Голо Раймунд - Из мещан

Разве он, калека, сумеет составить счастье молодой, полной сил и здоровья, девушки?… И ему приятно было сознание, что он, ее спаситель, самоотверженно жертвует своей любовью ради ее счастья! В силу чего, он стал обращать внимание Леоноры на барона Браатца, восхваляя его достоинства…

Никто не знал, чего стоило Ридингу расхваливать барона, но он продолжал неукоснительно это делать.

– Браатц прекрасный человек и у него золотое сердце! – говорил он.

Леонора краснела и смущалась, но глаза ее сияли, и Ридинг понял, что его слова начали действовать на нее.

Так прошло три месяца.

Леонора с бароном часто просиживали часами у постели Ридинга. И однажды они оба опустились на колени, и Браатц сказал:

– Призываю в свидетели Господа Бога, Ридинг, – торжественно произнес он, – что я сделаю Леонору счастливой! Я буду любить ее, и беречь так, как только вы один, Ридинг могли бы это сделать.

Леонора ничего не сказала, она только устремила свои прекрасные глаза в блаженную даль, где ее воображению рисовались золотые дни будущего счастья.

Одному Богу известно, что почувствовал Ридинг в эту минуту… Верно только то, что с этого мгновения он ушел в себя, замкнулся, постарел вдруг сердцем и почувствовал себя одиноким и никому не нужным…

Таким он и остался навсегда…

Но еще прежде, чем Браатц сделался мужем своей прекрасной невесты, Ридинг возвратился в свое имение, чтобы уже никогда более не выезжать оттуда.

Он ни с кем не заводил знакомств. Пуще огня он боялся встретить в людях сожаление о себе. С течением времени он стал настолько раздражительным, что одна мысль об убожестве наносила ему болезненный укол в сердце.

Он вел крайне печальную жизнь в одиночестве, отдавая распоряжения, сидя на стуле, а остальное время разъезжал в кабриолете по тенистым дорожкам своего прекрасного, уединенного парка.

Ридинг интересовался только всякими нововведениями в сельском хозяйстве, сведения о которых он прочитывал из газет и журналов, которые выписывал из столицы.

Но было нечто, могущее вывести Ридинга из тяжелой апатии! То были письма Леоноры, которые доставляла ему почта в определенные сроки!…

В своих письмах Леонора откровенно описывала свою жизнь, делясь со своим другом теми ощущениями и впечатлениями, которые в душе молодой девушки всплывали под влиянием новых жизненных условий.

Письма эти были бесхитростны и милы, как и она сама, и первое время были проникнуты лучами счастья и блаженства! Но, к сожалению, тон их скоро изменился, и в них сквозило недовольство мужчинами… всеми без исключения…

Чуткое сердце калеки сжалось…

Неужели ее, прелестную Леонору, обижают?… Относятся к ней с пренебрежением!… И в душе Ридинга накапливалось чувство озлобления против барона, не умевшего, по его мнению, обращаться с должным вниманием со своим сокровищем…

Но дело было вовсе не в бароне, а в самой Леоноре… Она привыкла, чтобы перед нею преклонялись, но когда они с мужем поселились в столице, этого почти не случалось!…

В большом свете прежде всего обращалось внимание на происхождение, родовое богатство, ум, талант и высокое общественное положение, а красота и грация состояли не на первом месте.

И молодая женщина терялась, находясь в обществе сановных лиц, которые запугивали ее каскадом непонятных слов, на которые она не находила подходящих ответов.

Леонора уже не выделялась в обществе поэтому, как это было на ее родине, и порой она даже чувствовала себя оскорбленной проявлением чьей-нибудь беспримерной гордости. Нередко ей приходилось слышать, как за ее спиной говорили:

– Не правда ли, в баронессе Браатц тотчас можно заметить, что она попала не в свое общество?…

– Еще бы, ведь она дочь деревенского доктора!…

Барон горячо любил ее, но он был человеком светским, и принадлежность к большому свету налагала на него известного рода обязанности.

Леонора же была слишком молода и неопытна, к тому же слишком избалована, чтобы постараться отнестись ко всему хладнокровно и спокойно разобраться во всем.

Больше всего она волновалась, когда ей намекали на ее мещанское происхождение. Это сводило ее с ума, и она сделалась очень недоверчивой.

Дошло до того, что во всем она видела скрытую насмешку. И если ей высказывали искреннюю доброжелательность, она не верила этому, ища тайную злую мысль…

Среди многочисленных дам, составлявших новое знакомство Леоноры, была подруга детства Рихарда, которую он так любил и почитал, что, представляя ее жене, сказал:

– Прошу тебя, дорогая, смотреть на Георгину фон Паттенбург как на сестру!

