Жорж Бордонов - Огненный пес

— Ты проиграешь пари.

— Нет, хозяин, я хорошо знаю, что вы не очень любите стрелять, ну, может быть, разок и выпалите из ружья, но только раз! Четырежды дьявол, разве не он сам ищет с вами ссоры? Если ему простить его смелость, он вернется.

— Я сам вполне отдаю себе отчет в этом.

Эспри де Катрелис развернулся на месте и, не слушая доезжачего, вернулся в дом.

— Ну и ну! — повторил Сан-Шагрен. — Этого только не хватало! Взял, да и отказался. Но что он надумал? Я никогда не видел ничего подобного. В доме шум и, честное слово, непорядок!

Но, заметив, что остался на улице один, он поспешил присоединиться к хозяину, стуча при этом своими сабо со всей силой, на которую был способен, «на случай, если этот скот задумает пойти за мной», волки, хотя и неустрашимы, но должны испугаться этого стука каблуков.

— Вам нехорошо, хозяин?

— О чем ты, Сан-Шагрен?

— Но это невозможно, вы, видимо, больны?

— Давай разворачивай свои полозья, и спокойной тебе ночи!

Доезжачий повесил нос. Странные чувства или, скорее, предчувствия наполняли его простоватую голову: ощущение неизбежной, неумолимой катастрофы, одной из тех непредсказуемых, стремительных драм, которые иногда происходят в сельской глубинке. Он смутно чувствовал, что именно в этот момент произошло нечто для его судьбы очень значительное, но он не догадывался, что именно. Он уже открыл было рот, чтобы порассуждать об этом, но вой волка оборвал его намерение. Этот вой, короткий, но злой, раздался откуда-то с середины дороги.

— Стреляйте, хозяин! Вон он! — выкрикнул доезжачий.

Господин де Катрелис в ответ на это только пожал плечами и протянул левую руку к доезжачему.

— Иди же к лошадям, завтра еще будет день…

— Неужели вы позволите ему уйти?

— Я… приберегу его для себя. Не беспокойся.

Сан-Шагрен, раскачиваясь на своих кривых ногах и при этом еще балансируя всем телом, ушел, в то время как де Катрелис задержался, рассматривая насыпь, гребень которой тянулся вправо и скрывался за поворотом. Мысленно он проследил путь молчаливого бегства волка к стенам глухого кустарника и дальше, дальше — в крепость из листвы, в лабиринт ночных запутанных тропинок.

Еле волоча ноги в сапогах, словно его тело сгибалось под тяжестью заплечной корзины или вся его жизненная энергия была уже на исходе, господин де Катрелис наконец добрался до дома. Издав привычный, заунывный скрип, дверь отворилась.

— Ты была на страже, Валери?

— А как же? Мне было, чем ответить! — сказала служанка, потрясая ружьем.

— Чего ты боялась? Он такой же, как и другие волки, ничуть не страшнее.

Валери в упор и без стеснения уставилась на него. Отвислая губа, непокорная прядь волос, выбивавшаяся из-под гофрированного чепчика, крупный нос делали ее похожей на взъерошенную курицу, это впечатление усиливала раздувавшаяся монгольфьером широкая юбка.

— Нет, не такой, как другие! Дьявол послал его к нам, ручаюсь вам, а может, просто влез в его шкуру и разгуливает тут.

— Брось глупости говорить, лучше пропусти-ка меня в дом.

— Вы говорите так потому, что не стали стрелять в него, позволили ему спокойно уйти. Он, хозяин, был в ваших руках, и то, что вы не стали стрелять, меня, честно сказать, очень удивляет.

— Довольно! Мы еще свидимся с ним.

— Возможно, но, поджидая этого дьявола, приходившего обнюхать ваши сапоги, вы не пошевелили и пальцем, вы, трижды охотник, имеющий все права человека знатного… И вот двадцать лет и даже больше, как я служу вам, следую за вами повсюду, и вы никогда — вы меня слушаете? — никогда еще, хозяин, не оставляли волка в покое просто так, без всякой причины! Грех это! Что с вами происходит? Что-то же происходит!

— Ты меня оставишь, наконец, в покое?

— Мне не дает покоя какое-то странное чувство, я возмущена до глубины души. Вы выглядите кривлякой, хуже какого-нибудь горожанина! Но все же скажите, что это случилось с вами?

— Ничего, бедняжка. Я неважно себя чувствую. Разве с тобой такого никогда не случается?

