Ирина Измайлова - 1612. «Вставайте, люди Русские!»

Михаил вспыхнул:

— Не позволю! В бою геройствуй, сколько душе угодно — на то ты воин. Но делать из себя мишень, я тебе не разрешу.

— А из кого угодно другого, значит, разрешишь? — спокойно парировал немец. — Любой другой гонец неизбежно погибнет. Можно послать человек десять — возможно, один-два проскочат. Однако людей-то жалко — нам скоро каждый воин понадобится.

— Но ты — воевода!

— И что с того? Ворваться в эти самые ворота и держать там осаду ты отлично сможешь и без меня — наши два полка после вчерашней и ночной сечи числом сойдут за один, так что хватит им одного командира. А ехать нужно сейчас, тотчас же, или будет поздно. И успеть могу только я. Решай.

На этот раз Шейн раздумывал недолго.

— Кажется, выхода нет. Коню своему веришь?

— Не верил бы, не сел бы на него. А теперь слушай меня, Миша: покуда никаких приказов не отдавай. Пускай со стороны кажется, что мы просто собираемся перестроиться. Я отъеду, делая вид, что осматриваю строй, а поскачу уже после. Тогда, пользуясь тем, что сверху будут смотреть только на меня, посылай полки вперед. Ну, Бог тебе в помощь!

— Да сохранят тебя Господь и Пресвятая Богородица! — прошептал в ответ Михаил. — Передай князю Дмитрию, что четыре часа мы здесь простоим. Возможно, пять. Больше — едва ли: от нас может ничего не остаться. Ступай!

Хельмут кивнул и, наклонившись, проверил, как натянута подпруга, державшая его седло. Затем неспешно развернул коня. Этого скакуна он сам для себя выбрал, еще когда, завербовавшись в Нижегородское ополчение, получил первое жалование с прибавкой, рассчитанной именно на покупку коня, потому что новобранцу определили службу в кавалерии. Причем выбор Штрайзеля определенно основывался в первую очередь не на красоте коня, а на его быстроте и выносливости, которые немец умел увидеть в любой лошади, даже еще не сев на нее верхом. Впрочем, выбранного им жеребчика-пятилетка вряд ли назвали бы некрасивым. Он был среднего роста, достаточно поджарый, но статный, с длинными сильными ногами, мощной грудью, небольшой, как у восточных скакунов головой и крупными, чуткими ушами. Его масть трудно было даже назвать рыжей — скорее она была огненная, причем такого цвета была и шерсть, и грива, и хвост. Черными у этого коня оказались только копыта. Соответственно масти, а, возможно, чуя в жеребчике скрытый боевой пыл, Хельмут тут же дал ему имя Фоэр[51], а воины его сотни стали кликать скакуна на свой лад «Форушкой».

Фоэр слушался хозяина беспрекословно, понимая, казалось, и обращенные к нему слова (хотя времени выучить немецкий язык у коняги явно было маловато!), и каждое движение, каждое прикосновение Хельмута. Штрайзель никогда не охаживал своего коня плетью, а шпорами (которые у него всегда бывали тупыми) лишь слегка ударял по крутым рыжим бокам. Жеребчику этого хватало — он отлично знал, чего хочет от него хозяин в тот или иной момент.

Отъехав от передовой сотни своего отряда, Хельмут спокойно приблизился к безмолвным кирпичным стенам, достигнув огибающей их неширокой тропы. При этом он беспечно задрал голову, казалось стараясь что-то рассмотреть наверху.

И вдруг все изменилось. Причем превращение совершилось так быстро, что никто из наблюдавших ни с той ни с другой стороны (сверху за всадником, несомненно тоже следила не одна пар глаз), не успел ничего понять.

В мгновение ока Хельмут закинул за спину до того висевший на его боку щит и резко пригнулся к шее коня. А тот, получив ни для кого не видимый посыл, рванулся вперед и не поскакал, а полетел, именно полетел, с места взяв бешеную скорость.

Сверху это, наверное, выглядело просто невероятно: на всаднике был красный плащ, шерсть и грива коня в ярком полуденном солнце казались почти алыми, в полете человек и конь слились воедино, и казалось, будто вдоль стены летит сполох невиданного огня.

Скорость, с которой мчался Фоэр, могла поразить и самого опытного наездника. Даже воины входившей в его полк татарской сотни, провожая глазами своего командира, способности которого уже неплохо знали, замотали головами в лисьих шапках и наперебой завопили:

— Ай, шайтан! Шайтан скачет, не человек! Человек не может так быстро!

Между тем, до смотревших сверху поляков вдруг дошло, куда и зачем мчится этот невиданный всадник. И тогда засада выдала свое присутствие, затрещав десятками выстрелов из пищалей, осыпав тропу сотнями стрел. Однако они все попадали в пустоту: там, куда метили стрелявшие каждый раз уже не оказывалось коня и всадника! Казалось, гнать быстрее было уже за пределами возможного, но рыжий Фоэр еще ускорил свой полет. Штрайзель уже не сидел в седле, а стоял на нем коленями, согнувшись, почти распластавшись на шее коня, чтобы совсем не подставлять себя встречному ветру. Он слышал хлопки выстрелов и свист падавших за его спиной стрел, но это лишь добавляло ему спокойствия: когда смерть была совсем рядом, вплотную, кругом, Хельмут становился невозмутим и действовал безошибочно. К тому же, на этот раз его гибель могла слишком дорого обойтись, и он знал, что не погибнет. По крайней мере, пока не доберется до войска князя Пожарского.

«И вообще, — подумал он, — смешно погибать, когда наконец-то меня есть, кому ждать! А интересно, что для меня сейчас важнее: то, что меня, можно сказать, ждет целое войско, или то, что ждет она? Интересно, насколько же я дурак?»

Что-то звонко чиркнуло по его шлему, не больно, но жарко скользнуло по левому колену.

«Ого! Достали! Значит, приценились к моей скорости! Ну же, Фоэр, дружочек! Еще скорее!»

И он крепче сжал и чуть резче дернул поводья. Конь понял его и сделал то, чего, казалось, уже нельзя было сделать: еще ускорил бег.

В первые мгновения Михаил тоже завороженно наблюдал за этой отчаянно скачкой, но почти сразу опомнился — у него оставалось слишком мало времени.

— Войско, вперед! — прогремел он, взмахнув заранее вынутым из ножен мечом.

Конница рванулась вперед и, хотя они мчались, наверное, раз в пять медленнее Хельмута, однако успели достичь Серпуховских ворот прежде, чем оттуда, с ревом и свистом выметнулись им навстречу три-четыре конных хоругви, ощетиненных копьями, сверкающих латами ляхов. То был определенно не отряд изнуренного голодом московского гарнизона — то были свежие, новенькие сотни гетмана Ходкевича, действительно проникшие этой ночью в Кремль, под покровом темноты, пользуясь кипевшей за Москвой-рекой яростной битвой, а, возможно, и приведенные сюда каким-то тайным предателем из числа москвичей, либо из тех же казаков Трубецкого. Судя по одежде и вооружению, засадный полк состоял из польских гайдуков, опытных и сильных вояк, одинаково опасных в конном и в пешем бою.

И, тем не менее, ожидавшие нападения, подготовившиеся к нему поляки, упустили время. Они рассчитывали сшибиться с отрядом ополченцев прямо перед воротами и вовлечь их в бой, поджидая, покуда сзади нападут скакавшие им на подмогу украинцы. Но русские ринулись в битву так скоро, с такой бешеной решимостью, что их передовая сотня миновала неосмотрительно раскрытые врагами ворота прежде, чем из них показался польский отряд.

— За мной! Сергиев! Сергиев! — во всю силу закричал Шейн, и первый же взмах его меча метнул по воздуху чей-то сверкающий железом шлем с трепыхавшимися на нем синими перьями, а о том, что в шлеме оставалась еще и голова, напомнили лишь густые красные брызги, запятнавшие гриву коня воеводы. — Гони их внутрь! Запирай ворота!

Михаил рубился в самой гуще сечи, мгновенно заполнившей просторную городскую площадь. Он видел, что ляхи не чаяли от него такой стремительности, что ждали скорее отступления русских, заметивших неладное и потому пославших гонца навстречу полкам Пожарского. Наконец, они едва ли понимали, насколько мощной будет атака.

И все же необходимо было настоящее чудо, чтобы успеть оттеснить засадный полк от ворот и запереться внутри Кремля до того, как подоспеет венгерский полк. Конечно, украинцы, скорее всего, заложат петарду и взорвут ворота, но это, в сущности, хорошо — потом это очистит путь войску князя Дмитрия. А пройти через ворота пускай попробуют, если за ними сложить заслон из бревен и мешков, да как следует укрепиться. Да, воеводе Шейну придется выдержать долгую битву, потому что если они не устоят, то в приготовленные врагом «клещи» попадет уже войско Пожарского.

Воевода сражался, успевая при этом руководить боем, видя все, что происходило вокруг него, в воротах и за воротами, где тоже еще кипела битва. При этом мысленно он пытался представить себе, где сейчас Хельмут, много ли одолел он опасного пути? Михаил надеялся, что со стен в его друга уж никак не попадут — тот действительно мчался слишком быстро. Но ведь ему предстояло еще пересечь путь хохлятской коннице, пронестись, можно сказать, у них перед носом, да еще на совершенно открытой местности… Хорошо, если они сразу не поймут, что за одинокий всадник мчится им навстречу, и не начнут стрелять прежде, чем Штрайзель поскачет прочь.