяние. Вот чем отвечала она на его жертву. А Бенц продолжал любить ее, даже больше, чем прежде, ибо ничто так для нас не желанно, как то, что мы потеряли.

Растирая Елене руки, Бенц вспомнил, что в соседней комнате есть аптечка, где он видел пузырек с нашатырным спиртом. Он пошел за ним.

Лафарж, очевидно, последовал его совету, хотя и не без опаски, потому что, когда они столкнулись в соседней комнате лицом к лицу, Бенц увидел дуло пистолета, направленное ему в грудь. Он поднял руки, показывая, что у него нет оружия. В руках у него был лишь пузырек с нашатырным спиртом.

– Она в обмороке, – сказал Бенц, – надо привести ее в чувство.

И он показал на пузырек.

Лафарж, не опуская пистолета, последовал за ним в столовую. Он разглядывал Бенца с напряженным любопытством, но без особого удивления. Вероятно, он слышал его разговор с Еленой.

У Бенца не было времени разглядывать Лафаржа. Склонившись, он поднес пузырек к лицу Елены. Через несколько минут она начала приходить в себя.

Когда Бенц встал с колен, вороненое дуло пистолета опять уставилось ему в грудь. Бенц усмехнулся.

– Она не должна больше видеть меня, – сказал он вполголоса. – Пройдемте в соседнюю комнату.

Лафарж кивнул.

Бенц поднял Елену с кресла и перенес в спальню. Она открыла глаза и скользнула по нему усталым, блуждающим взглядом.

Лафарж внимательно следил за каждым движением Бенца.

Бенц ничуть не сомневался, что Лафарж слышал часть их разговора с Еленой, но что он понял? Впрочем, это не имело значения. Застарелая вражда между французами и немцами была так сильна, что теперь, когда они столкнулись лицом к лицу, Лафарж имел все основания не доверять Бенцу, независимо от того, знал он или нет, что Бенц полчаса назад готов был его убить. Естественно, что, как только они вошли в гостиную, оп сразу же сурово спросил Бенца, есть ли у того оружие.

– Есть, – сказал Бенц.

– Положите на стол! – приказал Лафарж.

Бенц не выполнил приказа, и дуло пистолета уставилось ему в лицо. Бенца это ничуть не смутило. Те минуты, что ему оставалось жить, были словно последними минутами раскаявшегося преступника, стоявшего перед виселицей и убежденного в том, что смерть – это избавление, и, покончив с ним, она покончит и со всем ужасом его жизни. О, если бы Лафарж нажал на спуск своего браунинга!.. Он стал бы его спасителем, посланным самим провидением, чтобы вернуть честь несчастному немецкому офицеру. И в списках 202-го уланского полка в таком случае никогда не появилась бы запись о том, что поручик Эйтель Бенц – дезертир и самоубийца. Нет!.. Имя Бенца тогда вошло бы, хотя и незаслуженно, в скорбный список имен двух миллионов немцев, павших за свое отечество… Недостойный обман, глумление над памятью мертвых!.. Но если Бенц ценой своей жизни готов был прибегнуть к такому обману, не делал ли он это потому, что любил Германию не меньше, чем они!

Несколько мгновений Бенц ждал, что Лафарж выстрелит. Ведь Лафарж ничего не знал о намерениях Бенца. Он мог думать, что стоит ему на миг отвести смертоносное дуло, и немец набросится на него. Взгляды их встретились, и в этот напряженный миг Бенц прочитал в глазах Лафаржа не ожесточение человека, готового убить другого, а изумление и замешательство. Лафарж не понимал поведения немца. Все преимущества были на стороне Лафаржа, при малейшем подозрительном движении Бенца он мог изрешетить его пулями. Бенцу же нечего было и думать о нападении. Несмотря на это, он намеренно упускал свой последний шанс – обмануть противника замедленными движениями. Он мог, например, сделать вид, что не торопясь вынимает пистолет, чтобы положить его на стол, и, внезапно направив его на Лафаржа, выстрелить. Такой маневр занял бы секунду, даже доли секунды. И если Бенц проявил упорство отчаяния, отказавшись отдать оружие, почему он упускал эту последнюю возможность и хотел заставить Лафаржа стрелять? Почему?… В поведении Бенца было нечто странное, алогичное. Он вел себя как человек, который сам хочет смерти. Бенцу показалось, что Лафарж разгадал его мысли. Но если Бенц так настойчиво хотел умереть, были ли у Лафаржа основания бояться его и стрелять без промедления?