Новая знакомая была очень мила и любезна с Леонорой, но с первой же встречи не понравилась ей.

Георгина была старше Леоноры на несколько лет, принадлежала к высшему свету, хотя отец ее был бедным офицером, жившим на получаемую пенсию.

Рихард желал, чтобы Георгина помогала Леоноре привыкнуть вести себя в обществе, и часто говорил жене:

– Обращай внимание, как держит себя Георгина, и веди себя в обществе, как она! Ты молода и не привыкла к высшему кругу, но со временем это придет!

Пожелания и намерения Рихарда были самыми искренними, потому что он обожал свою красавицу-жену, но из этого ничего не вышло. Наоборот, слыша постоянные дифирамбы своей подруге детства, Леонора стала ревновать мужа, а Георгину возненавидела от всей души.

Не обладая светским тактом, она открыто дала почувствовать Георгине свою ненависть, за что та стала пренебрежительно относиться к Леоноре, но в пределах кодекса светских приличий.

Рихард заметил это и решил переговорить с женой не желая быть смешным в глазах общества за неумение жены вести себя в нем. Он все еще горячо любил жену, ни на минуту не изменил ей даже мысленно, но не редко подумывал о том, что если хочешь постоянно наслаждаться свежестью красивого цветка, не переноси его на несвойственную ему почву.

После разговора с женой Рихард стал еще более несчастным, убедившись в ревности жены, что почиталось в высшем свете самым ужасным смертным грехом.

– Пожертвуй мне своей дружбой к Георгине! – заявила ему Леонора, выслушав его.

– Но при чем тут моя дружба? – искренно удивился он.

– Ах, я не могу видеть, как ты постоянно любезничаешь с Георгиной! – откровенно и грубо высказалась она.

– Ты с ума сошла! – возмутился Рихард. – Сознаешь ли ты, что ты говоришь?

Леонора промолчала… Она видела искренность в словах мужа, но она не верила ему.

Рихард ушел взволнованный и опечаленный, ему казалось, что счастью его наступает конец. Правда, требование жены разбилось о твердость Рихарда, как разбиваются волны о скалистый берег. Он с энергией и мужеством истинного мужчины не уступил нелепому капризу жены и не пожертвовал долгой, испытанной дружбой…

Но от этого не стало лучше: ревность Леоноры с необыкновенным упорством пробивала все большую и большую брешь… Рихард вначале молча страдал, но когда эти страдания достигли кульминационной точки, он решил принять меры…

Конечно, если бы сердца супругов прошли через горнило общей любви к ребенку, всем недоразумениям мог бы наступить конец. Но беда в том, что они были женаты уже пятый год, а их надежды порадоваться счастью быть отцом и матерью оставались тщетными.

Леонору это особенно сильно огорчало, но ее переживания только озлобляли ее, нисколько не улучшая ее.

Утомленный беспрерывной душевной борьбой, страстно желая отдыха и покоя, необходимых для его миролюбивой натуры, Браатц решил поселиться в своем родовом имении, находившемся в двух часах расстояния от столицы.

Леонора, узнав решение мужа, пришла в истинный восторг. Это было для нее радостной вестью, неожиданно упавшей с неба.

Она так трогательно благодарила мужа, сияя глазами и нежной улыбкой, что Рихард обрадовался новым проблескам ее любви и поспешил с приготовлениями к отъезду.

Свет одобрил решение Браатца, находя, что он поступил благоразумно!… Что ни говори, а брак Рихарда для великосветского круга был мезальянсом. И понадобились бы долгие годы, чтобы сгладить существенную грань неравного брака.

Поселившись в Диттерсгейме, Леонора сразу ожила. Здесь, в деревне, ей не к кому было ревновать мужа. Кроме того, в деревне она была выше всех по происхождению и ей нечего было бояться сделать тот или иной промах!… И молодая женщина была постоянно весела, относясь ко всем с чрезмерной любезностью, что очень радовало Рихарда. А знакомые его, часто навещавшие их в Диттерсгейме, обожали его жену и открыто выказывали свое восхищение. И Рихард успокоился, достигнув того, чего так пламенно желал. Но недолго продолжалось его счастье…

В свете добродушно подтрунивали над „деревенской идиллией“ милейшего барона, потом перестали вспоминать его, а затем и вовсе забыли!… Как вдруг разразилась катастрофа, заставившая общество вновь заняться толками и пересудами о семье барона фон Браатц!…