Михаил Кураев - Записки беглого кинематографиста

— А как вы здорово этого Борткова из «Юности» вспомнили! Ну и память у вас… — улыбнулся Вальтер, когда мы покинули ресторан и направились к автобусу на Печенгу.

— Понятия не имею ни о каком Борткове из «Юности», — признался я.

— А как же стихи?

— Не стихи, а строчка. Пришлось придумать, эка штука…

— А я ведь тоже попался, я вам поверил, — засмеялся капитан.

— Толя, дорогой, ты поверил… Если я многоумных своих коллег на «Ленфильме» какой год за нос вожу. Мы с другом придумали русского универсального мыслителя Лахотина. Нет такого в природе и не было. И как только нам из Карлейля что-нибудь или из Гуссерля под нос, а мы цитаткой из «Лахотина». «При чем здесь ваш Карлейль, если у Лахотина это все сказано и раньше, и ясней. Хоть та же теория „героев и толпы“». И кушают, Толя, еще как кушают! Сделает такой всезнайка умные глаза: «Как вы сказали? Лахотин? Очень интересно. Я о нем слышу уже не первый раз, а вот как-то не попадался… Где бы почитать…» И все это так глубокомысленно, важно. Так что тебе, командир, сам бог велел краснодарского Борткова не знать.

— А Дмитрия, этого второго Баркова, тоже выдумали?

— Нет, командир, был такой. И в лейб-гвардии Егерском служил, и с Пушкиным приятельствовал, здесь можешь не сомневаться, все чисто.

А ровно через пять дней Леночка вступила в тесные ряды истинных ценителей высокого искусства и записалась в преданные поклонницы редкостного таланта Сережи Данилова, величайшего мастера по приготовлению рыбных блюд.

В прекрасно приготовленной рыбе Леночка разбиралась весьма тонко и судила о ней умно, лучше, чем о поэзии и даже живописи.

Ее толковые похвалы рядовой Данилов в твердо накрахмаленном колпаке принимал со сдержанным достоинством человека, сознающего, как еще долог путь к подлинному совершенству.

Четыре заезда — четыре двойки.

Битумных тонов воду на Балозере, размеченном пляшущими буйками, взъерошивает порывистый ветер. Угловатые зубастые серые скалы с пучками реденьких на просвет кустиков да тощими, как танковые антенны, березками — это земля. И небо не краше. Серое, низкое. Прямо над головой, рукой достать, плывут, растягиваются тяжкие тучи, вдруг разворачиваются и становятся похожи на жернова, того гляди, припадут к земле и разотрут нас вместе с нашими танками в жидкую грязь.

Погодка для танковых эволюций на воде — хуже поискать. Да вот искать-то и негде! Наши места крайние. Старики говорили: «От Колы до Ада три версты!» А где Кола? Кола от нас далеко на юге.

Черные безобразные мешки, набитые снегом, видно, носятся по небу давно. Того гляди, прохудятся, вот уже из одного посыпал снежок, мелкий, редкий. Странно, из таких туч естественней было бы сыпаться камням или золе. Ветер подхватывает редкие снежинки и куда-то тут же уносит, будто крадет. На земле снега не видно.

И это июль!

Мы вылезли со своими танками чуть не на берег Ледовитого океана. Может, где-нибудь в тепле сидят сейчас умные люди и сочиняют танк для боевых действий во льдах Арктики и Антарктики. Наш «плавун» «Т-76» может послужить базовой моделью… Секрет? Военная тайна? Но только не от норвежцев. С норвежской стороны в нашу сторону денно и нощно смотрят с вышки, именуемой у нас «натовской», изумленные нашему терпению и упорству сидящие в тепле соседи. И видимость с той вышки лучше, чем мы могли даже вообразить.

Наш командир подполковник Б-в на оперативном совещании офицеров полка, преподнося нам свежеиспеченные распоряжения и новости, заставил почти всех очнуться от дремы своим сообщением о том, что полк получил вагон лыжной мази. При нашем годовом расходе этого количества должно хватить ровно на двести четырнадцать лет. Мало того, что хранить эту пропасть мази негде, тыл обратно не принимает, а за каждый день простоя вагона на нас идет начисление. Окончательно же все проснулись, когда командир доложил о том, что на сопредельной стороне, как любил он загадочно выражаться, если по-русски, то в Норвегии, издан справочник по офицерскому составу нашего полка с персональной характеристикой каждого.

