Сергей Алексеев - Роковой срок

– Скуфи? – встрепенулся Ураган. – А где ныне Скуфь?

– Да за рекой стоят, упрямые, – проворчала старуха. – Готовились выкрасть для тебя царицу... А на что она тебе?

– Выкрасть?..

Ягиня разделила космы натрое и стала плести косы.

– Мол, чтоб клятвы своей не преступить, невесту тебе добыть... Да где же им выкрасть-то, безмудрым? Хотела уж Чаяна поддаться им, да все так сотворить, будто они и впрямь выкрали... Да отговорила, чуяла, не по нраву будет тебе царица мати!

Ураган поднес чашу к устам, выдохнул.

– Самому любо испытать, яд в сей чарке или благо мне...

Царица задержала его руку.

– Мне жаль будет, если яд...

Он поднял взор, и лицо Чаяны вдруг засияло и сквозь обветренную, дубленую кожу кочевницы проступила краса. Но не та, сладкая, как хмель, а терпкая, сильная – взор, словно у Тарбиты, гордый и открытый, лицо лепное, нос и губы очерчены волевым неприступным оберегом.

И космы в цвет солнца...

– Ну, что ты медлишь? – рассердилась ягиня. – Коль пить, так пей! А нет, так убирайся! Притомилась возиться с тобой...

Позрев на это преображение, мелькнувшее перед глазами, будто молния, Ураган вылил чарку на пол и достал дары...

Скуфь перешла реку и встала у черты, за которую не было ей хода, но откуда уже можно позреть омуженский острог и гнезда на деревах.

– Коль сладится у вашего государя с нашей царицей, – сказала Мерцана, – и сотворится вено, тогда, переступив межу, ступайте к острогу. Да помните: мои сестры без битвы не сдаются и в полон к вам не пойдут. Придется вам брать сию крепость приступом.

– Как же нам узнать, когда сладится и сотворится? – спросили витязи. – Глашатаи известят?

– Сами позрите!

Только диву далась Скуфь нравам омуженок, заколобродила, заговорила густо:

– Стыдно нам зреть, когда творится вено! Да и государь не позволит свершить сие принародно. По нашему обычаю совокупление, а тем паче брачение – суть сакральное действо. Даже птица с небес не смеет покоситься оком!

– Ох, натерпимся мы лиха от ваших нравов! – возмутилась Мерцана. – Да как же вы мыслите скрыть вено от иного глаза, коль согласились по десять жен взять?

Ненадолго смутились витязи и отвечают:

– А мы скроем! Мы с каждою невестой побрачуемся так, будто она едина и быть иных не может. И впредь встречаться станем ежедневно, тайно лаская и любя, что всякая жена скажет: «Мой муж одну меня с такой неистовой силой балует!» И все это для того, чтоб не было у вас междоусобиц, а нам мороки.

Мерцана выслушала это, закрыв глаза, и после застонала.

– Да если грезы эти станут явью... Ох, не сдержу страсти!.. Коль слово ваше верно... Мати уступят всем вашим нравам!

И в следующий миг глянула суровым и пронзительным взором.

– Только государю вашему не видать десяти жен!

– Отчего же? – воскликнула Скуфь. – Нравами поступиться не пожелал?

– Добро бы сладить ему с одной царицей! – Дева посмотрела в сторону острога. – Она ведь не прижигала перси, как и весь ее род.

– Пожалуй, худо придется Урагану, – встревожились витязи. – И нам никак не подсобить ему.

– Ну, мне пора, – сказала Мерцана. – Стойте здесь и зрите! Да взывайте к своей Тарбите, коль услышит вас. Ну, а мы призовем Ариду в помощь. Ужели две богини не узрят стараний государя и наших благих помыслов?!

Скуфь выстроилась вдоль запретной черты и воззрилась на острог, оставшись в неведении, как же она прознает, когда можно переступить межу.

А Ураган тем часом положил перед Чаяной свои дары – меч и двенадцатиколенный бич.

– Прими, дева, чтоб я мог назвать тебя невестой!

Взор девы народа мати разгорелся, когда увидела она настоящий куфский меч, не запятнанный кровью и оттого излучающий синий свет.

И воспылал, едва она дотронулась до рукояти бича.

– Кто же тебе поведал, какие мысли тешу? – спросила она, рассматривая дары. – Ведь только Арида владела этими знаками власти. Ты же их принес мне!

– Я не говорила! – поспешила оправдаться ягиня. – Должно быть, сам догадался. Да и не трудно! О чем еще может думать юная и воинственная царица мати? А кто из вас не желал уподобиться божественной Ариде? Быть тебе Владычицей в этих землях!

– Приму твои дары, – промолвила Чаяна. – Но когда ты назовешь меня невестой, тотчас передам тебе.

– Зачем? – Старуха испугалась. – Нет уж, коль сам воздал тебе мечом и бичом, тебе и править.

– Мне лепо быть женой государя, – прижимая дары к груди, ответила дева. – На что мне власть, когда есть муж?

