Полина Москвитина - Конь Рыжий

И, как того никто не ожидал, Юлия Михайловна сперва обняла Крыслова, поцеловала, потом Павлова, Сазонова, а тогда уже вскинула руки на плечи Ноя, прижалась к нему грудью, опалив обе щеки долгим поцелуем – жаром ударило в голову…

Комитетчики умилялись: ах, какая приветливая, истинно русская женщина, командирша батальона! Такая женщина сто сот стоит. Бабой не называли – куда там! Крыслова слеза прошибла: вот уж казачка так казачка! Бологов поддакивал: Юлия Михайловна – умнейшая женщина, отважнейшая, а по части подпольной тактики – зубы съела, большевиков изучила досконально.

Санька поставил на буржуйку чайник, чтоб попотчевать гостя.

Ной все это время помалкивал, примостившись на стуле у стены возле кровати; шашка лежала на его коленях.

Думал…

Время неторопливо шло…

Комитетчики с командирши перекинулись на своих жен-казачек, у кого какая, про ребятишек вспомнили, про хозяйства, неслыханную разруху, про скудные пайки, не забыли о питерцах, как они пухнут с голоду и вымерзают без дров, и что даже в Смольном будто жрут неободранное просо и овес – толкут в ступах, парят в котлах, и что если дальше так будут харчеваться, заржут, не иначе, от конской кормежки.

Бологов разделся, охотно рассуждал с комитетчиками, любовался фарфоровыми чашками – тончайшими, узорными, добытыми ординарцем Ноя в тайнике каменного дома.

– Который час? – спохватился он. – Ого! Четверть девятого. Скоро будет поезд на Псков.

Ной успокоил:

– Поезда ноне ходят, как им вздумается. Услышим гудок – станция близко. Чаевничайте, Григорий Кириллыч.

– Такого чаю давно не пил, – сказал Бологов. – Где вы раздобыли?

– Фронтовые трофеи допиваем.

Но надо же и главный вопрос решить!..

– Ну, так с чего начнете? Думаю, надо сразу поднять весь полк. Прежде всего казаков. Я разговаривал с офицерами – обижаются на комитет. Напрасно вы их обходите. Надо к ним прислушиваться, господин хорунжий. Не собирать их, понятно, но с каждым в отдельности надо войти в контакт. Прежде всего свяжитесь с поручиком Хомутовым.

– В нашей казарме проживает, – сказал Павлов, представитель оренбургских казаков.

Бологов достал портсигар и хотел закурить.

– Попрошу не курить, Григорий Кириллыч, – остановил Ной без стеснения. – Табачного дыму не переношу.

– Не курите? Извините. – Бологов поморщился.

– Не курит и не пьет, – пояснил Крыслов. – Скажи на милость, Ной Васильевич, как ты не приучился курить?

– Ни к чему, Иван Тимофеевич.

– Дык на позиции-то как без курева! Хоть красное-то вино потребляешь?

– Для ошалелости пьют, Иван Тимофеевич, а к чему мне из памяти выскакивать?

– Гляди ты! – зудит дальше Крыслов. – И по бабенкам не горазд, слышал?

– Я еще холостой.

– Дык самое время! – подмигнул усатый Павлов, вылезая из-за стола и подвигая свой стул поближе к печке. – Покель холостуешь – не зевай! Я, бывало, сколь девок и баб перещупал в холостяцтве!

Ной глянул на Павлова:

– А те девки какими стали потом, Яков Георгиевич? Кому нужна щупаная и лапаная? Вдовцу только. Вить она опосля чужих щупаний ни кочерга, ни свечка, а обгорелая головешка.

– Что верно, то верно, Ной Васильевич, – согласно кивнул Сазонов.

Бологов, недоумевая, водит глазами по комитетчикам, а те льют слово по слову, развалясь на стульях, будто на посиделки сошлись.

– С чего же вы начнете двадцать шестого? – напористее давит Бологов, поднимаясь.

Ной словно не слышал вопроса:

– Хочу спросить про письмо, которое вы получили из Красноярска. По какой причине казачье войско не признало там Советы? Из каких соображений?

– Понятно, из каких. Жиды захватили власть, как и в Петрограде. Это же ясно.

Ной покачал головой:

– Ясности покуда нету. Должно, другая причина. Эсеры, может, напустили туману?

Бологов сузил кошачьи глаза:

– А что эсеры? Эсеры – самая верная народная партия. Я что-то вас не понимаю, господин хорунжий! Я тоже эсер.

– Слышал, – скупо кивнул Ной. – Только у господ эсеров нонешних, как офицеров так и генералов, чтой-то мозолей на ладонях не видывал. И соль хлебопашцев, как вот у казаков, по хребтовине не выступала. Откуда знать разным серым, что надобно народу?

– Извините, хорунжий, но подобные рассуждения неуместны для вас, – заметил Бологов. – Вы же полный георгиевский кавалер! За царя и отечество…

– Про царя разговору не будет, – отсек Ной. – Письмо почитать можно?

