Дмитрий Миропольский - Тайна трех государей

Дальше Мунин понёс какую-то сбивчивую околесицу. Одинцов не стал ждать, пока он выкричится и хоть немного придёт в себя, а кончиками пальцев коротко ткнул историка в диафрагму. Тот задохнулся и обмяк.

Одинцов вытряхнул Мунина из куртки и в ванной сунул головой под струю холодной воды. Потом наскоро вытер парню волосы махровым полотенцем, под руку довёл до гостиной и толкнул на диван. Мунин близоруко щурился и периодически издавал звук раковины, всасывающей остатки воды. Дыхание возвращалось.

На кухне, которую от гостиной отделяла только барная стойка, Одинцов откупорил бутылку виски. Вернулся к Мунину и сунул ему в руку стакан:

– Пей!

– Я… не… пью, – просипел Мунин.

Одинцов сходил к холодильнику за пакетом яблочного сока и долил стакан доверху.

– Пей! Это не просьба, это приказ.

Мунин опасливо сделал первый глоток, а потом залпом выпил смесь до дна. Выпучив глаза, задышал часто, как маленькая собачка, и уселся на диване поудобнее.

Одинцов снова налил ему виски с соком. Мунин тут же прильнул к стакану. Свой виски Одинцов разбавлять не стал и уселся в кресле напротив дивана.

– Будем здоровы! – сказал он, отхлебнул немного и закурил. – А теперь всё же давай поговорим.

Уже захмелевший Мунин нацепил очки и посмотрел на Одинцова:

– Что это было?

– Не-е-ет, парень, – покачал головой Одинцов, – это как раз мой вопрос: что это было? Что это было, твою мать?

– Я не знаю, – всхлипнул Мунин.

– А кто знает? Кто эти люди? Чего они хотели?

По щекам историка потекли слёзы.

– Я не знаю, не знаю! Я просто стоял, а они взяли меня и потащили. Они не говорили ничего. Один держал, другой сумку отнимал.

Одинцов принёс из прихожей сумку Мунина и вывалил на журнальный столик её содержимое – увесистую папку с этикеткой Urbi et Orbi в окружении шариковых ручек, блокнота, кабеля для зарядки телефона, прочей мелочи и бумажного мусора.

– Им не нужен был мобильник, часы или деньги, они хотели забрать сумку, – рассудил Одинцов. – Сумка тоже дрянь. Значит, им нужно было это.

Он взял папку в руки и принялся листать прозрачные пластиковые кармашки, набитые распечатанными текстами, отсканированными страницами старинных рукописей и цветными картинками.

– Вопрос – зачем им это нужно?

– Я не знаю, – повторил Мунин, снова сняв очки и кулаком утирая глаза.

– Хорошо, – сказал Одинцов и вытащил отнятый пистолет, который, придя домой, сунул сзади за ремень. – А это что такое, знаешь?

Историк пожал плечами.

– Пистолет.

– Не простой пистолет, а Пэ-эС-эС. Пистолет самозарядный специальный. Там, во дворе, ты выстрелы слышал?

Мунин вспомнил: когда Одинцов стрелял, грохота не было; он даже подумал, что оглох.

– Нет.

– А глушитель видишь?

О глушителях Мунин имел смутное представление. В кино бандиты, перед тем как застрелить кого-нибудь исподтишка, рукой в перчатке вкручивают в ствол толстый чёрный цилиндр…

– Не вижу, – неуверенно сказал он.

– Правильно. Не видишь, потому что глушителя здесь нет. Глушителем работает сама гильза. Особая конструкция. Наши делают эти пистолеты уже лет тридцать, но ни у кого в мире ничего подобного не появилось до сих пор. Даже в Израиле повторить не смогли. Оружие редкое и мало кому известное, потому что используют его только спецподразделения. Вот и объясни мне: откуда взялись эти бойцы с Пэ-эС-эСами и почему хотели отнять папку? Чего в ней такого интересного?

– Ничего такого, – Мунин помотал головой. – То есть, как ничего… Там всё интересное! Это материалы моего исследования. Я же вам говорил. Сравнительный анализ действий Ивана Грозного, Петра Первого и Павла. Их нелогичные поступки заставляют предположить, что существовала некая предопределённость…

– Документы какие-нибудь секретные здесь есть? – перебил Одинцов.

– Нет. Всё из открытых источников. Кое-что было трудно разыскать – иллюстрации, рукописи редкие… Но для специалистов – нет, ничего секретного. Просто выводы, которые я сделал, сильно выходят за рамки обычных представлений.

– Ты это добро всегда с собой таскаешь?

– Нет, – повторил Мунин. – Часть у меня дома была, часть на работе, часть на флешке… Я только вчера остатки распечатал и утром сегодня окончательно всё собрал.

– Кто знал, что готовая папка будет при тебе?

– Кто… Нет, она не могла!

– Кто – она? – быстро спросил Одинцов.

Пистолет самозарядный специальный.

Мунин упёрся в него мутнеющим от алкоголя взглядом и покачал головой.

– Не скажу. Она тут ни при чём. И вообще речь идёт о чести дамы… Не скажу, нет. А почему вы всё время говорите мне ты?

