Галина Романова - Иван Берладник. Изгой

    Сразу три человека скатились с коней, подбегая к поверженному зверю. Удивлённый и злой, кабан ещё пытался привстать - заметил, что опередили его двуногие враги, пытаются отрезать от зарослей. Но с двух сторон навалились на бьющуюся тушу, и острый нож вошёл в горло, вспарывая толстую шкуру и выпуская горячую кровь на снег.

    В последнем рывке секач всё же выпрямился, стряхивая с себя людей, всё-таки сделал неверный шаг, но в глазах неожиданно потемнело, и он осел в снег, продолжая месить его копытами. Ему ещё казалось, что он бежит, но не в плавни, к кабанихам, а к матери, чтобы, снова став маленьким полосатым поросёнком, прижаться к тёплому боку и забыться покойным сном…

    Трое людей выпрямились над затихшим зверем, у двоих были окровавлены ножи. Из оставшихся в сёдлах один спешился, поймал белого коня, что со страху забился в ракитник. Второй подъехал ближе, сверху вниз глянул на охотников.

    - Меток у тебя глаз, княже, - похвалил, - в самое сердце зверю попал.

    - За Волчка я… - князь перевёл глаза на верного пса. К нему тотчас бросились отроки, бережно прикоснулись к ране на боку. Пёс тихо скулил, глядя больными глазами.

    - Ничо, княже! - тот, что помоложе, сверкнул улыбкой из-под усов. - Оклемается, ишшо побегает!

    Князь наклонился, черпанул горстью снег, отёр разгорячённое лицо. Потом сунул нож в кожаные ножны на поясе.

    - Снесите в обоз, - сказал негромко. - Ты, Разумник, головой за него отвечаешь.

    - Не сумлевайся, княже. Выхожу. Аль впервой! - Разумник бережно поднял пса на руки. Парень, державший в поводу княжьего коня, второй рукой достал на поясе рог, протрубил призыв.

    Через малое время донёсся ответ. Подскакали ещё трое верховых, помогли увязать кабанью тушу на срубленную лесину и повезли к обозу. Подлизавшие кабанью кровь уцелевшие псы бежали рядом с конями, раненых везли на санях.

    Князь Иван Ростиславич ворочался с охоты. С рассвета гонялся он в плавнях по берегу Боброка, низинной реки, на которой стоял Звенигород. Чуть ниже по течению, в лесах, водились знатные бобры. Про то знали все - почитай, всё боярство в бобровых шапках ходило. За бобровые ловища едва не дрались бояре - ценный мех, мускус купцы в иноземные страны отвозят, а мясо целебное.

    Берега Боброка густо поросли лесами - осинником, рябинником, березняком. Но княжеская охота скоро выехала на открытое пространство, и Иван пустил коня вскачь. Он сорвал с головы шапку, и встречный ветер бил его по щекам, едва тронутым первой бородой.

    Молод был князь Иван Ростиславич, молод и горяч. Потому и охоту любил сверх меры - было, где удаль показать, - потому и баловался на мечах и копьях с дружинниками на широком княжеском дворе. Учивший грамоте поп большой охотник был до сказаний и повестей и давал юному княжичу читать не только Святое Писание, но и сказания про Александра Македонского, и «Хождение игумена Даниила», и даже греческих языческих авторов - связанный с Византией крепкими узами, дед Володарь Ростиславич, как и меньшой брат Василько, много редких книг насобирали. Часть попала к стрыю Владимирке галицкому, часть отошла в монастырь после смерти Василька Ростиславича, а на прочем возрос юный Иван Ростиславич.

    Сызмальства знал он, что мир велик. Читал, морща детский лоб, сказание об ослеплении Василька Теребовльского, что помер в год его рождения. О великом мечтал родич-страдалец - пойти войной на соседей, раздвинуть русские пределы по завещанию Святослава Игоревича до Дуная. И загоралось юное сердце - дойти туда, куда не успел родич, свершить им задуманное.

    Сперва казалось, что так и будет. Потом умер отец. Умер внезапно, ничем не болея. Прибрал Господь и сыновей ослеплённого Василька - напуганы они были в детстве страшной карой, постигшей отца. «Бог карает меня за моё высокомыслие, - со слов князя записал поп Василий. - Возомнил я о себе сверх меры…» Каялся ослеплённый князь, что носил дерзкие замыслы и внушал сынам осторожность. Вот и прожили жизнь Васильевичи, всякий день молясь, чтобы миновала их страшная отцова чаша. Прожили - и канули, не оставив следа. Птица, пролетевшая по небу, больший след оставляет.