Он отодвинул все, что громоздилось на столе: шпоры, узорчатые коробки, охотничий нож, бутылки, блюдо с заплесневелыми остатками сала — и положил свой карабин рядом со свечой, пламя которой чуть подрагивало. В камине, который своей монументальностью напоминал надгробие, еще розовели угли, а котелок продолжал тянуть свой незатейливый напев. Странные предметы, казалось, выходили прямо из известковой побелки стены: рога оленя (сложные разветвления рогов давали возможность представить, что какое-то дерево в шутку проросло сквозь стены и раскинуло свои ветви внутри дома), головы кабанов, жующие кинжалы своих клыков, запыленные чучела птиц, крылья которых какие-то колдовские чары сделали неподвижными, медные охотничьи рожки, плохо начищенные раструбы которых слабо поблескивали, подобно свернувшимся змеям, свесившим свои зияющие молчанием пасти. В глубине дома виднелись неясные очертания лестницы. Меблировку его составляли угловатые громоздкие предметы.

— Никогда, — задиристо ответила ему Валери, — и не только со мной, такого еще ни разу не случалось на памяти человеческой, и я знаю, что говорю — мой отец и я — а мы оба родились в Гурнаве! — не встречали никогда таких дерзких волков, даже когда их гнал голод, в самый разгар зимы! Вода их останавливала. Плотина наводила на них страх.

— Или мельничное колесо. Твой отец работал, наверное, ночи напролет?

— Будьте уверены, он работал день и ночь — святой был человек! До седьмого пота работал!

— Достаточно было шума мельницы. Волки, ты знаешь, существа непостоянные и противоречивые, сегодня они безумно смелы, а завтра пугливей жеребенка.

— Но только не этот! Вы слышали его вой?

— Это большой старый волк.

— Да, это большой старый волк. А как вы отправились на него? Задрав нос, без собаки, с этим взбалмошным Сан-Шагреном, который не стоит и понюшки табака… А если бы этот большой старый волк прыгнул вам на шею? Скажите же что-нибудь в свое оправдание!

— Попридержи свой язык! Он нагоняет на меня тоску. И обрежь фитиль на свече, он коптит.

Служанка повиновалась. Он следил за ее действиями.

— Я сообщу об этом госпоже. В вашем возрасте это несерьезно, по меньшей мере. Вы меня сердите.

В свое время подобная фамильярность умилила бы его, но сейчас он не был расположен шутить:

— Посвети же мне, а то никакого от тебя толку! И убери на столе.

— Это уж слишком! Вам нужно, чтобы все было в порядке, но чтобы при этом я не трогала ваши вещи!

Он пересек комнату из конца в конец. Вымощенный кирпичом пол отзывался гулом под его сапогами. Его тень сплелась с рогами оленя и погасила отсветы на духовых инструментах. Ступеньки заскрипели под его весом.

— Вас очень мучает официальное письмо?

— Спокойной ночи, голубушка, и до завтра.

Она не смогла ничего сказать в ответ и, за неимением других средств воздействия на хозяина, положила поверх своего бумазейного жабо крестное знамение.

— Господи, Господи, ты один знаешь, как изменить ход вещей, помоги же моему хозяину. Он испытывает адские муки из-за этого казенного письма. Пожалей же бедного человека!..

Комната господина де Катрелиса выглядела столь же оригинально, как и комната первого этажа, которая служила одновременно гостиной, столовой, мастерской, кухней и складом охотничьего снаряжения. Свеча, освещавшая комнату, была вставлена в оловянный подсвечник, который, в свою очередь, располагался на маленьком, вишневого дерева и по-крестьянски скромном столике. Стены, как и внизу, были побелены все той же голубоватой известью. Те же квадратные плитки покрывали пол. Железная походная кровать, заправленная знававшей времена попоной в клеточку, составляла своего рода альков, над которым висели занавески неопределенного цвета. Рога оленя возвышались над резным деревянным шкафом. Еще здесь было много замечательных вещей: седло с золочеными стременами, туалетный столик великолепного красного дерева, распятие из слоновой кости старинной работы, янсенистское, стояло перед лубочной картинкой, изображающей охоту. Самое удивительное, что вещи большой ценности соседствовали здесь с дешевкой, купленной у торговцев вразнос, бродивших в те времена по деревням. Перед маленьким, с двускатной крышкой, бюро, легкие, изогнутые ножки которого заканчивались резными копытами лани, располагалось, необъятное кресло; из правой части которого, срезанной грубо сделанной перекладиной, выбивалась солома. У изголовья кровати висел разлинованный красными полосами календарь с наивной цветной гравюрой, изображавшей оленя при последнем издыхании: красная куртка одного из охотников кричаще пылала на фоне зелени, несмотря на то, что слабое освещение должно было бы сгладить этот эффект.