Михаил Волконский - Сирена

Наконец, в-третьих, требовались деньги для уплаты чухонцу и на расходы в трактире на дороге вблизи таинственного дома. Не будь там этого трактира, экспедиция потеряла бы свою прелесть.

Однако денег ни у кого не было. Последние были истрачены на три бутылки рома и малину.

– Как же быть? – спросил Варгин. – Неужели откладывать?

Он по опыту знал, что если уж они отложат что-либо, так наверняка оно не состоится потом.

– Чепуха, – сказал Кирш, – я денег достану.

– Да откуда же ты их достанешь теперь, почти ночью? – усомнился Варгин.

– Ну, вот вздор! Достану! – и Кирш отправился за деньгами.

Через час, не больше, все трое опять сошлись в мастерской. Варгин привел чухонскую лошадку с таратайкой. Елчанинов принес пистолеты. Кирш явился с пятью целковыми.

– Хватит? – спросил он только, не объясняя, откуда и как получил эту сумму.

– За глаза! – решил Варгин.

– Ну, едем, – сказал Елчанинов. – Садитесь!

Сели и поехали.

По дороге Кирш не утерпел: остановил таратайку (он правил лошадью), слез и стал стучать в окно к булочнику, перед домом которого вылез. Хозяева ее, по-видимому, спали. Кирш не смутился этим и стучал до тех пор, пока в отворившуюся форточку не показалось заспанное лицо булочника в ночном колпаке.

– У вас сдобные булки есть? – серьезно спросил Кирш.

– Есть, – ответил булочник.

– И белый хлеб?

– И белый хлеб.

– И слоеные булки?

– Соленые? – переспросил немец-булочник, не расслышав.

– Нет, слоеные.

– Есть и слоеные.

– А белый хлеб хороший?

– Очень хороший.

– Ну вот, а у многих и дурного черного нет! Спокойной ночи! Спите в свое удовольствие, если у вас столько хлеба! – и Кирш, вежливо приподняв шляпу, повернулся к своей таратайке.

Булочник сердито заворчал и захлопнул форточку.

– А ведь гроза будет, – заметил Варгин, глядя на небо, которое действительно заволакивало тучами, – ишь, и ветер какой поднялся.

Ветер, по мере того как ехали они, дул сильнее и сильнее. Дул он порывисто, и его порывы становились все чаще и неистовее.

– Да, такой ветер непременно тучи нагонит, – подтвердил и Елчанинов.

– И все ты врешь, – сказал Кирш. – Это так бабы только говорят: «Ветер нагнал тучи» и «Ветер разогнал тучи», смотря по тому, что им хочется. Почему ты знаешь, что он нагонит их, а не разгонит?

– А ты не придирайся к словам, – остановил его Варгин, – лишь бы нам добраться сухими до места, а там в грозу даже лучше будет – страшнее. Привидения-то в непогоду главные балы свои и дают.

Сумерки петербургской летней ночи становились все гуще и гуще, так что дорогу можно было различить только благодаря черным пятнам росших по ее сторонам деревьев.

Было совсем темно, и появились уже крупные капли дождя, когда друзья подъехали к освещенному трактиру. Тут торговали всю ночь, в особенности в такую, какая выдалась на этот раз. Можно было ждать, что проезжие завернут сюда, чтобы укрыться от непогоды, и потому трактир был освещен сверху донизу.

Когда три приятеля поднимались по узкой скрипучей деревянной лестнице в верхнюю горницу, служившую чистой половиной и предназначенную для благородных гостей, блеснула молния и раздался первый удар грома. Хозяин, показывавший с фонарем дорогу гостям, вздрогнул и перекрестился. Дождь вдруг полил ручьем и захлестал в маленькие окна чистой горницы, куда хозяин, ввел приезжих.

Эта горница была чистой только по названию, на самом же деле спертый ее воздух и грязь по стенам, лавкам и столам свидетельствовали о совершенно противоположном.

– Вовремя доехали! – сказал Кирш, прислушиваясь к звукам грозы. – Ну, вот что, борода, – обратился он к хозяину, – ты приготовь нам, во-первых, водки, потом пива английского, потом самовар поставь да закусить что-нибудь сделай: яичницу-глазунью, что ли.

– Это можно, – согласился хозяин, – сию минуту все подадим.

– Нет, ты не торопись, – остановил его Кирш, – подашь все это впоследствии. Мы сейчас пойдем, а потом вернемся и будем закусывать.

Хозяин поглядел на него, вытаращив глаза, и отшатнулся даже, недоумевая, куда можно было идти в такую погоду.

– Тут, говорят, есть поблизости усадьба князя Верхотурова, – заговорил Варгин, – так вот ты нам расскажи, как попасть в нее.

– С нами крестная сила! – произнес хозяин и опять перекрестился. – Вы хотите идти туда?

