Виктор Поротников - 1612. Минин и Пожарский

Проснувшись, Струсь спокойно сообщил Матрене, что Елизар Сукин и он заключили сделку. Струсь выделил Сукину два лошадиных окорока, за это Матрена будет его наложницей в течение двух месяцев.

Услышав такое, Матрена разрыдалась.

Глядя на горькие слезы красавицы, Струсь лишь холодно усмехнулся. Он всегда привык добиваться своего.

Вожди земского ополчения очень скоро поняли, что поторопились с признанием псковского самозванца московским государем. После многих лет Смуты имя доброго «царевича Дмитрия» утратило прежнюю магическую силу. Крест самозванцу отказались целовать жители Твери, Рязани, Серпухова, Тулы, Можайска, Суздаля и других городов. Даже в Коломне и Калуге, давнем пристанище тушинских бояр и воровских казаков, никто не пожелал присягать псковскому вору.

Князь Трубецкой первым сообразил, что от самозванца нужно поскорее отмежеваться. Он тайно отправил гонцов к Минину и Пожарскому, предлагая им объединить свои силы против казаков Заруцкого и Просовецкого. Минин и Пожарский ничего не ответили Трубецкому, не доверяя ему. Трубецкой сам в прошлом состоял главным боярином при Тушинском воре.

Заруцкий тоже понимал, что попытка навязать стране псковского вора может окончательно ниспровергнуть власть Земской думы. И тогда Заруцкий решил погубить самозванца, который вдруг стал ему помехой.

Весной земское ополчение постановило направить в Псков новое посольство. Послам было велено еще раз взглянуть на «царевича Дмитрия» и обличить его, если он окажется не тем, за кого себя выдает. Если же псковский вор окажется истинным сыном Ивана Грозного, то его надлежало торжественно препроводить в Москву. Послов сопровождали триста казаков, среди которых было немало людей Заруцкого, имевших тайное повеление не церемониться с самозванцем и прикончить его при первой же возможности.

К моменту приезда послов из земского лагеря псковичи сами настолько пресытились властью самозванца, что были бы рады избавиться от него любыми способами. Матюшка Веревкин пустил на ветер все деньги из городской казны. Зажиточные горожане, обложенные поборами, с возмущением наблюдали за тем, как «государь» раздает жалованье воровским казакам, бывшим разбойникам и боярским холопам. Матюшка бражничал и предавался разврату. Его слуги хватали на улицах городских красавиц и приводили их ночью во дворец «на блуд».

Люди Заруцкого составили заговор против «государя», в котором участвовали псковские воеводы, дворяне и купцы.

В мае шведы взяли в осаду городок Порхов вблизи от Пскова. Заговорщики воспользовались этим, чтобы спровадить в поход верных самозванцу казаков. Чувствуя, что псковичи точат на него зуб, Матюшка попытался ночью сбежать из города. Высланная из Пскова погоня настигла беглеца.

Земская дума и вожди ополчения, узнав, что псковский вор закован в цепи и посажен в подвал, постановили считать присягу лжецарю Матюшке недействительной.

Казалось бы, теперь были устранены все препятствия для объединения сил двух ополчений. Однако воинство Минина и Пожарского, стоявшее с весны в Ярославле, не спешило выступать к Москве. И это несмотря на то, что в июне в Ярославль прибыли послы от Трубецкого и Заруцкого, сообщившие нижегородским воеводам о низложении псковского вора. Послы предлагали нижегородцам немедленно объединиться «во всемирном совете», чтобы сообща избрать нового царя.

В окружении Минина и Пожарского росло недоверие к Трубецкому и Заруцкому. Первый сам метил на трон, будучи из древнего княжеского рода. Второй держал при себе Марину Мнишек и ее «воренка», это наводило на подозрения многих недоброжелателей Заруцкого, что он при случае все же попытается добиться трона для Марины Мнишек и ее сына. И еще среди земских ополченцев ходил слушок, будто Прокопий Ляпунов лишился жизни происками Заруцкого.

Поэтому Минин и Пожарский предпочитали пока оставаться в стороне, видя, что Трубецкой интригует против Заруцкого, а тот в свою очередь старается всячески очернить Трубецкого.

Заруцкий послал Минину и Пожарскому покаянную грамоту, стараясь влезть к ним в доверие и настроить их против Трубецкого. Ответа Заруцкий не дождался. Тогда он задумал отомстить тем, кто отверг его протянутую руку.

Хроника Смутного времени, написанная Авраамием Палицыным, сообщает, что во время пребывания князя Пожарского в Ярославле на него было совершено покушение. Некий казак Стенька прибыл в Ярославль, где он встречался с боярским сыном Иваном Доводчиковым и стрельцом Шалдой, предлагая им за вознаграждение убить Пожарского. Те не поддались на уговоры. Тогда Стенька решил сам напасть на Пожарского в уличной толпе. Он подстерег князя возле Земской избы и попытался нанести ему удар ножом снизу в живот. Из-за толчеи Стенька промахнулся и вонзил нож в бедро слуги, сопровождавшего Пожарского.