– Та-а-ак, – протянул Одинцов, – товарищ не понимает, товарищу надо объяснить кое-что.

Он поднялся и начал прохаживаться перед Муниным, размышляя вслух.

– На тебя наехали крутые ребята. Исторические документы – явно не их профиль. Значит, ребят послал кто-то, кому нужна была папка. Если бы кроме папки был нужен ты, эти бойцы не во двор бы тебя потащили, а в машину. Ты говоришь, нащупал что-то, но окончательно сложил документы только сегодня. Значит, детали никому не известны. Если в бумагах обнаруживаются неясности, тебя всегда можно прижать и допросить. А пока задача – только отобрать сумку, и всё. Ну придёшь ты в полицию на хулиганов жаловаться. Максимум заявление примут – и забудут. Подумаешь, распечатки какие-то пропали! Кому охота ерундой заниматься?

Мунин следил за вышагивающим Одинцовым, силясь поспевать за рассуждениями, и прихлёбывал из стакана.

– Но тут появился я, – продолжал Одинцов. – Полез тебя защищать, на свою голову. Если бы тот придурок оружие не достал – мы бы с тобой просто ушли. А так – или он меня, или я его, без вариантов. Уложив одного, оставлять в живых второго тоже нельзя. Кстати, если бы меня всё-таки подстрелили – ты бы стал свидетелем. А хороший свидетель – мёртвый свидетель. Так что можешь сказать мне спасибо.

Мунин не сказал.

– Итак, что мы имеем? – Одинцов остановился напротив Мунина и почесал наполовину седую бровь. – Первое: в твоей папке есть что-то очень важное, чего мы не знаем. Второе: про это очень важное знает кто-то очень важный. Такой важный, что может послать за папкой вооружённых бойцов. Третье: вместо заявления о мелком хулиганстве у полиции появилось два трупа с огнестрельными ранениями из спецоружия. Четвёртое: пару часов назад я был законопослушным гражданином, а теперь, как ты хорошо заметил, я убийца и мародёр. Пятое: из всех, кто нас будет искать, меня больше других беспокоит тот, кто послал бойцов. Шестое: о том, где и когда ты появишься с папкой, знала какая-то женщина. И, наконец, седьмое: как ты думаешь, насколько ещё хватит моего терпения? Не скажет он, видите ли, не имеет права… Давай, выкладывай!

– А если я откажусь, что тогда? – нахально ухмыльнулся Мунин и залпом допил остатки виски. – Что вы мне сделаете?

– Для начала прострелю ногу, – Одинцов показал пистолет. – Пуля калибра семь шестьдесят две в упор – это очень больно. Расскажешь даже то, чего не знал.

– Вы не посмеете! – Историк заёрзал на диване. – Я буду кричать!

– Сколько угодно. Ты уже кричал только что. И как, много народу прибежало? Старый дом, толстые стены… А пистолет вообще бесшумный.

У Мунина снова перехватило дыхание.

– Вы не посмеете!

– Посмею. Ты же сам сказал, что я хладнокровный мясник. На твоих глазах пристрелил двоих симпатичных парней, которые просто интересовались историей и не делали ничего плохого. А ты пытаешься меня разозлить. Ещё как посмею! Спрашиваю последний раз: какого рожна ты туда попёрся и кто знал про папку?

Одинцов резко шагнул к историку и, свирепо глядя ему в глаза, ткнул коротким стволом пистолета в колено.

– Ну!

Мунин заговорил, шмыгая носом.

– Она… Не надо, не надо, я расскажу… Она голландка, по-моему, или откуда-то из Европы… или из Штатов… Я правда не знаю. Пришла в музей, назначила встречу… Ей розенкрейцеры поручили со мной работать.

– Стоп-стоп-стоп, – Одинцов нахмурился. – Что ты несёшь? Какие розенкрейцеры?

– Из «Лекториума». Я же говорю…

– Стоп, – сказал Одинцов ещё раз. – Тормози.

Он сунул пистолет обратно за ремень, опять налил Мунину виски с соком, а себе чистого и уселся в кресло.

– Теперь давай с самого начала, – велел он, – как в школе учили. С толком, с чувством, с расстановкой… Что за лекториум, при чём тут розенкрейцеры и каким ты к ним боком.

Рассказывал Мунин довольно сумбурно: иногда у него заплетался язык, а малозначительным деталям он уделял слишком много внимания.

Одинцов слушал не перебивая. Курил, пригубливал пряный шотландский самогон и обдумывал услышанное. История обрастала подробностями, но яснее не становилась – даже наоборот, путалась ещё больше.

Со слов Мунина, в Петербурге с начала девяностых официально действовало подразделение международного духовного центра под названием Lectorium Rosicrucianum. Однажды розенкрейцеры проводили какую-то выставку в музее-квартире Пушкина; Мунин туда завернул – и стало ему интересно. Историк прекрасно знал об ордене Розы и Креста, через который за шестьсот лет прошла череда великих: естествоиспытатели Парацельс и Бэкон, физики Паскаль и Фарадей, математики Декарт и Лейбниц, композиторы Сати и Дебюсси, писатель Рабле…