– Вот именно! – сказал Кирш.

– В такую-то ночь?

– Это не твое дело; отвечай на то, о чем у тебя спрашивают.

Хозяин снова закрестился и замахал руками.

– И говорить не хочу про это проклятое место. Виданное ли дело, чтобы кто-нибудь ночью туда идти посмел? Да и дороги-то в такую темень не найдете.

Новый блеск молнии и раздавшийся без перерыва вслед за нею удар грома заставили на этот раз вздрогнуть всех. Удар был такой оглушительный, что молния должна была упасть где-то очень близко.

– Ишь его как! – сказал Кирш, оглядываясь на окно. – Ну, так что ж, борода, в какую сторону усадьба? А?..

– Отпустите, господа добрые! – взмолился хозяин. – Не пугайте! Мне и говорить-то об этом страшно!

– Да что ты дурака ломаешь? – начал было до сих пор молчавший Елчанинов, но остановился, потому что в это время сквозь стоны грозы послышались отчаянные крики нескольких голосов.

– Там случилось что-то! – сказал Варгин и бросился к двери.

Хозяин юркнул впереди него, внизу послышались тяжелые шаги, и несколько людей, с трудом переступая с ноги на ногу, стали подниматься по лестнице, неся на руках человека с окровавленным лицом, по-видимому, лишившегося сознания.

Оказалось, что почти перед самым трактиром опрокинулся на ухабе огромный дормез, следовавший на почтовых. Лошади испугались громового удара, ямщик не справился с ними, они рванули в сторону и опрокинули попавший в это время в ухаб экипаж. Ямщик и лакей, сидевшие на козлах, угодили в грязь и отделались легкими ушибами, а бывший в дормезе господин не обошелся так счастливо. При падении тяжелая шкатулка ударила его углом в голову, так что его вынули из дормеза окровавленного и в бесчувственном состоянии. Это был иностранец, французский эмигрант, покинувший, как объяснил его лакей, родину ввиду тех неприятностей, которые чинила там дворянам народившаяся республика. Лакей был поляк, живший в Париже и говоривший по-французски. Он все всплескивал руками и жалобно стонал, повторяя: «Jesus, Maria».

Раненого уложили на тюфяке на скамейку в чистой горнице, и Кирш, Елчанинов и Варгин, забыв уже о первоначальной цели своего приезда сюда, стали ухаживать за ним.

Рана оказалась серьезной, крови вышло слишком много, и можно было опасаться сотрясения мозга.

Сделали перевязку, положили лед на голову; распоряжался всем Кирш, но больше всех хлопотал Варгин.

Часа через полтора раненый очнулся, открыл глаза и повел ими вокруг, как бы спрашивая, где он и что с ним произошло.

Лакей нагнулся над ним и, называя его маркизом, стал спрашивать, где у него болит и как он себя чувствует. Маркиз узнал своего слугу, улыбнулся ему и пристально уставился на Кирша.

Тот, свободно владевший французским языком, назвал себя и своих двух товарищей, объяснив, что они рады служить, чем могут, иностранному гостю и помочь ему в его несчастье.

– Где я? – спросил маркиз, закрыв глаза и снова открывая их.

Ему объяснили.

Веки француза опять опустились, он стал тяжело, но ровно дышать, словно погрузился в глубокий сон.

– А как фамилия маркиза? – шепотом спросил Варгин у его лакея.

– Маркиз де Трамвиль! – значительно произнес тот, подымая брови.

– Он французский дворянин?

– Аристократ, – сказал лакей.

– В первый раз в России?

– В первый!

– Никогда не был тут?

– Никогда!

– И не говорит по-русски?

– Ни слова!

– Вы давно у него служите?

– Нет, недавно. Пан нанял меня в Познани за то, что я говорю по-русски.

По-русски говорил он очень плохо, с сильным акцентом и часто вставлял в свою речь польские слова.

– А вы не знаете, – продолжал расспрашивать Варгин, – где маркиз должен был остановиться в Петербурге?

– Того совсем не знаю! – покачал головой лакей.

– Есть у него, по крайней мере, здесь кто-нибудь, кому можно было бы дать знать о случившемся с ним?

– И того не знаю!

– Как же быть? – обратился Варгин к товарищам. – Ведь нельзя же оставлять его здесь, на перепутье!

– Да и везти никуда нельзя, – сказал Кирш, – пожалуй, не выживет. Похоже на то, что дай Бог, чтобы до завтра дожил.

– Вот жизнь-то человеческая! – философски заметил Варгин, глядя на молодое, нежное и красивое лицо маркиза, – ведь какой молодец, подумаешь! Если бы ему сегодня утром сказали, что вечером он будет накануне смерти, он, конечно, не поверил бы, а теперь...

Маркиз вдруг поднял глаза и, словно в ответ на слова Варгина, произнес ясно и отчетливо на французском языке: