Тайна убийства Столыпина - Виктор Геворкович Джанибекян

Курлов с собеседником согласился:

— Вы правы, Столыпин был на голову выше всех, кем пытались его заменить. Но была и другая фигура, о которой мы с вами не упомянули. В момент смерти Столыпина в Киеве находился человек, который мог бы продолжать плодотворную политику покойного на благо государя и родины, по твёрдости убеждений своих и солидарной совместной с ним работе. Вы не знаете, кто это? Я вам скажу. Это министр земледелия и статс-секретарь Кривошеин. К сожалению, государь остановился на Коковцове…

Журналист вернулся к вопросу, ради которого пришёл к бывшему генералу.

— Выходит, всё же были силы, заинтересованные в устранении Столыпина?

— У Столыпина соперника не было, но так как он вёл себя чересчур самостоятельно, а порой и вызывающе, он потерял поддержку государя. Всем при дворе было известно, что дни премьерства Столыпина сочтены. Зачем же было устранять его физически? Пётр Аркадьевич не раз говорил приближённым и лично мне, что, вполне возможно, осенью останется не у дел и уйдёт в отставку. Я хорошо помню его слова…

— Но ведь государь мог и передумать. Так однажды и случилось, когда Столыпин нажимом добился от него поддержки в вопросе введения земства в западных губерниях.

— На сей раз всё было иначе, — возразил Курлов. — Прямолинейный и твёрдый политик уже не был нужен двору. За спиной Столыпина плелись интриги.

— Разве не интриги привели к заговору с целью устранения Столыпина?

— Я же говорю вам, что гибель Столыпина никак не связана с каким-то заговором. Произошла она совершенно случайно…

Журналист решил, что продолжать спор нет смысла и лучше отложить разговор на следующую встречу, на которую надеялся. Покидая холодную квартиру, он дал совет:

— Знаете, Павел Григорьевич, вам просто необходимо записать свои воспоминания. Вам есть что рассказать читателю. Кстати, такие мемуары нужны и нашей истории.

Курлов усмехнулся:

— У каждого своё ремесло. Я считаю, что надо заниматься своим делом и не лезть в чужое. Какой из меня мемуарист? Помните, что писал батюшка Крылов о сапожниках и пирожниках? Тачать сапоги отнюдь не моя профессия!

— Нет-нет, вы не правы. В таких мемуарах главное не красота и изящество слога, а правда мысли. Если вы пожелаете, я помогу вам. Соглашайтесь! Одна эпоха сменяет другую, а воспоминания современников, повествующих о них, остаются навсегда.

— Я подумаю над вашим предложением, — неожиданно пообещал Курлов. — Вы мне подали неплохую идею.

Они попрощались, решив встретиться ещё раз. Несомненно, каждый из них сделал для себя какие-то выводы.

«Старик хитёр. Он, конечно, знает многое, но прячет свою тайну в последнем ящике комода», — подумал, уходя, журналист.

«С этим писакой надо держать ухо востро, — решил старый генерал, — иначе не оберёшься хлопот. Вряд ли он сказал правду, зачем приходил. Вынюхивал, втирался в доверие. Знавал я таких — лезет в душу, чтобы выпытать что-нибудь, а потом опубликовать в какой-нибудь паршивой газетёнке. Сегодня все эти писаки голодны, а ведь было время, когда они вели себя заносчиво!»

И, закрывая дверь, Курлов злобно сплюнул.

Дальнейший ход событий можно лишь предположить.

Журналист по памяти записал состоявшийся разговор, зафиксировал его, как стенографист, сокращая слова и не ставя знаки препинания. Бережно сложил исписанные листки в серую тетрадь, завязал тесёмки папки.

В дальнейшем в тетрадь была вложена запись второй беседы. Здесь сокращений уже было меньше, и потому текст расшифровывался намного легче.

Журналист, который так и останется для нас безымянным, оставил и свой вопросник, по которому готовился к предстоящему разговору, — вопросы были поставлены в той очерёдности, в какой он намеревался задавать их своему собеседнику. Судя по материалам, собранным в папке, ясно, что ему хотелось подтвердить версию: заговор против Столыпина всё же существовал, и российского премьер-министра убили не столько из-за халатности лиц, призванных его охранять, сколько потому, что эти лица каким-то образом, прямо или косвенно, участвовали в заговоре.

Кроме серой тетради в старой папке оказались чьи-то частные письма. Может быть, написаны они были людьми, всё же имевшими какое-то отношение к выдвинутой им версии. Иначе, наверное, письма не оказались бы рядом с высказываниями Курлова.

Папка с серой тетрадью эмигранта путешествовала по Европе — была в Германии, потом побывала вместе со своим хозяином в Чехословакии и Франции, а затем снова вернулась в Германию. В Россию она перекочевала в конце Второй мировой войны. Её обнаружили в одном семействе, хранившем трофейные ценности, вывезенные в сорок пятом году. Откуда она взялась, как попала в семью бывшего командира полка Советской армии, владельцы объяснить не смогли — самого полковника в живых уже не было. Заинтересовавшись записями и именами на листах пожелтевшей бумаги, хозяева передали папку знакомому — преподавателю истории, а тот предложил их какому-то архиву, где от них отказались. Так тетрадь попала к моему коллеге — журналисту. В начале восьмидесятых годов тот передал её мне.

— Когда доведётся писать о столыпинской эпохе — вспомнишь мой дар, — пошутил он.

В советское время о Столыпине упоминать в печати было не принято. Пётр Аркадьевич считался реакционером, потомки революционеров его не любили. Я понимал друга — не было смысла хранить в домашнем архиве записи, которые никогда не пригодятся. Он просто от них избавился.

Никто не знает, сколько документов и свидетельств было утеряно и выброшено на помойки как ненужное прошлое! И я благодарен судьбе, что эти бумаги не оказались на свалке и спустя десятилетие помогли в написании этой книги.

О второй записи, упоминающей о заговоре против П.А. Столыпина, я расскажу после. Сейчас — о первой. В книге бывшего жандарма П.Г. Курлова, изданной эмигрантами в Берлине в начале двадцатых годов, несколько абзацев оказались ей идентичны. Можно предположить, что неизвестный нам автор помогал бывшему генералу писать воспоминания или — что тоже не исключено — каким-то образом пользовался его записями.

Из письма штабс-капитана А.Н. Самсонова:

«Страшно и жутко, что его превосходительство генерал Курлов опускается всё ниже и ниже. За последние три месяца он задолжал в местной лавке. Говорят, что у него нет денег на прачку, он стирает бельё сам и при этом бережёт последний кусок мыла. Знакомых он избегает. На улице не показывается, а если и показывается, то только поздно вечером, когда немцы закроются в своих домах…»

Упомянутый выше разговор невольно навёл на воспоминания, ведь собеседники затронули не только какой-то