– Такие письма, Ной Васильевич, не держат при себе. Сжег. – Бологов взглянул на ручные часы. – Десятый час! Бог ты мой! Скоро будет поезд, а вы мне так и не сказали ничего существенного. До двадцать шестого осталась неделя! Вам надо успеть подготовить полк, особенно два стрелковых батальона. Казаки у вас молодцы – хоть сейчас на коня! Подъем чувствуется.

– Оно так, – хитро поддакнул Ной. – Хоть сейчас на коня, а потом окажутся под конем, в снегу и грязи, за упокой господи!..

Скуластое лицо Бологова побагровело. Он уперся взглядом в хорунжего:

– Я вас совершенно не понимаю! Вы же приняли решение!

– Какое решение?

– Как, то есть?!

– Комитет еще не принял решения. Думаем. Сядь, посиди покуда.

– Ну, знаете ли, председатель! – Сотника проняла дрожь с ног до головы. – Вы и в самом деле Конь Рыжий!

Ной медленно встал – глаза сужены, рука сжимает эфес шашки. Сотник попятился, бормоча:

– Извините, пожалуйста, господин хорунжий. Про Коня Рыжего в штабе у вас слышал. Обмолвился. Виноват.

Ной ничего не сказал, опустился на стул, вздохнул и опять начал думать.

Трое членов комитета тоже вроде мозгуют.

Санька Круглов притащил из недр пустого дома нарубленных половиц, подшуровал. «буржуйку» и сел в угол – подальше от думщиков.

Молчат.

Время идет.

Сотник Бологов успел одеться – бекеша, ремень с кобурой, шашка – то на того узрится, то на другого, раздувает ноздри, смотрит на часы, в окна, а ноги так и прядут, будто ток утаптывают,

– Ну?!

Никакого ответа.

Тянут, сучат время в нитки, мотают на клубок: скребут в затылках, навинчивают усы и – ни слова.

– В молчанку играете, что ли? Так и скажите: ответа не будет. Я успею сбегать в штаб полка.

– Беги, может, сам полковник решит с генералами.

– Так, значит, не будет ответа?

– Будет. За семь минут до отхода поезда. Гляди на часы.

– Почему за семь минут? – хлопает глазами сотник.

– Ответственные решения завсегда принимаются за семь минут до кризиса.

– Какого кризиса?

– Духа, следственно.

– Ничего не понимаю!

– Молодой еще, мало был на позиции. С какого года?

– Девяносто четвертого. А что?

– Я с девяностого, а на позиции с марта четырнадцатого.

– Да при чем тут года!

– При своем месте.

– Не понимаю!

– В поезде поймешь, когда будешь ехать из Гатчины в Псков. Там соберешься с мыслей.

– Взопреть можно с вами!

– Попрей – не вредно. Жар костей не ломит.

– Вот на чем выиграли большевики! На вашем тугодумстве. Пока вы вот так сидели и думали, кучка большевиков из Смольного захватила власть.

– Стал быть, сила была у той кучки, – согласно кивнул головой Ной.

– Ну, знаете ли, председатель! Скажу… – Но сотник больше ничего не сказал, а Ной не стал спрашивать.

В январской морозной стыни за окном послышался протяжный мык паровоза, прибывшего из Петрограда.

Сотника как поленом шибануло:

– Поезд же! Поезд! Слышите?

– Не сейчас уйдет. Гатчина – большая станция.

Ной снова примолк.

– Да вы что? Я же опоздаю на поезд! Голову с меня снимут в штабе корпуса.

– Не сымут. У штабных свои головы в тумане – к чему им твоя. Морока одна.

– Это-это-это… – Сотника начинало потряхивать. – Ну, я ухожу! Думайте. Черт с вами!

– Не чертись – нехорошо, Григорий Кириллыч, – пробурлил Ной, обихаживая кудрявую бороду. Поднялся: – Решенье наше такое: сообщенье центра мы, полковой комитет, выслушали и обдумали. Полк наш разноперый, не так, чтоб чисто казачий, не так, чтоб чисто пехотный, сводный и сбродный, следственно. Ни в каких восстаньях участия не принимал. Но, как тайный центр корпуса востребовал, отвечаем: наш полк не садил большевиков в Смольный и не нам гнать их оттуда. Кто их сажал, тот пущай и сымает, ежли чем не потрафили.

Бологов на минуту онемел, губы трясутся, правая рука машинально опустилась на кобуру.

Санька Круглов глаз с него не спускал. Прошел к своей кровати, потихоньку вынул револьвер из кобуры, взвел курок и сунул в карман.

А Ной продолжает:

– Ежели тайный центр двинет дивизии на Петроград, мы, как полковой комитет, созовем митинг. Пущай казаки и солдаты решают: идти ли им на Петроград, чтоб успокоиться в побоище, али по домам разъехаться? Так и передайте центру.

Взбешенный сотник оглянулся на комитетчиков:

– Это и ваше решение?!

Комитетчики – ни гу-гу! Втянули головы в плечи, как куры на насесте, и глаза в разные, стороны.