Александр Солженицын - Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 3

И только один вопрос решился единогласно и быстро: в батальоне лежал приказ об отсылке очередной маршевой роты на фронт. Решили: своей роты не отправлять, а набрать и послать вместо себя арестованных городовых. Об этом послали делегатов в Совет рабочих депутатов. И даже – в Москву и в Казань, чтоб и тамошних арестованных городовых забрать сюда, в счёт.

Кто-то надоумил батальонных вожаков, что надо создавать комиссии по разным вопросам. Создали. Но все комиссии, едва коснувшись дела, тут же и отказались за полным незнанием, как приступить и наладить.

Тем временем во всех ротах постановили, что солдатские занятия должны быть в день только два часа. Тогда и все хлебопёки, сапожники, шорники, обоз – тоже стали работать лишь два часа. Всё в батальоне остановилось. Писаря перестали выписывать наряды – и из гарнизонных складов перестали отпускать муку и продукты. Никто не хотел и чистить выгребные ямы, они переполнялись и зловонили. Приходили к Нелидову взводные и отделённые командиры и просили освободить их от должностей: они не только не могли никого ни в чём заставить, но превратились в батраков для своих подчинённых, и всё, что надо было принести или сделать, – должны были делать сами.

И тогда батальонный комитет решил возвращать всех офицеров, кого найдут, – на места. Стали ходить по городским квартирам разбежавшихся прапорщиков и уговаривать их – вернуться в батальон. Капитана же Нелидова выбрали заведующим хозяйством батальона. Он принял, поставив условием, что всех назначит сам и чтоб его распоряжения не обсуждались комитетом.

И комитет принял.

Теперь разрешили Нелидову перейти жить на свою квартиру. Особенно были все довольны, что он сумел выдать солдатам очередное месячное жалование.

И может быть только по этой своей популярности он смог вчера спасти капитана Дуброву: солдаты учебной команды, все его ненавидящие, как-то разведали, что он лежит в Николаевском военном госпитале. Отправились туда на грузовике, выволокли Дуброву из палаты, из госпиталя, никто из врачей не смел помешать, и повезли на грузовике в свои казармы, избивая по дороге и здесь избивая на гауптвахте. И готовились его расстреливать тут же, у дровяного штабеля, – Нелидов еле успел туда дойти, с палочкой, остановил их и убедил, что надо отослать в Государственную Думу, таков закон. (Дуброву один раз уже и спасли там.) На искровавленное лицо капитана при полуотнятых руках и ногах страшно было смотреть.

И так вчера в полном изнеможении и даже в омертвении всех чувств Нелидов впервые пришёл ночевать в свою квартиру, – впервые с той страшной ночи, когда увели Сашу Фергена и через десять минут вбежал Лука с воплем, что капитана подняли на штыки.

Ещё живым казалось место, где Нелидов последний раз поцеловал Фергена в ледяные губы.

К себе самому уже было полное равнодушие, хоть пусть и расстреливают, – а пока не расстреливают, так лечь и заснуть.

Но не успел и сапог снять – раздался звонок, правда нормальный и без грозного стука. Лука открыл – и вошёл капитан Степанов – только что с поезда, только что вернувшийся с Кавказа! И была в нём ещё неломаная свежесть отпускника.

Да он знал ли, что здесь творится?

Знал… То есть знал вообще о петроградских событиях, но ничего путём о батальоне.

– Швейцар флигеля тебя видел?

– Да.

– Ну так, брат, сейчас же исчезай. Твоя рота – тебя приговорила к расстрелу, тебя сейчас арестуют. Сашу Фергена так убили, знаешь?

Побледнел. Да ничего он не знал, он же прямо с вокзала.

Нелидов спешил ему рассказать, но и спешил отправить, чтобы спасти. Решили, у каких знакомых он будет, на Петербургской стороне, – и он исчез. Уже потом спохватился Нелидов, что надо было шашку у него отнять, на сохранение. Да сами всё ещё не привыкли, дико.

Не успел Степанов уйти – нагрянул десяток солдат:

– Где Степанов?…

– Не знаю, ушёл.

Сидел Нелидов и подёргивался: вот сейчас услышит стрельбу или прибегут, скажут, что растерзали, как Фергена.

Но не шли, слава Богу, не шли, и Нелидов, изломанный всеми передрягами, ведь десять дней это уже длилось, так и заснул, мертво.

А сегодня рано утром его разбудил свой фельдфебель, умоляя спасти капитана Степанова (он же и был их 2-й роты). Оказывается, от своих он вчера вечером успел уйти, но на Гренадерском мосту его задержали гренадеры – отняли шашку, допрашивали, опознали полк и вернули ночью сюда, в казармы. И на него накинулась кучка негодяев из 2-й роты, стали оплёвывать, избивать и хотели расстрелять.

