Саша Бер - Кровь первая. Она

В норе наступило молчание. Зорька вспомнила про примочку. Намочила кусок меха, приложила.

— Да, — начала Зорька печально, — просчиталась я, однако. Ошиблась. А Хабарка-то, сука такая, оказывается всё Шумному про меня сдавала.

Онежка аж выгнулась от удивления.

— Ты чё про них с Шумным ничего не знаешь?

— А чего я про них должна знать?

— Так она же беглая. Она же ради него детей своих бросила в коровнике. Вернее, ради его уда, — Онежка хмыкнула, — у этого худосочного отросток, как у жеребца. Она ж на его уд подсела, как твой атаман на Сому. И давно. Ещё задолго до нас. С самого начала.

На этот раз прогибаться от удивления пришлось Зорьке.

— На кой она тогда за Рибху замуж пошла, а не за Шумного?

— А этот выворот мне и самой не понятен. Притом все в логове знают, что Хабарка баба Шумного. Я-то раньше думала об этом только Рибху не знает, а оказывается не только он.

Онежку явно увлекли сплетни, и она даже повеселела.

— Мне атаман запрещал кроме неё с кем-либо общаться, — оправдывалась Зорька, — теперь понимаю почему.

— Она и ребёнка от Шумного носит, — продолжала выдавать «горячее» знахарка.

— А как же Рибху?

— А Рибху даже если их застанет за еблей, то либо спрячется, чтоб ненароком не заметили, а заметят, с жировым светильником постоит помогая, чтоб Шумный не промазал.

Зорька хмыкнула, и они замолчали, обдумывая каждый своё. Наконец, Зорька спросила:

— Меня ещё ищут?

— Да кому ты дохлая нужна?

— А как же… — непонимающе развела руки в стороны Зорька.

— Да так. Нашли тебя, в тот же день. Почти сразу как Диля запороли. Плавала ты в реке, да в камышах застряла. Совсем дохлая, рыбами объеденная.

Зорька вытаращила глаз и вопросительно уставилась на Онежку. Та потупила глаза, видно, что замялась с объяснением. Не очень ей хотелось об этом рассказывать, но всё же решилась:

— Да, отчебучила я тогда, сама до сих пор не понимаю, что это на меня нашло. Прям как в сказке-небылице. Кому расскажешь не поверят.

— Я поверю, — сказала Зорька, подталкивая рассказчицу.

Она молчала, нервно теребя рубаху.

— Да не томи, — не выдержала уже Зорька.

— Понимаешь в тот день, утром, я из коровника молодуху одну вывезла на реку топиться. Беременная она была и вот решила, дура, от ребёнка избавиться. Кто научил, так и не призналась. Только избавиться не получилось, за то от себя избавилась. Умер он у неё в животе и гнить начал. Жить ей оставалось день или два. Я в таких делах не помощница, поэтому единственное, что смогла для неё сделать, так это к реке тайком отвести, чтоб покаялась, да сама в воду схоронилась. Я ещё тогда её предупредила, мол сама не схоронишься, я тебя к Дедам по реке отправлять не буду. Будешь гнить где подохнешь. А как ночью тебя Диля принёс, мне как в башку стукнуло. Я ж уже говорила. По началу думала так, милый бранится только тешится. На утро искать будет, плакать. И тут пристала ко мне мысль о собаках. Почему-то сразу подумала, что с собаками искать будут, вот хоть убей не знаю почему. Поэтому первая мысль была — надо собак на реку увести. Раздела тебя. Ночью от вашей конопли, я твоё платье по траве протащила до самой реки. Через тайный лаз, пацанский, что они выкопали в лес. Я и сама им частенько пользовалась. Там по лесу меж ловушек уж целая тропа протоптана. А там степью к реке, да так получалось, что в аккурат к тому же месту, куда девку утром вывела. А эта дрянь не утопилась. Померла где и сидела. Мало того, лицо ей кто-то погрыз. Всё напрочь съедено. Пальцы рук обгрызены. Глаз вообще нет. Жуть. А я возьми да сделай дурость. Рубахи с неё стянула, да твоё платье на неё… В общем она конечно потолще тебя была, но в общем спутать можно было, если не приглядываться. Скатила её в воду. В камыш затолкала, на сколько смогла. А её тряпки, подальше в камыш закинула. Собак по утру Шумный пустил оказывается сразу. Зачем Диля порол, коль собаки след взяли? Непонятно. А как его люди прибежали с собаками, они с атаманом вдвоём на колеснице на реку катались. А как скатались искать перестали. Видно поверили. А теперь ответь мне Утренняя Заря, зачем я это всё сделала? Ведь задним умом до сих пор понять не могу.

