Владислав Бахревский - Боярыня Морозова

Через версту еще деревня. Четыре избы. Со второй подводы сгрузили куль пшена да мешок гречи. Как раз вышло: в куле семь пудов с половиной.

В третьей деревне избы стояли в два ряда. Всего двенадцать. Подарили по две меры на семью. Еще три куля долой и полмешка в придачу.

Через полторы версты наехали на одинокую избу дворянина. У дворянина жена, пятеро детей и ни единого работника. Земли тридцать десятин, да на жаре поля окаменели.

Неловко дворянину меры мерить. Дали куль пшеничной муки, мешок гречи.

Весело затарахтели возы колесами. Переехали высохшую речку. Вода осталась в омутах. Странно было смотреть на мельницу. Плотина есть, а воды нет. А в деревне семнадцать изб.

– Давать будем по одному пуду, – решила Анисья Никитична.

Ушло два куля белой муки. Половина мешка ячменя.

В первой подводе остался куль с пшеничной мукой да треть мешка ржи. Во второй – куль пшена, мешок гречи, полмешка крупы ячменной.

А впереди село. Церковь на горе.

– Помолимся, – сказала дочерям Анисья Никитична.

Возле церкви дом священника. Детишек две дюжины. Смотрят и молчат.

– Они голодные, – шепнула Анисья Никитична Федосье. – Слава богу, не все роздали.

Куль белой муки, куль пшена, мешок гречи – большому семейству.

– Как с неба манна! – воскликнул счастливый батюшка. – Теперь переживем немочь земли. Я и с нищими поделюсь.

– Своих корми! – сурово сказала Анисья Никитична. – Ишь сколько матушка тебе принесла.

– Плодовита горлица моя! – просиял батюшка.

Отслужил молебен. Поехали дарители домой короткой дорогой.

А весть о щедротах Соковниных уж облетела округу.

Вдоль дороги мужики, бабы с детишками. Все на коленях, поклоны бьют.

– Ржи маленько осталось да ячменю полмешка. Пусть сами делят.

Мешки возчики сняли. И давай настегивать лошадей.

А через четыре версты – опять народ, на дороге дети.

– Что будем делать? – спросила Анисья Никитична кучера.

– У меня для лошадей овес. Полмешка.

– Сыпь им в руки, а проедем – гони.

– Подставляй у кого что есть! – закричали холопы.

Промчались остаток дороги, в пыль кутаясь. Пыль глаза застилала.

Во двор вкатили – и все без сил. Поглядела Анисья на дочерей, а Дуня дрожит как осиновый лист, но Федосья спокойна. Поцеловала сестричку в глазки.

– У нас на всех хлеба нет. Но ты вспомни, скольких мы накормили. Батюшкиных детишек вспомни!

– Конна-конна-па-па-тенькие! – выговорила длинное слово Дуня, а слезы так и текут по личику.

Анисья Никитична вздохнула, крестясь.

– Вот как дела-то добрые делать. Втайне надобно! Не то – себе дороже.

Московская зима для сказок – и для праздников, а в 1644 году праздник получился долгий.

21 января Москва встретила датского королевича Вольдемара Христианусовича. Весь народ вышел почтить и повеличать желанного заморского жениха. Царь Михаил Федорович был с боярами, с окольничими, с думными дьяками. Патриарх Иосиф с митрополитами, с игуменами московских и окрестных монастырей. И все это ради царевны Ирины Михайловны, невесты. Нашей. Московской!

25 января царь Михаил Федорович пришел к датскому принцу как раз переходами, по-родственному. Обнимал, называл сыном.

Через три дня жениха и его свиту пригласили в Грановитую палату к столу великого государя. Ели, пили, радовались друг другу, а Михаил Федорович дарил жениху серебряные кубки, а иные весом были в девятнадцать фунтов. По полпуда!

Прокопий Федорович рассказывал о царских пирах Анисье Никитичне, Анисья Никитична дочерям.

Федосья и Дуня радовались за царевну Ирину Михайловну. Много чего было удивительного. Датский принц отдарился щедро. Поднес царевичу Алексею запону в алмазах. Прокопий Федорович рассказывал: запону оценили мастера Золотой палаты в 6722 рубля! В гнездах запоны поместилось пятьдесят четыре алмаза больших и малых да еще вислых тридцать два.

Все ждали обручения, дело было за принцем, за его согласием креститься в православие. И на΄ тебе! Датчанин вдруг заупрямился, и Москва обмерла.

На мученика Власия февраля в одиннадцатый день к Соковниным приехала в гости Катерина Федоровна Милославская с дочерьми Марией и Аннушкой. Мария-то уж сама в невестах – двадцать лет, а смугляночка-сестрица совсем еще подросточек, не намного старше двенадцатилетней Федосьи.

Милославские для Москвы люди малоприметные, с Катериной Федоровной Анисья Никитична в родстве, но сами-то Соковнины – служилые людишки. Чин окольничего Прокопию Федоровичу даже во сне присниться не может. Породы нет.

