Макс Галло - Нерон. Царство антихриста

Когда Натала и Сцевина схватили, он не отважился поставить на кон все, обратиться к армии и попытаться перетянуть ее на свою сторону, рискуя жизнью, которая в любом случае была потеряна, поскольку заговор провалился. Не исключено даже, что с помощью трибуна Флава, центуриона Аспера, других офицеров, ненавидевших Тигеллина, они сумели бы заставить префекта Фения Руфа признаться в участии в заговоре. И партия, возможно, была бы выиграна.

Пизон не посмел. Он заперся на своей вилле. Ждал, когда преторианцы — Нерон отбирал их среди молодых солдат, опасаясь, что старые воины тоже могут быть участниками заговора, — придут и объявят, что он должен умереть.

Пизон добавил несколько фраз к своему завещанию, постыдно льстивших Нерону, надеясь, что его жену, известную своей красотой, пощадят. После этого он вскрыл себе вены.

Теперь настала очередь Сенеки.

Я не держал учителя за руку, когда кровь, вытекая из ран, уносила с собой его жизнь. Это моя боль и мое страдание. Я не помог ему перейти черту. Я не знаю, что выражал его последний взгляд — надежду или ужас. Или ничего.

Свидетели его долгой агонии описали мне все в подробностях, передали его жесты, слова. Мне рассказали о мужестве, ясности мысли, иронии и даже, понизив голос, о некотором волнении. Что за ним скрывалось? У меня есть лишь одно объяснение, которое я нашел в последнем письме, написанном моим учителем.

Когда гонец из Рима передал мне его, Сенеки уже не было в живых.

Вот что он написал:

Мой конец уже близок, дорогой Серений, и это не страшит меня.

Боги сделали мне подарок, позволив выбрать способ ухода и время встречи со смертью. Я верю, что на это у Нерона хватит великодушия.

Моя смерть для него столь желанна, что я уверен — он согласится, чтобы я отправился на встречу с ней без посторонней помощи. Смерть придет за мной. Она уже пришла за его матерью, братом, супругой. Теперь в этом списке появится имя человека, который учил и воспитывал его. Он не сможет отказаться от этого наслаждения — от свободы, вкус которой он уже ощутил, свободы жить без свидетелей своего детства.

Я пишу тебе из своего дома на Аппиевой дороге, в четырех милях от Рима. Нерон дал мне возможность уехать сюда. Моя смерть будет менее заметна, и он объявит о ней, когда захочет. И даже сможет оплакивать ее, утверждая, что меня убила болезнь. Он любит играть такие роли и умеет прятать под фальшивыми слезами жестокую маску убийцы.

Я ухожу из жизни без сожалений.

Сегодня в полдень я видел на полупустой арене в городе Парус, что недалеко от моего дома, как обнаженных людей заставляли убивать друг друга. Немногочисленные зрители вопили от восторга, как будто это смертоубийство, не прикрытое бутафорскими касками и доспехами, возбуждало их еще сильнее.

Представь себе, дорогой Серений, незащищенную плоть и струящуюся по ней кровь.

Мне, как и тебе, все это слишком хорошо знакомо. Но сегодня утром, возможно, потому, что смерть уже совсем рядом, эти дикие игры поразили меня сильнее обычного.

Тот, кто вышел победителем из драки с хищниками, остается на арене, чтобы сражаться дальше. Здесь только один победитель — смерть. Она предстает в виде клыков и кулаков, огня и стальных мечей, которыми вооружены солдаты, посланные добить одержавших победу в последнем бою.

Так зачем же мне сожалеть о своей смерти, приближение которой вижу?

Римом правят Восток и тирания. Того, чего я хотел для него — великодушия и меры во всем, — здесь нет.

Вот, я приготовил лезвия, что вскроют мою кожу и вены, и флаконы с ядом, чтобы ускорить дело. Но ты не должен делать то, что делаю я, Серений.

Живи столько, сколько сможешь. Сколько позволят тебе боги. Борись за то, что принадлежит тебе, и тогда время, которое у тебя отнимали или оно ускользало само, станет твоим: собирай его и храни!

Знай, Серений, все, что остается после нас, — добыча смерти. Все, кроме мыслей. Начертанное на досках или папирусе оживает в каждом читателе. Познание — это вечная жизнь, подумай об этом, Серений.

Дружески обнимаю тебя.

Я прочитал это письмо и почувствовал, что должен обнять того, кто столь многому меня научил. Через два дня я был у дома Сенеки. Но тело учителя уже сожгли без всяких похоронных церемоний, как того требовало завещание, составленное в те времена, когда он, еще богатый и влиятельный, размышлял над последними мгновениями своего пребывания на земле.

Казалось, что все вокруг меня рушится. Пошатнувшись, я хотел опереться о плечо учителя, но руки повисли в воздухе. Не осталось ни живой души, у которой я мог бы искать утешения, ни тела, по которому я мог бы носить траур, ни могилы, которой я мог бы поклониться. Лишь воспоминания и последнее письмо учителя.

Я должен был поговорить с теми, кто присутствовал при его кончине.

Первым в дом Сенеки явился Гавий Сильван, трибун преторианской когорты. Он ворвался, когда тот сидел за столом с супругой Помпеей Паулиной и двумя молодыми друзьями Барином и Петром, служившими у него секретарями. Мне случалось ревновать его к ним. Опершись руку на рукоять меча, трибун отдавал приказы пришедшим с ним солдатам: окружить дом, никого не впускать и не выпускать. Повернувшись к Сенеке, он с грубоватой почтительностью передал ему вопросы, на которые Нерон хотел поучить ответ.

Сенека улыбнулся: император, видимо, полагает, что его старый учитель подтвердит признания заговорщиков Натала и Сцевина, а также всех прочих, кто, стремясь избежать пыток, называл имена, которые хотел услышать Нерон.

Его ответ был таков: он не настолько безумен и не стал бы рисковать жизнью ради того, чтобы императорской трон занял Пизон, человек, любивший выходить на сцену в костюме трагика!

Трибун вздрогнул при мысли, что ему придется передать эти слова Нерону. По свидетельству очевидцев, он ограничился тем, что сказал Нерону следующее: Сенека отрицает всякое участие в интригах Пизона. Тигеллин и Нерон переглянулись и приказали Гавию Сильвану вернуться к Сенеке и передать ему приказание покончить с собой, а в случае отказа убить его.

Прежде чем исполнить приказание, Гавий Сильван посоветовался со своим командиром, префектом преторианцев Фением Руфом. Должен ли он передать приказ Нерона? Ведь они оба, как и многие их товарищи, участвовали в заговоре, но императору об этом неизвестно.

Для Сильвана и Руфа это стало еще одним доводом в пользу того, чтобы исполнить приказ.

О, трусость и подлость!

Гавий Сильван не посмел взглянуть в глаза Сенеке и поручил центуриону объявить моему учителю, что тот должен покончить с собой и не дать ему возможности составить завещание.

Сенека пошел к жене и друзьям.

— Я не могу выразить вам свою признательность, меня лишают этого права, — сказал он. — В память о себе я оставляю вам историю моей жизни, моей верной дружбы и свой образ.

Паулина, Барин и Петр не могли сдержать слез. Вначале он упрекал их, затем тон его смягчился.

Разве их поведение, внушал Сенека, сообразно той философии, которой он учил их? Разве они не согласны с тем, что удары судьбы следует принимать со смирением? Разве сомневаются, что Нерон, который не останавливался даже перед убийством близких, доведет свое злодеяние до конца? Значит, нужно сохранять спокойствие и ясность мысли.

Учитель обнял свою жену, и на его лице появилось то, что Барин и Петр называли волнением. Он прощался с Паулиной, которая, рыдая и цепляясь за мужа, твердила, что хочет умереть вместе с ним. Петр, Барин и рабы помогли мне восстановить последние слова Сенеки, когда, уступив жене, он сказал:

— На протяжении всей жизни я старался показать тебе, сколь она может быть прекрасна; ты же предпочитаешь славную смерть. Я не могу лишить тебя этого права. Столь мужественная кончина свидетельствует, что в твоем сердце не меньше твердости, чем в моем. Твой уход из жизни даже более славен!

И он вскрыл вены на руках себе и ей.

Из его немолодого, к тому же сильно ослабевшего тела кровь уходила медленно. Сенека наклонился, его рука твердо держала острый кинжал. Он вонзил его в ноги — у щиколотки и под коленом. Закусил губу, чтобы не стонать. Его лицо побледнело и исказилось.

Учитель посмотрел на жену, чья кровь толчками вытекала из разрезанных рук. Ему стало страшно, что их страдания окажутся невыносимыми друг для друга, и попросил перенести его в одну из комнат, где он хотел продиктовать Петру и Барину свои последние мысли.

Мне они неизвестны. Но скорее всего, сходны с теми, что содержатся в его письме ко мне.

В это время солдаты и вольноотпущенники суетились вокруг Паулины.