Виктор Поротников - Утонуть в крови : вся трилогия о Батыевом нашествии

За столом водворилась гнетущая тишина.

Сыновья Ташбека молча жевали хлеб с салом. Аникею же кусок не шел в горло. Что за татары такие? Откуда они взялись? Ежели татары уже до мордовских земель добрались, то напасть эта и до рязанских владений докатиться может! Как же ему, Аникею, ехать с товаром в Муром? Не опасно ли это?

Аникей хотел было спросить об этом у отца, но не успел.

Купец Нездила вновь обратился к своему побратиму:

— Ты хотел просить меня о чем-то, друже Ташбек. Я слушаю тебя.

Ташбек помолчал, словно собираясь с мыслями, затем промолвил:

— Поддержат ли хана Котяна прочие половецкие ханы, о том я не ведаю. Сам же я решил твердо: буду биться с татарами насмерть вместе с братом своим, сыновьями и племянниками под знаменами храброго Котяна. Уже сейчас многие половецкие беки и беи стекаются к Котяну, бросая своих трусливых ханов. Может статься, друг Нездила, что все мы головы сложим, а кочевья наши татары в полон возьмут. Поэтому я хочу оставить у тебя свою единственную и любимую дочь. Может, и не осмелятся татары пойти войной на Русь, а ежели все-таки пойдут, то стены русских городов крепки и высоки, за ними можно отсидеться. У нас в степи такой преграды для татар нет. А как схлынет беда, то я приеду к тебе, друг Нездила, за своей драгоценной Нушабийке, коль жив буду… Или же брат мой приедет за нею. Или из сыновей кто-нибудь.

Нездила внимательно выслушал своего побратима, глядя ему в глаза. Потом налил хмельного меда себе и гостю, встал из-за стола.

— Ты храбрый воин и честный человек, друже Ташбек, — промолвил купец. — Хочу столкнуть свою чашу с твоей за отважного хана Котяна, за вашу победу над татарами. За дочку же свою не беспокойся, буду беречь и лелеять ее, как родную. Никакой враг до нее не доберется.

Побратимы чокнулись краями серебряных чаш и осушили их до дна.

После трапезы Ташбек и оба его сына заторопились в терем к рязанскому князю, чтобы передать Юрию Игоревичу устное послание от хана Котяна. Нездила решил сопровождать половцев до самого княжеского подворья, чтобы те не заплутали на улицах Рязани.

Аникей вышел из трапезной с унылым видом. Если вдруг начнется война с татарами, то Аникея могут забрать в войско, ибо ему уже восемнадцать лет. Опасности и оружие Аникей не любил, крови и вовсе боялся.

Увидев мать, Аникей спросил у нее про дочь Ташбека: где она?

— Устя увела ее к себе в светелку, языку нашему ее учит, — с улыбкой ответила мать. И тут же добавила: — До чего же собою пригожая эта половчанка! Сходи, сынок, погляди на нее.

Аникей отправился к сестре.

Наклонив голову в низких дверях, Аникей переступил порог светлицы, куда он обычно заглядывал крайне редко, поскольку жил с сестрой не очень дружно.

Разложив на столе свои украшения, Устинья объясняла что-то своей гостье, подкрепляя слова жестами. Девушки стояли спиной к вошедшему Аникею и не замечали его присутствия, увлеченные своей беседой.

Аникей стоял истуканом, не зная, что сказать. Взгляд его приковался к половчанке, стоящей рядом с Устиньей.

Половчанка была чуть пониже ростом Устиньи и заметно стройнее ее. На ней было приталенное белое платье с узкими длинными рукавами, на которых были вышиты замысловатые красные узоры. Склоненная голова половчанки была покрыта круглой красной шапочкой, отороченной белым мехом горностая. Из-под шапочки свешивались две длинные косы соломенного цвета.

Наконец Устинья заметила Аникея и недовольно спросила, повернувшись к нему:

— Зачем пожаловал?

— Так… — Аникей глупо ухмыльнулся и слегка покраснел, когда юная Ташбекова дочь устремила на него свой взгляд.

Аникею никогда еще не приходилось видеть столь красивые девичьи очи. Глаза половчанки были чуть вытянуты к вискам, их обрамляли длинные изогнутые ресницы. Красивым дополнением к этим дивным очам были длинные, чуть надломленные брови. Глаза юной дочери степей были светло-песочного оттенка, внимательные, с некой внутренней глубиной. Казалось, взгляд этих глаз может проникнуть в мысли человека, постичь суть его души! И уж, конечно, эти глаза могли взволновать любое мужское сердце!

Лицо половчанки имело форму вытянутого овала. Ее нежный закругленный подбородок и высокий открытый лоб в сочетании с прямым носом и чувственными устами являли то совершенство черт, на коих было невозможно не задержать взгляд.

Половчанка без всякого смущения встретила взгляд Аникея.