– Нарекаю Чаяну, дочь народа мати и царицу его, своей невестой! – сказал Ураган.

– Как чудно внимать подобной речи! – воскликнула она. – Ведь слов таких никто не слышал со времен Ариды!

По своему обычаю Чаяна окрутила бичом шею жениха, приблизила к себе и задышала в лицо духом хмельнее меда!

– Быть тебе женихом моим, Ураган. – Вложила в его руки дареный меч. – Владей мною, как своей землей.

А затем встала перед ним на одно колено и щекой своей трепетной прильнула к его руке, в коей светился непорочный меч.

По закону Ураган должен был теперь взять ее, умчать к своему роду и устроить праздник явления невесты, то есть водить ее из дома в дом или из шатра в шатер и показывать. А сродники придирчиво осматривали бы Чаяну, указывая на изъяны, хотя от их воли уже ничего не зависело.

И надо думать, что они бы сказали, яви Ураган их очам омуженку!

Он переступил через этот обычай, да и противиться Чаяне, прильнувшей к руке, было невозможно в тот час, даже если строго блюсти законы...

– Ну, добро, – ворчливо произнесла ягиня. – Брачуйтесь тут, а я уж место посторожу.

Она удалилась из гнезда, после чего спустилась с древа и гикнула, словно разбойный див, отчего в остроге стало тихо.

По сарскому обычаю вено творилось в чистом поле, в брачном шатре, кибитке или вовсе под открытым небом; девы же мати и вовсе не знали такого правила и совокуплялись под утро праздника Купалы где-нибудь на берегу или в воде. Но здесь не годилось ни то, ни другое, а потому брак их должен был сотвориться в глиняном гнезде, между небом и землей.

Чаяна взяла его за руку и, отворив дверцу, ввела в иную часть своего дворца. Здесь было просторнее и светлее из-за трех окон в три стороны, а на противне тлели угли, источая тепло. И хоть было это гнездо не на земле, не на небе, однако все было приготовлено, чтобы сотворить вено по сарскому обряду: ложе, украшенное птичьими крыльями и застеленное лебяжьей периной, в изголовье скрещенные омуженские мечи, у порога большой медный таз и два кувшина для омовения, а по обеим сторонам горят светочи, источая аромат вересковой смолы.

Знать, помнили они сарские обычаи! И хранили их, пройдя сквозь иные земли и народы, сквозь время и иные свои нравы, чтоб принести их в день грядущий.

Сняли они друг с друга одежды и омыли также друг друга с головы до ног, после чего он ей волосы расчесал, а она ему – бороду. А гребни потом скрестили зубьями и положили у входа, чтоб не проникли в эту светлицу иные чары.

Потом взяли они брачное масло и стали брачевать, то есть натирать друг друга, чтобы навеки иметь один запах, который и через сто лет будет пробуждать чувства и будоражить молодую силу.

И делали они это долго и трепетно, торжествовал и возносился Ураган, ощущая под своими жесткими руками прекрасное, наполненное девичьим соком, тело и взирая, как впитывается брачное масло, уходит в истомленную жаждущую плоть, словно вода в пустынный песок.

А Чаяна, и впрямь обращаясь в щедрую Тарбиту, черпала масло пригоршнями и брачевала, как богиня, по сути, заново вылепливая его из глины, как свое жилище, чтобы потом обжечь в горниле любви и сотворить такого мужа, о коем мечтала.

Когда же заполыхала заря в светлице, сняли они мечи, рассекли друг другу жилы у запястий, так и называемых – вено, и, соединившись ранами, слили кровь в единую брачную.

В этот миг и свершилось венчание, после коего они породнились не только кровью, но и плотью, прорастая друг в друга.

И зрели на них в тот час единственные свидетели – Тарга и Тарбита, Рус и Хара.

Дуб же, на коем висело гнездо, качнулся, задрожал, и птицы, что сидели на ветвях, взметнулись в небо и долго кружили над шатающимся древом. Когда же неведомая эта буря улеглась, расселись вновь и стали чистить перья.

А поелику, как в старину говорили сары, «всякий зверь после соития печален бысть», задремал Ураган, да Чаяна дареный бич по светлице распустила, и щелчок пробудил. Ураган приподнялся, а она стоит над ним, обнаженная, манящая и будто другая – еще прекраснее стала, космы в отблесках светочей горят, взор пылает, а с уст будто хмельной мед струится:

– Возьми меня...

Он же сотряс дуб во второй раз и, притомленный, уснул, да ненадолго – вновь щелкнул бич. А Чаяна уже вновь преобразилась, теперь сама вся светится да искристыми длинными волосами его ласкает, щекочет и смеется томно:

– Возьми...

Ураган поял ее в третий раз, но лишь смежил веки, жена опять заиграла бичом. Открыл он глаза, а она уже ослепительной, сияющей красы, словно и впрямь не дочь народа мати, не омуженка, а сама Тарбита.