    «Но я не Василькович, - размышлял взрослеющий Иван. - Дед мой сумел Червонную Русь удержать. Тётка византийского императора родня. А стрый…»

    Стрый-батюшка, Владимирко Володаревич, что ещё при жизни отца пытался взять над ним верх, борясь за власть в Червонной Руси, оставшись самовластием, сурово обошёлся с сыновцем. Выслал его в захолустный Звенигород, на окраину и забыл. Переехав в Галич из Перемышля, ни на пир ни разу не позвал, ни в гости. Словно и нет у него другой родни, окромя сестры, императрицы Ирины и сына Ярослава. Гонцов Ивановых заворачивал с порога, а своих и подавно не слал. Это ожесточило сердце Ивана, не видевшего просвета. Только и оставалось, что жить и ждать. А чего ждать? Молодость, она ждать не любит. Ей день перетерпеть - уже много!

    Ехавший впереди княжьего поезда боярин Ян Мокеич смотрел на прямую спину князя и тихо покачивал головой. Служил он ещё отцу его, после с молодым княжичем подался в Звенигород, благо, деревенька была недалече, осталась от жены-покойницы. Он да пестун Улан - на их глазах, почитай, вырос Иван Ростиславич. Кому, как не боярину Яну, знать его нрав.

    «Горяч князюшка, - думал боярин, качаясь в седле. - Тесно ему в Звенигороде. Ни славы добыть, ни горе избыть. А каков витязь получился! Вот бы мне такого сынка…»

    Словно отвечая мыслям боярина, вырвался, догоняя князя, из дружинников ещё один всадник. Даже не всматриваясь, узнал его Ян Мокеич и досадливо поморщился. Мирон, зятюшка ненаглядный…

    Одна-единая у боярина Яна дочка выросла - шустрая и красивая, бедовая девка. Приглядой звать. Ещё в младенчестве не было с нею сладу, и хотя крестили её Ириной, крестильное имя никто, окромя попа, не ведал. Так Приглядой-вертушкой и кликали. Любил её боярин, да и мать-покойница, пока жива была, пылинки сдувала. Когда боярыня померла, шибко тосковал по ней Ян Мокеич, потому-то так легко и последовал за Иваном в Звенигород. И дочь с собой перевёз. Думал, жениха ей сыскать среди местных-то. А жених подле ходил.

    Был Мирон сыном княжьего дружинника, сам сызмальства при дружине - сперва за конями ходил, потом с другими детскими меч получил. Князь молодой - и дружина у него почти вся молодая. Часто ездил Мирон с князем Иваном - то на охоты, то на пиры. И как-то, по делу наведавшись к боярину Мокею, заприметил его дочь Пригляду.

    Недоглядел боярин за дочкой. Опомнились, когда стало боярышне дурно в божьем храме и бабка-знахарка поведала Яну Мокеичу, что тяжела Пригляда. Дознаться, кто виновник, труда не составило…

    Осерчал тогда боярин, пошёл к князю с жалобой. А Иван Ростиславич, выслушав своего думца, велел кликнуть Мирона и спросил, желает ли он взять Пригляду Яновну в жены. Тот возьми и согласись. И пришлось боярину играть свадебку.

    Не по нраву пришёлся Яну Мокеичу зять. Выделил дочери приданое, отселил молодых и забыл про них. Вспомнил лишь, когда дедом стал - родила Пригляда сынков, сразу двоих. Старшенького назвали Яном, второго - Мокеем. Только тогда оттаял старый боярин, но на зятя до сей поры косился. Кабы не князева заступа, сгноил бы!

    … А Мирон скакал рядом с Иваном Ростиславичей и думать не думал, какие тучи ходят над его головой.

    Так вместе въехали в тесовые ворота Звенигорода. Вместе и придержали коней, поджидая остальных, вместе подъехали к княжьему двору.

    - Глянь-ка, княже, - кивнул Мирон, - чего это суета такая?

    Издалека углядев возвращающегося князя, навстречу выскочил дворский Перенег.

    - Княже Иван Ростиславич, поспешай, - склонился в поклоне и тут же выпрямился, хватаясь за узду белого коня. - Гости у нас. Послы из Галича!

    - Из Галича? - Иван оглянулся на подъехавшего боярина Яна. - Неужто?

    - Истинный крест! Только приехали. Матушка же хотела слать гонцов, чтоб тебя отыскали! Поспешай! - и Перенег потянул княжеского коня за узду распахнутые ворота. На подворье впрямь было людно. Суетились холопы, выводя утомлённых скачкой коней, растаскивали озки, носили в терем сундуки и ларцы. На всходе толпились бояре. Иван, спешившись у крыльца и взбегая по ступеням, узнал своих думцев Василия Степаныча и Юрия Петровича, и старого пестуна Улана.

    - С возвращением, княже, - загомонили бояре. - С доброй вестью тебя! Заждались уже!

    Ян Мокеич присоединился к Ивану и, оставив Мирона в сенях, молодой князь прошёл в терем.

    В большой палате на стольце сидела мать, полячка Аглая. От неё унаследовал Иван влажные глаза, на которые уже с четырнадцати его годов заглядывались девки и боярышни. Рано овдовев, княгиня Аглая подурнела, но сейчас улыбалась, как в молодые годы, когда ещё был жив любимый муж и младенец только бился под сердцем. Подле неё стояло трое незнакомых бояр.