— Это братец мой непутевый, — с ехидцей в голосе сказала Устинья половчанке.

Половчанка на ломаном русском обратилась к Устинье:

— Что есть «непутевый»?

— Растяпа, значит, — с усмешкой пояснила Устинья.

Но половчанке и это слово было непонятно. Она вновь спросила серьезным голосом:

— Что означает «растяпа»?

Щеки Аникея вспыхнули огнем. Сверкнув очами на сестру, он сердито бросил:

— Я тебе это припомню, толстуха! — и выскочил за дверь.

Предупреждение хана Котяна не на шутку встревожило Юрия Игоревича. Рязанский князь послал гонцов к пронским князьям, которые доводились ему двоюродными племянниками, а также к своему родному брату Олегу Игоревичу в Белгород, к своему старшему сыну Федору в Борисов-Глебов и к родным племянникам, державшим княжеские столы в приокских городах к западу от Рязани.

Князья без промедления съехались в Рязань.

Поведав собравшимся на совет имовитым родственникам обо всем услышанном им от Ташбека, Юрий Игоревич спросил напрямик:

— Что делать станем, мужи? Донесем слова хана Котяна до ушей суздальского князя иль обождем?

— А куда торопиться, брат? — пожал плечами Олег Игоревич. — О том, что татары Волжскую Булгарию разорили, суздальский князь и так знает. Побьют татары половцев иль нет, Бог ведает. Чего раньше времени суетиться?

— Георгий Всеволодович ныне ввязался в распрю из-за Киева, поэтому ему явно не до татар, — усмехнулся Всеволод Михайлович, князь пронский. — Я тоже думаю, незачем нам беспокоить суздальского князя раньше времени. К тому же в наши лесные края татары вряд ли сунутся.

— Половчин, может, приврал о многочисленности татар, а мы до сроку тревожиться начинаем, — заметил Олег, сын Всеволода Михайловича.

— Приврал ли, нет ли, но коль половцы в степях зашевелились и к сече изготовились, значит, и нам надо ухо востро держать, — промолвил Юрий Игоревич. — Хан Котян старый воин и с мунгалами уже сталкивался. Ему можно верить.

Князья принялись обмениваться своими мнениями относительно недавних военных успехов татарской орды в Волжской Булгарии и на мордовских землях. И булгар, и мордву русские князья в прошлом побеждали, и не раз. Поэтому никто из собравшихся особенно не удивлялся тому, что татары так быстро разбили и тех и других.

— Не пойму, чего нам опасаться татар этих? — вновь подал голос Олег Игоревич. — Такие же степняки, вроде половцев. Секли мы половцев не единожды, доведется, посечем и татарву!

— Тринадцать лет тому назад князья наши, похваляясь, встретились с татарами на реке Калке, да токмо назад не все воротились, — хмуро произнес Юрий Игоревич.

— Тогда полки русские полегли в битве из-за того же хана Котяна, — смело возразил старшему брату Олег Игоревич. — Это его батыры не выдержали натиска мунгалов, повернули коней и смяли полки Даниила Волынского и Мстислава Удатного. Об этом всяк знает. Вот пошли бы князья наши на татар одни без половцев, то воротились бы с победой.

Разговор в гриднице переключился на воспоминания о Калкской битве, в которой полегло немало русичей, одних только князей погибло тогда одиннадцать человек. Рязанцы в том печальном сражении не участвовали. Подробности этого тяжелого поражения стали известны рязанцам от тех черниговцев, кто ходил к Калке и сумел вернуться домой. Рязань и Чернигов связывали давние родственные и дружеские узы, еще со времен Ярослава Мудрого, при котором земли вятичей по Оке принадлежали Чернигову.

В удельное княжество Рязань и Муром обособились уже при внуках Ярослава Мудрого.

Во многих распрях в Залесской Руси участвовали рязанские князья, стремясь поставить Рязань вровень с Ростовом и Суздалем. Немало потрудился для этого правнук Ярослава Мудрого, рязанский князь Ростислав Ярославич. Много сил потратил на это и сын его, Глеб Ростиславич, дед нынешнего рязанского князя Юрия Игоревича.

Однако не по силам вышло князьям рязанским тягаться с воинственными суздальскими князьями. Сначала Юрий Долгорукий показал им свою силу и непреклонную волю, потом сын его, Андрей Боголюбский, принудил к покорности не только Рязань и Муром, но и Новгород Великий. После внезапной смерти Андрея Боголюбского, павшего от рук заговорщиков, князья рязанские воспрянули было духом и очертя голову ринулись в очередную свару с Суздалем. Но и на этот раз не было им удачи на поле ратном. Разбил рязанцев и союзных им черниговцев младший брат Андрея Боголюбского, князь Всеволод Юрьевич, прозванный впоследствии за множество детей своих Большим Гнездом.