Зорька изобразила улыбку и весело ответила:

— Не знаю, Онежка. Действительно сказка какая-то. То-то это на тебя действительно не похоже. Но знаю одно. Я и дочь моя обязаны тебе жизнью.

— Странно, — вдруг задумчиво проговорила знахарка, — тебя искали, а дочь нет.

Тут призадумалась и Зорька.

— То, что по началу дочь не искал, понятно, — ответила она, — дочь для него всегда была, как пустое место, к тому же Звёздочка частенько при мамке — его любовнице была. Но потом обязательно вспомнит и искать кинется. Не он, так Шумный. Уходить мне надо от сюда и чем быстрее, тем лучше.

— Да много бы отдала, чтоб вы исчезли от меня подальше.

— Я тебя понимаю. А что делается на верху?

— Да ничего. Нет никого. Все в город перебираются. Я ещё два, три дня задержусь. Не больше. Пока муж мастерскую перевезёт, не одна ходка уйдёт. Потом коровник, а уж опосля и я уеду, поэтому тебе быстро надо думать, потом помочь будет не кому.

— Так если все уедут, тут никого не останется, так я и без помощи уйду.

— Накась выкуси. Здесь останутся все пацаны прислужные, люди Шумного, кое-кто, да артель охотничья. Атаман, как и раньше сборы ближников тут проводить будет. Сюда же и вертаться будут после походов. Ритуал он видите ли сохранить желает. Околдовать пацанов и выйти может у тебя и получится, но тогда Шумный с атаманом будут знать, что ты жива и кинуться искать, будь уверена. Далеко не уйдёшь и меня подставишь.

— Ты б меня только за лес вывезла в степь. Там я уйду, — жалостливо попросила Зорька, — а если через тот твой лаз?

— Завалили его, засыпали, сразу как нашли.

Онежка призадумалась и заговорила как бы сама с собой:

— С мастерской не вывезешь, там каждый воз грузчики сопровождают да лучники отрядные. Коровник тоже отпадает, баб молчать не заставишь. Обязательно где-нибудь говно всплывёт.

— А с травами? — вдруг резко встряла Зорька.

— А на кой… — начала было Онежка, но споткнулась на полуслове и просияла, — точно. Я выпрошу воз под мои травы лечебные. Тебя под них закопаю и вывезу.

И она тут же кинулась исполнять задуманное. Так ей не терпелось избавиться от непрошенных гостей.

Получилось всё лучше, чем предполагалось. Никто даже к возу не подходил, ничем у Онежки не интересовались. Она просто накидала на Зорьку со Звёздочкой целый сноп трав и спокойно вывезла из логова. Потом ещё ехала довольно долго, видимо проверяясь и боясь встречных. Наконец воз остановился и Онежка хмуро сказала:

— Всё. Вылазь. Приехали.

Зорька вылезла из-под стога, прикрывая собой дочку, огляделась. Остановились они меж двух больших холмов, у зарослей раскидистых кустов, в которых можно было быстро укрыться. Онежка сидела на возе спиной к Зорьке, всматриваясь в даль и показывая всем свои видом, что не имеет желания говорить, и тем более долго прощаться, а желает, как можно быстрей от них избавиться. Зорька понимала бабу. Она очень сильно рисковала и ради кого? Поэтому просто поблагодарила знахарку и быстро зашагала к зарослям. Онежка ничего больше не сказала, даже не обернулась напоследок, а стегнула лошадь и поехала дальше, как ни в чём не бывало.

В «девичьем царстве» существовала довольно сложная возрастная градация. Последнего родившегося ребёнка, то есть самого маленького в семье, кликали поскрёбыш. Все дети независимо от пола до шести, семи лет, звались посикухами. Девочка подросток от 6–7 до 13–15 лет, называлась кутырка. Кутырки, в свою очередь, делились на младшую группу — девченята, среднюю — на подросте и старшую — на выдане. При наступлении у кутырки месячных она переходила в разряд яриц. При продаже девки в другой бабняк на приплод, она становились невестой. После того, как ярица официально вступала в первый сексуальный контакт, она поднималась до уровня молодух и была таковой, пока её не принимали в бабняк и не переводили в бабу. Баба, переставшая рожать по возрасту, кликалась вековухой.

Кут — дом, «бабий угол».

Существовало большое количество словообразований от понятия «мама», но в те времена, не смотря на близость звучания, их носили разные люди. Так, мама — это та, кто родила. Мать — та, кто воспитала. Матерь — та, кто воспитывала воспитательниц, т. е. главная, самая уважаемая в роде — как правило большуха бабняка. Матёрая или просто матёра — более высокий ранг большухи, когда она не только своим бабняком руководила, но и сателлитами, в которых были свои большухи. Были ещё мамки — это просто временные няньки, которые занимались воспитанием детей, как некой работой и т. д.