У Милославских была опора, но вся вышла. Бывший печатник, думный дьяк Иван Тарасович Грамотин отошел ко Господу шесть лет тому назад.

Слава Грамотина была велика, а жизнь его – черный омут. Не свой природный царь, но Лжедмитрий возвел его в думные дьяки Посольского приказа. Лжедмитрий величал служивших ему за ум, за книжность, за дерзкое сердце. Царя Василия Ивановича Шуйского Грамотин предал, ушел к Тушинскому вору. Не надолго! Польский король Сигизмунд почтил Ивана Тарасовича своим королевским доверием и отдал ему в управление Посольский приказ, наградил чином печатника. Съездил Грамотин в Польшу ради скорейшего воцарения королевича Владислава. С королем Сигизмундом ходил в поход на Москву. Король посылал его в Троице-Сергиев монастырь уговаривать монахов сложить оружие перед польским воеводою Сапегой. Потом была жизнь в польском плену, где печатник сдружился с патриархом Филаретом. Воротился вместе с ним в Москву, сохранил звание печатника и до 1626 года управлял Посольским приказом. Свалил Грамотина сам Филарет, отправил интригана в Алатырь, в ссылку, но в 1634 году патриарх преставился, и царь Михаил вернул опального в Москву, держал при себе советчиком.

Потому-то и перепали Илье Даниловиче Милославскому иные службишки Посольского приказа. К турецкому султану ездил в Царьград, но как был стольником, в стольниках и остался. Малому человеку и дела перепадают малые. Дорожили Милославские дружбой Соковниных: Прокопий Федорович все-таки судья приказа. В дальних рядах, но при царе.

У Соковниных Милославских любили, привечали.

По случаю Великого поста Анисья Никитична угощала гостий медом, вареньями, орехами, брусничной водой и новостями. А новости как раз и были дороги Катерине Милославской.

Прокопий Федорович, строивший палаты для жениха царевны Ирины, ответчик за его уют. Все запросы принца – Соковнину. Выходит, что и знал о нем много больше других.

Дело-то затевалось зело непростое. Королевич на вопросы царя о вере, гордыни ради, взялся отвечать письменно. И в ответ ему пошли письма. Патриарх Иосиф прислал Вольдемару Христианусовичу столбец в сорок восемь саженей!

Шел упорный слух: заморский жених собирается бежать из Москвы. Царевич Алексей устраивал для принца медвежью потеху, но от приятельства пользы никакой не было.

Катерина Федоровна разволновалась.

– Мне Авдотья Алексеевна, она жена Глеба Ивановича Морозова, да и сама княжеского рода – Сицкая, говорила на днях: подушки царевны Ирины Михайловны каждый день сушат на печи.

– Заплачешь! – согласилась Анисья Никитична. – Наши голубки-царевны все ведь девы. Не монахини, но девы, в Тереме как в затворе.

Милое лицо старшей дочери Катерины Федоровны покрылось румянцем, а в глазах слезы.

– Я молюсь за Ирину Михайловну. Господи! Неужто принцу так страшно креститься в нашу веру?

– Может, и страшно! – Катерина Федоровна тоже положила ладони на ланиты свои. – Может, и страшно! Русский человек для его датской страны – дальний. Илья Данилыч, супруг мой, сказывал: ихние люди русский народ почитают родней медведям. Да и вправду! Чем мужик не медведь, коли в треухе, в тулупе, в валенках?

– Люди мы! – сказала Анисья Никитична тихонько. – Такие же люди, как немцы, как ляхи.

– У них столько моря нет, сколько над нами неба! – осмелела старшая дочь Катерины Федоровны.

Все смотрели на Марию, ждали, к чему ведет. Тут она уж маковым цветом зарделась.

– А то-то и оно! Над русской землей Бога больше. Я глобус у царицы в комнатах смотрела. Датское королевство – с ноготь.

– Ну и слава те, Господи! – возрадовалась Анисья Никитична. – Коли на плечах королевича голова, свадьбе быть. Ежели королевство с ноготь – что принц, что прыщ, то ли дело государь всея Русской земли-матушки.

– В цари-то Вольдемара прочат, что ли? – насторожилась Милославская.

– Зачем нам заморский царь?! Наследник у нас загляденье! Речь о родстве. Коли принц повенчается с Ириной Михайловной, получит в приданое города, земли и само имя наше – Россия.

Гостьи, угостившись новостями, уехали, а Федосья с Дуней скорей в келейку старца, опустевшую. В монастырь ушел инок Нектарий. Молились отроковицы о счастье царевны Ирины Михайловны. Хорошо молились, поплакали. А потом призадумались.

– О счастье-то не грех Иисуса Христа просить?

Вопрос задала Дуня, но ответа Федосья не знала. Испугались. О душе надо молиться, о спасении…