Тут же у всех вспыхнуло неукротимое любопытство. Не так уж важно знать, что думает о тебе друг, куда важней знать, как расценивает тебя лично вероятный противник. Для военного человека это так же важно, как и мнение начальства. Согласитесь, в какой-то мере жизнь военного человека в руках его командиров, начальства, но в какой-то мере и в руках противника. И вот об этой мере всем захотелось узнать. Командир, однако, на этом документе не задержался и стал зачитывать приказ про неведомого прапорщика с запоминающейся фамилией Бандурка, из уж совершенно неведомого нам отдельного батальона связи, утащившего к себе на дачу маленькую передвижную электростанцию. «Мечта!» звучно выдохнул командир разведроты капитан Федоров, и дружный смех вернул нас к жизни окончательно. Чуть было не улыбнувшийся командир тут же скомандовал и себе и нам: «Серьезней!» — и уже повеселей добубонил свое чтение, называвшееся у нас «сводкой армейской непогоды».

Такие люди, как Федоров, в трудную минуту незаменимы. Две недели назад к нам приехал знаменитый и редкий в наших краях гость — подполковник Ш. из политотдела округа. Если у журналистов есть почетное звание «Золотое перо», то у этого величайшего пропагандиста было неофициальное звание «золотой язык». Чуть не весь офицерский состав полка, свободный от нарядов, предписано было пропустить через его классическую лекцию «Роль КПСС в строительстве Вооруженных Сил СССР». Для «доверительного контакта» с аудиторией слушание было устроено не в клубе — оттуда легче сбежать, а в большом тактическом классе в штабе. Минут уже через сорок кончился в аудитории кислород, а на втором часу повисла мертвая тишина. Не чуждый оперным приемам, лектор один в полной мере наслаждался собственным искусством. И вдруг в гробовой тишине раздался голос, примерно такой, каким прощались друг с другом моряки на «Варяге»: «Братцы, а ведь мы почернеем!..» И, отсмеявшись, мы забыли и про кислород, и о безнадежно потерянных двух с половиной часах. Так что только благодаря Федорову и выжили, и лектора запомнили на всю жизнь.

После памятного совещания все порывались хоть одним глазком взглянуть на «натовский» путеводитель по нашему полку. Но особист охладил любопытствующих, как бы между прочим дав понять, что не видать нам этого справочника, как своих ушей, потому что о командире нашем сказаны там слова не самые лестные.

На перекуре офицеры обступили меня: «Ну, товарищ старший лейтенант, теперь вся надежда на вас. Один вы в полку остались незасвеченным! Вы теперь наше тайное оружие, сюрприз для врага».

Прибыв в полк всего месяц назад, я не мог быть удостоен чести оказаться включенным в лестное для самолюбия издание. Однако куда большей, чем для врага, я был загадкой для командира, но об этом чуть позже.

Продувное это место — вододром! Озер же кругом полно, нет, надо выбрать для наших упражнений такое, где сидишь, как в аэродинамической трубе, будто нас готовят еще и летать, а не только ползать и плавать.

В сущности, это было два озера, так они и обозначены на картах: Большое Балозеро и Малое Балозеро. Разделены они каменистым мысом шириной в разных местах от семидесяти до полутораста метров. Танк выскакивал из Большого Балозера, «первой воды», на этот мысок с чудом уцелевшими пружинистыми рябинками и березками, переходил с водомета на гусеницы, пробирался среди грязи и камней к Малому Балозеру, чаще именовавшемуся «второй водой», и снова с гусениц переходил на водомерный движитель.

С вододрома «натовскую» вышку видно только в ясную погоду, но командир после каких-то нелестных слов в его адрес чувствовал теперь на себе неотступный и скептический взгляд «оттуда» и не упускал ни единой возможности изменить свою репутацию в глазах «натовских» наблюдателей. О том, как он выглядит в наших глазах, он, как мне казалось, думал меньше, если вообще думал.

После четвертой двойки подряд, ставившей под сомнение целесообразность продолжения тренировок, командир полка сменил фуражку на шлемофон и направился решительным, чуть подпрыгивающим шагом на исходную к стоявшему в двадцати метрах от уреза воды танку.

Привезенная командиром твердая тройка была явным и немалым успехом, это понимали все. Он доказал, что и в самых скверных условиях можно удовлетворительно решать учебно-боевые задачи. Облачаясь вновь в командирскую фуражку, он заметил дежурному наряду в лодке, что на «змейке» не выдержано расстояние между буйками, чего с берега как бы не видно. Понимай так — только потому он и коснулся бортом буйка, а это привело к снижению оценки на балл, что стоял не так. По скорости же у командира была хорошая четверка.

С первых минут знакомства я почувствовал, что отношение командира ко мне как бы окрашено предрасположенностью к неудовольствию.