Далеко убежать Стенька не смог, его схватили и взяли под стражу. На допросе Стенька сознался, что приехал в Ярославль не один, а с казаком по имени Обрезок. Им было поручено Заруцким выследить и убить князя Пожарского. Не желая проливать кровь, Пожарский помиловал Стеньку и Обрезка, держа их в своем обозе для обличения Заруцкого.

После этих событий от Заруцкого отвернулись многие его соратники, и в первую очередь князь Трубецкой.

В середине лета Пожарский направил к Москве четыреста конных дворян во главе с Михаилом Дмитриевым, который уже воевал с поляками в составе Первого ополчения. Дмитриев достиг Москвы и выдержал бой с польскими гусарами, сделавшими вылазку из Кремля. Отряд Дмитриева разбил стан между Тверскими и Петровскими воротами.

Прознавший об этом Заруцкий приказал своим казакам сняться с лагеря и отступить от Москвы в Коломну. Большинство казаков отказались покинуть свои позиции под Москвой. Заруцкому удалось увлечь за собой лишь около двух тысяч человек.

Несколько дней спустя к Москве подошел воевода Лопата-Пожарский с семью сотнями конников, расположившись лагерем между Тверскими и Никитскими воротами. Дмитрий Петрович Лопата-Пожарский доводился двоюродным братом князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому.

В августе нижегородское ополчение разбило станы возле Троице-Сергиева монастыря. Здесь войско стояло четыре дня. Получив известие от своих головных воевод, что к Москве приближается войско гетмана Ходкевича, князь Пожарский выслал вперед всю конницу во главе с Василием Турениным, велев ему занять позиции у Чертольских ворот.

Еще через два дня пешая рать князя Пожарского с пушками и обозами подошла к реке Яузе, заняв становища, брошенные казаками Заруцкого.

Первая встреча князя Трубецкого с Пожарским получилась неприветливая. По чину и знатности боярин Трубецкой был выше Пожарского, поэтому он ожидал, что бразды правления тот уступит ему. Увидев, что Пожарский держится с ним на равных и к тому же постоянно советуется с Кузьмой Мининым, человеком мужицкого сословия, Трубецкой вспылил и прервал переговоры. Гнев Трубецкого неизвестный очевидец отразил на страницах летописи. Отъезжая прочь верхом на коне, князь Трубецкой сердито воскликнул: «Если мужик нашу честь хочет взять себе, тогда служба и радение наше станет ничем!»

Взобравшись на высокий земляной вал, утыканный с его внешней стороны наклонными кольями, князь Пожарский вгляделся вдаль. На другом конце обширной зеленой равнины заблестели на солнце стальные латы и шлемы польских конников, развернувшихся широким фронтом, засверкали длинные ряды поднятых кверху пик. Среди копий реяли на ветру бело-красные польские знамена с черным одноглавым орлом.

Пожарский глянул на своих военачальников, стоявших кучкой внизу у внутреннего основания вала, и громко воскликнул:

— Приспело наше время, братья! Ходкевич наступает! Надо его встретить достойно. Все конные полки вперед!

Прохладный утренний воздух разорвали звонкие протяжные сигналы боевых труб.

С гулким топотом русская конница, обтекая земляные рвы и валы, возведенные накануне пешими ратниками, устремилась по густому травостою навстречу врагу. Всадники в длинных кольчугах и островерхих шлемах на скаку выхватывали из ножен сабли.

Пожарский различил в гуще конников двоюродного брата Дмитрия Лопату на белом коне. Рядом с князем Лопатой-Пожарским скакал знаменосец на гнедом жеребце. На багряном полотнище земского стяга грозно вздымались два золотых льва, обратившись один к другому оскаленными пастями.

Две конные лавины, блистая оружием и доспехами, с шумом и лязгом столкнулись на широком просторе Новодевичьего поля. Какое-то время было непонятно, кто же там одерживает верх: поляки или русские. Конные сотни с обеих сторон сшибались, рассыпались врозь, перемешивались так, что издали было не разобрать, где свои, а где чужие. Но вот все явственнее стал обозначаться перевес в сече польских гусар, над головами которых загибались высокие крылья из орлиных и гусиных перьев. Эти крылья, жестко прикрепленные к спинной части доспехов, при быстрой скачке издавали грозный свистящий гул. Этот устрашающий звук надолго оставался в памяти тех, кому хотя бы однажды довелось испытать на себе сокрушающий удар польской кавалерии.