Но как раз эти сутки их рота несла караул по батальонной гауптвахте – и фельдфебель (которого Нелидов сам недавно выручил) сумел убедить обидчиков, что расстрелять лучше завтра утром, увёл от них капитана Степанова на гауптвахту и посадил – но под надёжных часовых, которые его не выдадут.

И всей власти капитана Нелидова было: срочно послать в Государственную Думу надёжного унтера, чтобы сейчас прислали сюда автомобиль со своим конвоем – и переняли бы Степанова под арест туда в Таврический.

Еле успел автомобиль.

Сегодня Агнесса с Адалией под ручку пошли смотреть, как впервые пустят трамваи.

И зрелище стоило того! Сперва появилось несколько служебных вагонов, обтянутых красной бязью, к одному были прицеплены две открытые платформы, на них сидела воинская музыкантская команда и всё время не переставая играла марсельезу! Этот трамвайный поезд ходил по городу под одни сплошные овации. Все прохожие останавливались и любовались. На Невском и на больших улицах население встречало манифестацию трамваев обнажёнными головами.

А потом пошли уже обычные пассажирские трамваи, но все с плакатами: «Земля и воля» – «В борьбе обретёшь ты право своё!» – «Да здравствует демократическая республика!» А из некоторых вагонов марсельеза доносилась изнутри.

Агнесса и Адалия, украдкой друг от друга, вытирали слёзы. Открыто, по Невскому, под общее ликование – «В борьбе обретёшь ты право своё!»… Как это описать?

А кому не выпало дожить? Святые герои! За то, чтобы мы теперь могли жить, они отдали своё самое драгоценное!

Прекрасный сон! Искупаются все мученики за свободу!

На некоторых остановках вокруг трамваев собирались митинги, и трамвай тогда задерживался. Отходил трамвай – митинг рассыпался. Но умилительно было смотреть на гражданский сознательный порядок, как вся публика, не исключая и военных, повиновалась милиционерам, иногда совсем юным, не дородным псам старого режима, и устанавливалась в единую очередь, и все садились с задней площадки, никто не толкался локтями, не лез с передней, – общее доброжелательное солидарное настроение, коллективная радость, когда все друг друга любят – дух революции! – и вот отчего так хорошо, как не могло достичься при старом режиме никаким принуждением. Вот, уже и наступает всеобщее братство!

А день – белоснежный, после мятели на понедельник, морозный, солнечный, радует небо голубое. Сестры отшагивали, иногда приходилось под музыку. Неужели – свершилось?…

Это слово «свершилось!»- во всех воззваниях, во всех газетах, им наполнен воздух,- громоподобное слово, – а каким другим и можно выразить?! Революция – победила!!! Поймите, братья, – победила! Развалилась казарма сословий! Кто только не угнетал личность! – племя, клан, каста, сословие, церковь, семья, государство, национальность, – всё теперь сброшено! И личность встаёт из этого хлама, из этих цепей!

На Невском, на солнышке, у стены дома, расстелив по утоптанному снегу брезентик, какой-то дядька разложил стопочками, продаёт – запрещённые книги. Покрикивает, предлагает. Смотри, Даля, смотри! – Кропоткин «Речи бунтовщика»! Лавров! Карабчевский – «Дело Сазонова»! Толстой против церкви! Ницше – «Антихристианин»!… Сестры – к нему, наклонились, перебирают дрожащими руками, счастливыми пальцами. Смотри же! смотри! Если б нам сказали десять лет назад – что вот так, на Невском, на брезентике, открыто будут продаваться?… – и не налетает городовой?

А публика неблагодарная – тоже не налетает, уже всем хочется новей…

Да ведь в этом книжном лотке сфокусирована эпоха!

Пошли счастливые дальше.

А все эти разбитые, замазанные гербы?!

Или: Мариинский театр хочет установить автономию от государства! Разве не символ?

Чего боялись многие наши? Не дожить до революции, или что она своей кровавостью не оправдает надежд. И вот – всё не так!!

По Садовой – и пошли на Михайловскую площадь, где тоже большой разъезд трамваев. И там встретились, остановились на солнышке (всё-таки морозец забирает) со знакомыми Адалии – интеллигентная брачная пара, хотя просто либералы, пингвин и гагара, но лично вполне честные. (Адалия знавала таких, у Агнессы таких не бывало.)

Они: кого же мы боялись? Кто это так цепко держал нас когтями двуглавого орла? Как легко нам досталась невероятная победа!