Бенджамин Дизраэли - Алрой

«Я рад, Хонайн, что ты цел и невредим!»

«Я, разумеется, тоже рад. Хотел бы, чтоб мое благополучие твоему способствовало.»

«Я полон надежд!»

«Это хорошо. Отчаяние — удел глупцов.»

«Я много испытал. Что Ширин?»

«Думает о тебе.»

«Это кое-что, способность думать. Я, видимо, ее утратил. Где Мирьям?»

«На свободе.»

«Это кое-что, свобода. Твоя заслуга. Ради меня, милосердный Хонайн, будь добр к ней. Ей не на кого опереться.»

«У нее есть ты.»

«Она одинока.»

«Живи и защищай ее.»

«Возможно ли покинуть эти стены?»

«Вполне.»

«Охранников убить иль подкупить? Я на все готов!»

«Угомонись, мой друг. Не требуется ни подкупа, ни кровопролития. Нужен компромисс.»

«Компромисс был нам под силу у Неговенда. Неужто возможен компромисс с пленным, с обреченным?»

«Почему обреченным?»

«А что, разве Альп Арслан великодушен?»

«Он — невежественный вепрь, подрывающий корни дуба, желудями с которого питается.»

«Тогда зачем толкуешь о надежде?»

«Надежда упомянута тобою. Я говорю о несомненности.»

«Хонайн, мне кажется, я поврежден умом, но, чтобы выбраться отсюда, я обязан понимать тебя. Не мудря, назови мою судьбу.»

«Двумя словами — ты спасен.»

«Спасен?»

«Если сам того желаешь.»

«Желаю ли я? Жизнь бесконечно хороша, но я малого хочу — свободы и уединения. Жизнь спасена! Здесь, в темнице страшной, нелегко поверить в это. Благодарю тебя, Хонайн! Ты не забыл меня, своего Алроя! Ты человек души огромной. Кто в приземленности обвиняет тебя, тот клеветник!»

«Разум рвется в небеса, но уютно ему лишь на земле. Единственное мое желание — служить тебе, Предводитель.»

«Не зови меня Предводителем, зови Алроем. Жизнь спасена! Я могу идти? Сделай так, чтоб меня никто не видел, ты все можешь, Хонайн. Я отправлюсь в Египет. Ты, кажется, был там?»

«Прекрасная страна.»

«Когда смогу покинуть эту жуткую обитель? Мерзости ее страшнее всяких пыток. Когда вновь вдохну чистый воздух, увижу свет и солнце?»

«Радость свободы близка.»

«Нам обоим, свободным, положена радость.»

«Алрой, ты велик, твой дух высок, нет равного тебе!»

«Увы, Хонайн, я сломлен. Все достояние мое — счастливая надежда. Однако, оставим восхваленья. Скорее прочь отсюда!»

«Мои слова сердцем подсказаны, а не желанием польстить. Твоей натуры замечательные свойства открывают путь к избавлению. С прочими ты не стоишь в одном ряду. Немногие повидали и испытали с твое. Ты познал строй и лады душ человеческих. И, главное, ум твой наделен чутьем чудесным, чутьем проворным, которое даровано лишь царственным особам избранного племени. Чутье сие сверкает в обрамленьи опыта, как бесценный самоцвет искрится в оправе заурядной золотой.»

«Продолжай же!»

«Немного терпения, Предводитель. Ты вступил в Багдад с триумфом, и ты вновь вошел в Багдад и встречен был бесчестьем, на какое только способна изобретательность врага. Это — великий урок.»

«Согласен.»

«Он учит по достоинству ценить пустоту и низость ближних.»

«Увы, и это верно.»

«Рад, что ты видишь дело в том же свете. Во взгляде таком — мудрость.»

«Несчастный мудреет поневоле.»

«Слова и вера хороши, как побужденье к действию. Я уж говорил, нужен компромисс. Я решился, очередь твоя. Задумано, что завтра Алрой должен умереть мучительнейшей из смертей — быть казненным посажением на кол.»

«О-о-о…»

«Даже присутствовать при сем есть пытка нестерпимая. Чем важнее жертва, тем сильнее ужас, охватывающий толпу.»

«О, Бог на Небесах!»

«Зрители, глядя на предсмертные корчи несчастных, словно теряют разум, и необъяснимая сила влечет их на лобное место, и кровь стынет в их жилах, и многие умирают вместе с казнимыми. Я свидетельствую, как врач.»

«Молчи, мне слишком тяжело.»

«Судьба Ширин…»

«О, нет! Только не это!»

«Не забыто, что она дочь халифа, и посему жизни ее лишит милосердный топор. Тонкая шейка не задаст труда палачу. Что до Мирьям, то она объявлена еврейской ведьмой, и удел ее — сожжение живьем.»

«Поверить невозможно! Дьяволы! Когда я был в силе, я щадил слабость! Какое горе!»

«Довольно причитаний, Алрой! Я говорю о том, что было задумано, а не о том, что неминуемо. Я вмешался в ход дел, я потрафил победителю, я пошел на компромисс!»

«Каков он?»

«До смешного прост. Для умницы Алроя — сущая безделица.»

«Прошу, будь краток.»

«Феерический твой взлет столкнул дух мусульман со стези обычной, победа над тобой не рассеяла туман, окутавший их души. Я заметил это и употребил на пользу. Проливши кровь твою, они лишь жажду мести утолят, но не смоют пятен со своих знамен и не изгонят страх из растревоженных голов. Колебанья в вере, как неурожай и голод, чреваты бунтом черни и раздорами владык. Себя спасая, поможем растерянным врагам. Вернется в равновесие опасно накрененный ум, коли истолкуем твой триумф дьявольским потусторонним действом. А если скажем, что колдовством приворожил Ширин, то в этом они узрят вожделенное оправдание дочери халифа. Вот план, который выведет правоверных из лабиринта, а тебе сохранит жизнь и вернет свободу.»

«План — да, а воплощение его?»

«Это легко.»

«Вразуми.»

«Завтра в полдень тебя доставят к самому Арслану. Средь приближенных узнаешь многих, кто был в окружении твоем. Тебе предъявят обвинение в сношении с дьяволом. Признайся в этом.»

«Что еще?»

«Пустяк. Тебя спросят о принцессе. Скажи, что сердце ее завоевал колдовскими чарами.»

«Так, так, продолжай.»

«И главное. Чтобы развеять страхи новой власти, обратись к соплеменникам и патетично заяви, что твоя Божественная миссия есть ложь, тобой изобретенная.»

«Отлично. Что следует за этим?»

«Сказанное составляет суть, которую ты облечешь в понятную исмаильтянам форму. Притворно отрекись от иудейской веры и восславь Пророка. Тебя отпустят на все четыре стороны и позволят взять с собой твои сокровища.»

«Такова цена свободы? Никогда! Ни на йоту не уступлю! Умру под пытками, но не приму сей компромисс! Он смердит твоим презреньем к Богу и Его народу. Прощаюсь с тобой, искуситель, жалею, что прежде повстречался. Низость и подлость — не моя тропа. Алроя предали, но сам он не предаст!»

«Не делать никаких уступок, сидя в западне, — не знак ума. Это ли твоя тропа?»

«Комромисс есть половинное согласие с врагом. Довольно, не продолжай, оставь меня!» — добавил узник.

«Будь мы во дворце, я б так и поступил. Сердце истиного друга умеет охлаждать горячность резких слов.»

«Я Богом помазан, и это — судьба. Смерть моя не осрамит жизни моей.»

«Мирьям?»

«Бог не оставит ее, как она не оставляла Его.»

«Ширин?»

«Ширин! Ради нее одной готов принять смерть лютую. К ней не пристанет клевета, будто полюбила трусливого раба, самозванца безумного, гнусного предателя и колдуна-чаровника. Своею жизнью я мир осветил. Душу Ширин согрел любовью. И умру, величьем ослепляя, как жил и как любил!»

Хонайн взял факел, приоткрыл дверь. На пороге появилась закутанная в плащ женская фигура. Вошедшая упала на колени, обхватила руками ноги ошеломленного Алроя, губами прижалась к его руке. Он вздрогнул, цепи зазвенели.

«Алрой!» — воскликнула коленопреклоненная.

«Чей это голос?» — вскрикнул Предводитель изгнания, — «Словно давно слышанная музыка. Поверить невозможно! Ширин?»

«Они называют меня твоею несчастной жертвой.»

«Видеть здесь тебя — казнь хуже посажения на кол! Страшусь встретить твой взгляд. Зачем тут факел? Пусть судьбы наши черные сольются с тьмой непроницаемой, и та поглотит их.»

«Алрой!»

«Вновь голос! Как и я, она должно быть, обезумела от мук.»

«Предводитель», — сказал Хонайн, кладя руку на плечо узника, — «Прошу, уйми волнение. Ради спасения можно потерпеть и боль. С тобой друзья, и нет у них желания иного, помимо твоего благополучия.»

«Благополучие? Звучит насмешкой. Спасение против воли равно убийству.»

«Молю, опомнись! Прежде, да и сейчас, пожалуй, имя твое рождало и рождает трепет и благоговение в сердцах. Пристало ли Алрою здравомыслие терять? Как поле боя иль дворец, застенок может стать ареной явления геройства и величия души. Жизнью пренебрегать преступно, ибо тело есть храм для вмещенья духа, исполняющего волю Бога. В положении халифа иль пленника, Алрой — помазанник, и нет в подлунном мире равного ему. Неужто он смиренно пойдет на казнь, как разбойник, живущий волею судьбы и ей не угодивший? Пророчу: ты выберешься из беды!»

«Где скипетр? Подай его сюда! Ах, нет, не к тому брату я обращаюсь!»

«Скипетр вернется к тебе, Давид. И Бог вернется и простит.»

«Нет, это не тот брат. Того уж нет. Женщина виновна.»

«Женщина пришла тебя спасти. Разве принцесса страдала меньше тебя? Внемли ее речам. Они нежны, проникновенны, глубоки!»